Ветер гонит  нас  прямо
на них. Попытаемся уйти к берегу. Если что, вытянем суда на мелководье,  а
там отобьетесь.
     Корабли  наемников  стали  поворачивать  к  берегу,  но  триеры   без
промедления повторили их маневр. Некоторое время те и другие соревновались
в скорости, однако постепенно стало ясно, что финикияне  успевают  раньше.
Казалось, что их корабли мчатся как бегуны  на  стадий,  в  то  время  как
медлительные наемники топтались на одном месте.
     - Опоздали, - невесело проговорил капитан.
     - Хорошо. Пусть будет так. - Дотим взял из  его  рук  рупор  и  отдал
наемничьим судам команду приблизиться друг к другу.  После  того,  как  их
борта оказались рядом,  он  перебросился  несколькими  фразами  со  своими
помощниками на других кораблях. Судя по всему,  они  не  теряли  голову  и
знали, что делать. Закончив разговор, Дотим отобрал десяток самых  сильных
аркадян, остальным же приказал спуститься вниз.
     - Сидите тихо и держите оружие в руках! - сказал  он  им.  -  Едва  я
крикну "наверх!" - выбирайтесь через люки и  сразу  же  перепрыгивайте  на
ближайшую триеру. Мы сделаем так, чтобы они оказались рядом.
     По его указанию матросы  приготовили  всевозможные  крючья,  кошки  и
начали привязывать к ним веревки, свободные концы которых закреплялись  на
палубе. Когда они справились с этим, Дотим подозвал отобранных наемников и
дал каждому из них по крюку.
     - Вы спрячетесь вот здесь, за выступом борта. Когда  какая-нибудь  из
триер подойдет близко, я дам знак, и вы швырнете эти крючья. Швырнете так,
чтобы они зацепились за триеру, после чего будете подтягивать  к  ней  наш
корабль. Если финикияне вырвутся, они пробьют нам тараном борт  и  оставят
плескаться прямо здесь. Не думаю, что кто-нибудь доплывет  до  берега.  Но
если вы кинете крючья хорошо, то триера от нас не уйдет. Мы  подтянемся  к
ней и убьем всех, кто будет сопротивляться. Вооруженных людей у нас раза в
два больше. Все ясно?
     Хмурые и сосредоточенные, наемники кивнули.
     - Тогда прячьтесь. Быстро. Они уже близко.
     Наемники начали устраиваться вдоль борта. Заметив, что  Калхас  стоит
поблизости, Дотим взял его за предплечье.
     - Ты будешь рядом со мной. Положи у своих ног пращу.  Когда  я  отдам
команду кидать крючья, бери ее и вышибай первого, кто поднимет  на  триере
лук. Хорошо?
     - Хорошо,  -  сказал  Калхас  и  почувствовал,  как  страшно  у  него
пересохло горло. Казалось, что глотку забило  песком,  проглотить  который
было невозможно. Сморщившись, он начал тереть горло ладонью.
     - Что? - повернулся к нему Дотим. - Хочется пить? В  первый  раз  мне
тоже хотелось. Очень. Ладно, это  надо  перетерпеть.  Пустяки...  -  Дотим
расплылся в  злой  беззубой  улыбке  и,  забыв  о  Калхасе,  повернулся  к
финикийским кораблям.
     Приближаясь, триеры постепенно замедляли  ход.  Калхас  уже  различал
людей на высоких палубах. Их одежды поблескивали - он не сразу понял,  что
это латы. Латники густо стояли вдоль бортов и на  носах  кораблей.  Калхас
решил, что финикияне  внимательно  разглядывают  торговые  суда,  что  они
чувствуют подвох и будут чрезвычайно осторожны. Подтверждая  его  догадку,
триеры шли все тише и тише. Весла теперь не вгрызались  в  воду,  а  всего
лишь поглаживали ее.
     - Пожри их Кербер! - яростно пробормотал Дотим. - Чего они ждут?
     Однако триеры,  хотя  и  медленно,  приближались.  Физиономия  Дотима
начала проясняться. Он посмотрел  на  наемников,  замерших  с  крючьями  в
руках, и принялся оценивать расстояние до финикиян.
     - Нет. Еще далеко. Еще чуть-чуть подождем.
     В этот момент Калхас тронул его за плечо и произнес:
     - Это свои.
     - Кто? - ошарашенный, повернулся к нему Дотим.
     - Свои, - уверенно повторил Калхас.
     - С чего ты взял?
     - Знаю. - Калхас пожал плечами. - Этого не объяснить.
     Несколько мгновений Дотим внимательно  смотрел  в  его  глаза.  Потом
пробубнил что-то под нос и взял в руки рупор.
     С ближайшей триеры им уже что-то  кричали.  Вначале  на  финикийском,
потом на персидском, на греческом языках. Дождавшись, когда они закончили,
Дотим поднес рупор к губам и прорычал в него:
     - Зевс и Деметра!
     Люди на триере зашевелились.
     - Повтори еще раз! - крикнули оттуда по-гречески.
     - Зевс и Деметра! - вновь рявкнул Дотим.
     На триере принялись бурно обсуждать его слова. Наконец там  пришли  к
согласию и предложили, чтобы кто-нибудь с торговых судов подплыл к ним  на
лодке.
     - Ох, Зевс-Спаситель, - проворчал Дотим, но приказал  спустить  лодку
на воду. Хотя  капитан  пытался  отговорить  его  от  такого  шага,  вождь
наемников настоял на своем.
     - Если что-то произойдет, спросите с него, - криво  усмехаясь  указал
он на Калхаса и полез через борт.
     В люках  стали  показываться  пастушьи  головы.  Капитан  загонял  их
обратно,  но  его  никто  не  слушал:  все  смотрели  на  Калхаса:  кто  с
недоумением, а кто со страхом. Тот чувствовал взгляды наемников, они так и
давили на его спину. Однако Калхаса не покидало спокойствие и уверенность.
Сейчас он не гадал, сейчас он знал, а потому его ничто не могло  испугать.
Даже когда Дотим поднялся на палубу триеры,  когда  его  взяли  в  плотное
кольцо латные воины и долго не выпускали  оттуда,  он  не  волновался.  Он
терпеливо ждал. И нисколько не удивился, когда у борта финикийской  триеры
опять появился Дотим.
     - Свои! Свои! Корабли Эвмена! Слава богам!


     Всю дорогу Калхас чувствовал в себе двух людей. Один был  знакомым  и
привычным. Он боялся, если надо было бояться, скучал, если было скучно,  и
с любопытством разглядывал все новое. Но рядом с ним присутствовал  другой
- незнакомый, хотя Калхас и  не  мог  сказать:  "чужой".  Этот  незнакомец
только  угадывался  раньше,  когда  Калхас  поражал   собеседников   своей
проницательностью. Кто-то овладевал его  губами  и  произносил  именно  те
слова, что было нужно произнести. Теперь же этот "кто-то" оказался  рядом,
он сидел прямо у сердца, посреди груди.  Если  внешние  события  отвлекали
Калхаса,  он  забывал  о  нем.  Но  стоило  задуматься,  или  остаться   в
одиночестве, как он физически начинал ощущать присутствие чужака. Какая-то
часть тела пастуха онемела, отделилась и  теперь  внимательно  взирала  на
мысли и желания хозяина. Он терялся перед  ней,  умолкал,  и  сам  начинал
прислушиваться, приглядываться, хотя не слышал и не видел ничего.
     А тогда, на корабле, незнакомец овладел  Калхасом  и  не  ограничился
словами о том, что финикийские триеры - свои. Это он прогнал страх, это он
одарил уверенностью  и  непробиваемым  спокойствием.  Калхас  очень  четко
помнил свои ощущения:  всеобщая  растерянность,  страх  и  на  их  фоне  -
холодная невозмутимость, излившаяся на него из каких-то иных сфер. Он  все
видел и все знал, вплоть до того, сколько вооруженных людей на  триерах  и
сколько дней они в плавании. Он знал, что его никто не тронет пальцем, что
отныне на него будут взирать с любопытством и опаской,  но  не  чувствовал
никакой гордости из-за своего знания. Только спокойствие.
     Потом незнакомец отступил. Калхас отбивался от  восторгов  Дотима,  а
сам ощущал, как в его груди волной поднимаются и облегчение, и радость,  и
тщеславное  удовлетворение.  Он  становился  обычным,   но   это   вызвало
неожиданный стыд. Стыд перед самим же собой.  Словно  несколько  мгновений
назад он стоял выше на целую голову.
     Все это отошло на второй план, когда они высадились на берег.  Триеры
сопроводили  наемников  к  какой-то  безымянной  бухте,  затерянной  среди
скалистых берегов Киликии, и  они  выбирались  на  берег  под  испуганными
взорами обитателей десятка глинобитных рыбачьих хижин.
     Берег! Радость от ощущения твердой, устойчивой опоры под ногами могут
понять лишь те, кто много дней провел на вечно  раскачивающихся,  стонущих
при каждом ударе ветра суденышках. Радость наемников  была  столь  велика,
что,  оказавшись  на  суше,  они  пустились   в   пляс,   распевая   дикие
бессмысленные песни.
     Дотим дал выплеснуться  первой,  неуправляемой  энергии,  после  чего
выстроил свое маленькое войско в колонну  и  повел  его  скорым  маршем  к
Тарсу, городу, где находился Эвмен.  Наемников  обступили  пустынные  горы
цвета пересохшей глины. Редкие чахлые  ивовые  рощи  вокруг  едва  дышащих
ключей, порыжевший от жары можжевельник, да пучки сухой травы, торчащие на
обочине тропы, по которой они шли, постепенно начали вселять уныние.  Азия
до странности напоминала Аркадию засушливым летом.  Только  горы  казались
выше и пустынней. Тропа пересекалась  с  другими,  и  не  будь  взятого  в
рыбачьей деревушке проводника, они давно бы уже заблудились.
     Наконец отряд вышел на самую  настоящую  дорогу,  однако  по-прежнему
встречные были очень редки. Когда наступил вечер, из-за  поворота  впервые
появилась повозка, в которой сидели люди, чья одежда намекала на некоторый
достаток. Заметив большой вооруженный  отряд,  возница  повернул  мулов  и
погнал их прямо в горы. Дотим с трудом удержал наемников, готовых, подобно
охотничьим собакам, припустить за всем, что убегает от них.
     - Это своя страна, - убеждал он. - А потом, что вы у  него  отнимете?
Мулов да мешок ячменя?
     Усталость постепенно заглушила ропот. Отвыкшие от  длительной  ходьбы
ноги под конец дня казались каменными глыбами,  а  каждый  шаг  давался  с
мукой. Поэтому, когда Дотим остановил отряд и  приказал  располагаться  на
ночь, большинство наемников повалились на землю, забыв о пище.
     Наутро  все  повторилось.  Опять  была  жара,  пустынная   дорога   и
утомительный переход. Дотим обещал скорый отдых в большом городе,  но  при
взгляде на эту местность казалось, что городов здесь просто не может быть.
     Однако в  тот  же  день  дорога  привела  их  к  обрыву,  с  которого
открывался вид на гигантскую, теряющуюся за горизонтом равнину.  Желтую  и
серую краски разом сменили зеленая и голубая. Никогда аркадяне  не  видели
такого обилия деревьев, возделанных полей, ручьев и  рек.  Дотим  довольно
посмеивался.
     - Это тоже Киликия. Ну-ка, смотрите туда: вот он, Тарс!
     Рука Дотима указывала на смутно угадывающиеся вдалеке очертания стен.
Отпустив проводника, они начали спускаться в долину по дороге,  бесконечно
долго вившейся вдоль края обрыва. Зато внизу их  встретил  влажный  мягкий
ветер, переполненный запахами трав и пьянящим жаром разопревшей земли.  От
этого жара по телу кралась сладкая истома, а скулы сводило  зевотой.  Даже
сам Дотим поддался общей слабости  и  разрешил  провести  остаток  жаркого
времени дня в тени первой же попавшейся рощи.
     Из липкой дремы наемников вырвали испуганные голоса  дозорных.  В  их
сторону на полном скаку мчалось не менее  полусотни  всадников.  Они  были
вооружены, и потому Дотим приказал наемникам тоже  взять  в  руки  оружие.
Заметив  это,   большинство   всадников   остановилось   на   почтительном
расстоянии. Лишь двое стали осторожно приближаться к аркадянам. Оказавшись
совсем рядом, один из них спросил:
     - Здесь есть Дотим?
     - Есть, - командир наемников выступил вперед  и  картинно  оперся  на
дротик.
     Другой всадник указал на него рукой:
     - Точно. Это Дотим. Посмотри на ухо.
     - Повернись боком! - сказал первый всадник.
     - А  еще  чем  к  тебе  повернуться?  -  фыркнул  Дотим,  но  показал
разрубленное ухо.
     Тогда всадники замахали руками  своим,  и  те,  пряча  оружие,  стали
спешиваться.
     - От Эвмена отпал город. Там, на западе, в двух днях пути  отсюда,  -
принялся объяснять первый всадник. - Ты шел как  раз  по  дороге,  которая
ведет к нему. Эвмен ждет тебя, но, сам понимаешь... - всадник улыбнулся  и
спрыгнул с коня. - Я тебя не видел никогда, но мне  рассказывали  о  твоем
ухе...



                                    3

     - Глупцы! - Дотим возмущенно пожимал плечами. - Они  слышали  не  про
то, как мы вырвались из Норы, а про мое ухо! Здесь собрались одни глупцы и
пустобрехи!
     Дотим негодовал из-за того, что в Тарсе почти не оказалось  ветеранов
Эвмена. Ветераны стояли в  других  областях,  сюда  же  собирались  войска
недавно перешедшие на сторону стратега. После того,  как  регент  назначил
Эвмена стратегом-автократором, таких оказалось немало.  И,  прежде  всего,
гвардия Македонца - "среброщитые": несколько  тысяч  жилистых,  иссушенных
походами воинов, которые  взяли  в  руки  оружие  еще  при  Филиппе,  отце
Александра. Здесь редко кому  было  меньше  пятидесяти;  они  возмужали  и
состарились  среди  постоянных  битв,  походов,  осад.  Это  наложило   на
аргираспидов одинаковую печать надменности и молчаливой  хмурости.  Шрамы,
седина, увядшая кожа, тусклый,  усталый  взгляд,  почерневшее  от  времени
серебро на щитах: все это производило странное впечатление.
     - Старье! - шамкал Дотим. - Когда-то это были воины. Хорошие воины. А
теперь?
     Он показывал в  сторону  лагеря  аргираспидов.  В  год  своей  смерти
Александр приказал всем им жениться на персиянках.  Теперь  за  ветеранами
тащился  смеющийся,  плачущий,  ругающийся,  сварливый  обоз.  Может  быть
поэтому среброщитые не вмешивались в распри между македонскими сатрапами и
понемногу кочевали из Вавилонии на  Запад,  в  сторону  своей  полузабытой
родины. Возглавляли их два престарелых военачальника - Тевтам  и  Антиген,
причем последний, вдобавок, считался сатрапом далекой  провинции  Сузианы,
откуда  вез  часть  Царской  казны  по  приказу,  отданному  еще  покойным
Антипатром. Только когда Полисперхонт направил им  личный  приказ,  и  его
поддержала Олимпиада, мать Македонца, аргираспиды присоединились к Эвмену.
Они  очень  хорошо  помнили  старую  ведьму  Олимпиаду,   уважали   ее   и
побаивались. Антиген даже передал стратегу казну.
     - И теперь рвет на себе остатки волос, - хихикал Дотим.
     Со стороны действительно  казалось,  что  ветераны  обабились.  В  то
время, как в лагере Дотима шли постоянные учения, среброщитые  флегматично
сидели в тени своих палаток, а их жены ругались с  торговцами  на  Тарском
рынке. Дети аргираспидов нахлобучивали на головы шлемы, волочили за собой,
поднимая тучи душной пыли, гигантские копья, но ветераны  не  обращали  на
это  внимания.  Все  фруктовые  сады  вокруг  Тарса   оказались   обобраны
прожорливыми персо-македонскими отпрысками, но если  ветеранский  кулак  и
поднимался, то лишь для того, чтобы подбить  глаз  владельцу  ограбленного
сада, когда тот приходил в лагерь жаловаться.
     Помимо аргираспидов около  Тарса  располагались  несколько  небольших
отрядов, вроде той конницы,  что  встречала  наемников  Дотима.  Они  были
составлены и из варваров, и из греков. Их  пестрые  наряды  превращали  по
вечерам городские улицы в  подобие  каких-то  диковинных  торжищ.  Аркадян
поражала суета и разноголосица Тарса. Они  не  верили  Дотиму,  когда  тот
говорил, что в Азии есть города и  многолюдней,  и  пестрее.  Свои  одежды
пастухам  казались  убогими,  а  потому  новую  порцию  денег,  выделенную
Эвменом, они потратили на закупку ярких тканей. После ужина Дотим отпускал
их в город и к ночи то один, то другой возвращался в  лагерь,  нагруженный
ярко-оранжевым, или темно-синим пуком.
     - Что вы с этим будете делать? - спрашивал у них Калхас.
     - Шить, - отвечали ему и брались за иглу.
     Пастухи всегда шили сами, но  представления  об  одежде  у  них  были
самыми фантастическими, поэтому, не запрети им Дотим  напяливать  на  себя
разноцветные тряпки, весь Тарс хохотал бы над новыми воинами Эвмена.


     Через неделю в лагерь аркадян явился посланец  стратега,  сообщивший,
что хозяин сзывает военный совет.  Дотим  переоделся,  позвал  двух  своих
помощников, а потом, подумав, добавил к ним Калхаса.
     - Посмотришь на Эвмена, - сказал он.  -  Изображай  моего  охранника:
надувай щеки и верти головой.
     Калхас с любопытством последовал за ним.
     Около   большого   двухэтажного   дома,   в   котором    располагался
стратег-автократор, стояла усиленная охрана: не менее двух десятков воинов
с мечами и маленькими армянскими щитами. Они задержали Дотима у  порога  и
не пускали внутрь, пока из дома  не  вышел  круглолицый,  гладко  выбритый
мужчина, одетый в снежно-белый хитон.
     - Здравствуй, - сказал он, пожимая у локтя руку  Дотима.  -  Объясни,
отчего вы приводите сегодня с собой целые армии?
     - Ага! Значит я угадал! - осклабился Дотим. - Значит, остальные  тоже
привели с собой телохранителей!
     - Вот именно. - Человек в хитоне  растерянно  пожал  плечами.  -  Как
будто предстоит не совет, а кулачный бой.
     - Не волнуйся, Иероним, кулачного боя не будет,  -  сказал  Дотим.  -
Просто прошли времена, когда рядом с Эвменом были лишь те, кто его  любил.
Теперь каждому хочется казаться больше, чем он есть на самом  деле.  Чтобы
сосед уважал, а стратег побаивался.
     - Ну хорошо, - Иероним приказал пропустить Дотима и его спутников.  -
Оружие сложите здесь, - сказал он, когда они вошли в первую комнату.
     Там на низких  скамьях  уже  лежали  громоздкие  посеребренные  щиты,
широкие короткие  мечи,  скифские  акинаки.  Еще  двое  охранников  Эвмена
внимательно наблюдали за  тем,  как  аркадяне  складывают  оружие.  Только
Дотиму было позволено оставить у пояса кинжал. После этого Иероним  провел
их в другую комнату, большую и светлую. Посреди ее стоял высокий  овальный
стол, вокруг которого на  обитых  мягкой  тканью  табуретах  расположились
командиры отрядов, стоявших около Тарса.
     - Присмотрись к тем двоим, что сидят слева, - шепнул Дотим Калхасу. -
Это Антиген и Тевтам, командиры аргираспидов. Остальные - мелкие сошки.
     Калхас вспомнил, что Дотим говорил о них раньше. Тевтама  он  называл
просто молчаливым тупицей,  а  Антигена  -  тупицей,  обремененным  жаждой
власти. Поскольку глава наемников ругал вообще всех, кроме Эвмена,  Калхас
рассматривал вождей среброщитых, не принимая его слова во внимание.
     Внешне они  походили  на  грубо  вырубленных  истуканов.  Их  темные,
обветренные лица казались созданными из  какого-то  неживого  материала  -
камня или обожженной глины. Они сидели, надменно задрав головы  и  выпятив
губы. Когда вошел Дотим, они слегка повернулись в его сторону, но  сделали
это так медленно, словно их мышцы одеревенели, словно старость и усталость
от бесконечных походов уничтожили в их плоти все живое, оставив  грубое  и
мертвое.
     Им было уже далеко  за  пятьдесят  лет.  Непокрытые  головы  отливали
тусклой старческой сединой. Такими же  тусклыми  и  седыми  были  короткие
бородки. Поначалу Антиген и Тевтам мнились  Калхасу  удивительно  похожими
друг на друга. Далеко не сразу он обнаружил, что они разнятся и ростом,  и
фигурой. Тевтам был явно выше, плечистей Антигена,  зато  маленькие  глаза
последнего взирали на мир с гораздо большим любопытством. Когда Дотим  сел
на свободный табурет, Антиген повернулся к двери и с брезгливым  интересом
осмотрел  охранников  аркадянина.  Затем  он  перевел  взгляд   на   кучку
аргираспидов, стоявших со смешанным выражением  скуки  и  враждебности  на
лицах за его спиной. Калхас даже поежился: он не предполагал, что  военный
совет будет проходить в  обстановке  открытой  неприязни.  Даже  командиры
малочисленных отрядов держались как боевые петушки.
     К счастью, напряженное молчание длилось недолго. Отворилась  одна  из
боковых дверей, и на пороге появился моложавый мужчина  в  белом  плаще  с
широкой алой каймой. Судя по тому,  что  при  его  виде  все  поднялись  с
табуретов - одни, как Дотим, с готовностью, другие медленно и лениво,  это
был Эвмен. Стратег-автократор не походил на воина, который ест  и  спит  с
оружием  в  руках.  Он  оказался  невысок,  строен,  сложен  на  удивление
соразмерно: словно статуя, исполненная по всем канонам. Лицо его и руки не
обезображивали шрамы, вмятины, мозоли и др