ловить Антигена для того, чтобы они потом перерезали
мне глотку! А ты, Эвдим, - я скажу это при  всех!  -  должен  менее  всего
заботиться о пролитой крови. Я знаю, что стратег занял у тебя деньги - вот
ты и беспокоишься о них! Не так, скажешь?
     Эвдим пожал плечами.
     - Даже если так, имеет ли смысл препираться? - вмешался Иероним.
     Дотим хотел сказать еще что-то, но Эвмен жестом остановил его:
     - Не злись, прошу тебя. Мы и так живем среди диких зверей. Так  давай
не станем уподобляться им.
     Наемник понуро кивнул.
     - Ладно. Не будем. Но почему вы отказываетесь от моего предложения?
     - Темнота, паника, суета - этого достаточно для того, чтобы разрушить
даже продуманный план, - сказал  Эвдим.  -  А  вам  придется  действовать,
будучи совершенно неподготовленными.
     - Ты думаешь, солдаты, которые служат у сатрапов, не обнажат  оружия,
когда услышат, что на их хозяев совершено нападение? -  спросил  у  Дотима
Иероним.
     - Тогда предлагайте что-то свое, - развел руками тот.
     - Вы говорите не о том. Вы не  понимаете,  как  велика  опасность,  -
потухшим голосом сказал  Эвмен.  -  Иероним,  распорядись,  чтобы  Тиридат
принес лист папируса и чернила.
     Когда перед стратегом появились письменный столик и лист папируса, он
попросил тишины.
     - Наконец-то нужно подумать об этом, - тихо сказал он и начал  что-то
писать, медленно и аккуратно выводя буквы.
     "Завещание!" - понял  пастух.  Он  замер.  В  груди  стало  тяжело  и
холодно.  Если  стратег  пишет  завещание,  значит  все  страшно,   значит
опасность серьезнее, чем хотелось бы думать Калхасу.
     Эвмен составлял текст в пасмурной, но благоговейной тишине. Иногда он
откладывал  тростниковое  перо  в   сторону   и   сосредоточенно   потирал
переносицу, стараясь не  упустить  ничего.  Иногда  выпрямлялся,  закрывал
глаза, и его уст касалась слабая улыбка. Прошло немалое время, прежде  чем
он сказал: "Все".
     - Теперь, Иероним, принеси бумаги.
     Перед  стратегом  появилась  небольшая   шкатулка,   плотно   набитая
свитками. Эвмен стал разворачивать их один за другим, бегло просматривать,
а затем отдавать историку. Тот  рвал  свитки  на  мелкие  клочки,  которые
бросал в очаг. Пламя весело подпрыгивало над углями,  когда  новая  порция
бумаг оказывалась в нем.
     - У меня много друзей, - пояснил Эвмен. - В самых неожиданных местах.
Нельзя, чтобы они пострадали.
     Положив вместо сожженных  писем  в  шкатулку  завещание,  Эвмен  явно
успокоился.
     - Если и действительно произойдет худшее, - сказал он  и  просительно
улыбнулся. - Пусть оставшиеся в живых позаботятся о моей семье.
     Все заговорили  разом.  Стратег  поднял  руки,  словно  защищаясь  от
возмущения собеседников.
     - Тогда я не стану беспокоиться. Спасибо. Теперь я в состоянии думать
о том, что нам предпринять.
     Первым взял слово Филипп.
     - Я молчал и думал: что может  спасти  от  заговора?  Мне  кажется  -
только солдаты. Помните, как  поступал  Александр?  Он  собирал  войско  и
объявлял о заговоре. Пусть  сатрапы  попытаются  оправдаться  перед  лицом
солдат!
     Эвдим даже посерел.
     - Нет-нет! Ни в коем случае! Ты что же, предлагаешь, чтобы  мы  орали
друг на друга, драли за волосы и прочее - как крестьяне,  которые  судятся
из-за снопа овса - и все это перед многотысячной тупой массой? Да половина
из нее не понимает по-эллински! Ты можешь  предсказать,  как  она  на  это
прореагирует?
     - Эвдим боится: тогда откроется, что он  играет  на  обе  стороны,  -
съехидничал Дотим.
     - Конечно  боюсь,  -  признал  индийский  сатрап.  -  Только  уже  не
Певкеста. Боюсь солдат.
     - Аркадяне будут кричать, что  сатрапов  нужно  взять  на  ножи.  Это
обязательно, - уверенно сказал Дотим.
     - А остальные? - спросил Иероним.  -  Те  остальные,  что  под  твоим
началом? Ты в них уверен?
     - Нет, - наемник помрачнел. - Не знаю, куда они  метнутся,  -  то  ли
будут ждать, как определятся другие, то ли придумают что-то свое.
     - Вот именно. Когда в вождях нет согласия - чего можно  требовать  от
солдат? - вздохнул Иероним.
     - Но ведь Александр добивался своего! - пытался настаивать Филипп.
     - Солдат, которых он собирал на сходы, воспитывал еще его  отец.  Это
была большая семья. И когда  они  ссорились  -  ссорились  как  старший  и
младший братья. А под нашим началом слишком разношерстная компания. В  ней
есть отряды, которые действительно преданы. Но много ли  таких?  -  сказал
Эвдим.
     - Они бросятся к Антигону. Переметнутся под его крыло. Я  убежден,  -
неутешительно подвел итог  Иероним.  -  У  того  есть  порядок,  их  купит
порядок, а даже не деньги.
     - Так что же нам, спасаться бегством? - возмутился Дотим.
     Некоторое время молчали.
     - А стоит ли бояться этого слова? - спросил Иероним. - Я имею в  виду
слово "бегство". Тяжело только одно: решиться в очередной раз все начинать
с начала.
     - Куда ты предлагаешь направиться? - без интереса спросил Эвмен.
     - В Каппадокию. Там мы  найдем  друзей  и  горные  крепости,  которые
откроют ворота перед нами, но захлопнут перед Фригийцем.
     - А где спасаться мне? - горько поинтересовался Эвдим.
     - Я пойду за стратегом куда угодно, - расстроился Дотим.  -  Если  он
решит бежать, я последую за ним. Но, помимо варваров, под моим началом еще
и эллины, которых я, именно я привел сюда, на край ойкумены. Можно  ли  их
бросить?
     - Нет, - покачал головой Эвмен. - Бегство - последняя мера.  Однажды,
благодаря предательству, Антигон уже загнал меня в ловушку. Но даже  тогда
мы стояли, пока это было возможно. Нужно довести дело до  конца...  Успеем
бежать, - устало добавил он.
     - Может быть пригласить сатрапов и поговорить с ними прямо,  открыто?
- нерешительно сказал Филипп.
     Ему не стали даже отвечать.
     Опять в палатке стратега ощущалось удушливое,  безысходное  молчание.
Уже страшны  были  не  заговорщики,  но  это  молчание  -  оно  высасывало
последние капли надежды, а вместе с ней - желание жить.
     - Только не бейте меня, - фальшиво засмеялся Калхас.  -  Я  предлагаю
вступить в переговоры с Антигоном.
     На него смотрели с непониманием  и  недоумением.  Дотим  выразительно
постучал ладонью по затылку. Эвмен замкнулся - словно  и  не  слышал  слов
пастуха. Зато Иероним оценил предложение.
     - Это неожиданно. Тем лучше  -  накажем  предателей  и,  быть  может,
прекратим междоусобицу.
     -  Подожди!  -  яростно  обернулся  к  нему  Дотим.  -  Как  ты   это
представляешь? Вот я или Филипп,  или,  например,  Калхас  отправляются  к
Фригийцу, - и что они будут предлагать, что говорить?
     - Надо подумать. Обсудить, - спокойно сказал Иероним.
     - Чудовищно! Ужасно! - Дотим не мог прийти в себя. -  Как  вы  вообще
можете говорить о таком?
     - А почему нет?  Здравая  мысль.  -  Эвдим  посмотрел  на  Калхаса  с
одобрением. - Может быть, это первые  здравые  слова,  которые  прозвучали
сегодня вечером.
     - Что в них здравого? - поддержал Дотима Филипп.
     - По-моему, еще два года назад Антигон  предлагал  стратегу  поделить
власть в Азии. Пусть они ее наконец поделят.
     - Бессовестный ты человек, Эвдим, - не выдержал Дотим.
     - Не бессовестный, а мудрый, - мягко поправил индийский сатрап.
     Калхас не выдержал и хихикнул. Наемник метнул  на  него  уничтожающий
взгляд.
     - Я не ожидал, Калхас!
     - Почему же нет, Дотим?
     Препирательствам не дал развернуться стратег. Он поднял руку  -  так,
как это делал, когда командовал войсками, - и произнес неожиданно  ровным,
звучным голосом:
     - Даже если твоими устами, прорицатель,  глаголют  боги,  я  не  могу
принять такого совета. Я не откажусь ни от своего имени, ни от  памяти  об
Александре.
     Произнеся  эти  слова,  словно  клятву,   он   опять   ссутулился   в
изнеможении.
     - Мы примем битву. Посмотрим, что будет. Я уничтожу Антигона,  а  там
увидим, выдадут ли солдаты победителя убийцам... Извините меня, друзья, но
я должен остаться один.


     Из  палатки  вышли  понурые,  не  глядя   друг   на   друга.   Дотим,
принципиально не попрощавшись с Калхасом, быстрым шагом отправился к своим
аркадянам. Филипп помялся и  тоже  растворился  в  темноте.  Эвдим  горько
сказал пастуху:
     - Если дела будут плохи, утешься мыслью о том, что ты - самый здравый
человек в лагере. - Затем он укутал голову плащом  и  издал  едва  слышное
змеиное шипение. Рядом с  сатрапом  из  темноты  появились  два  плечистых
индийца-телохранителя.
     - Будем молиться, -  произнес  на  прощание  Эвдим  и  -  осторожный,
пугливый - шмыгнул за спины охранников.
     Калхас и историк остались одни.
     - Мрачный получился вечер, - буркнул Иероним. - Пойдем ко мне. У меня
есть вино. По крайней мере отобьет пивную горечь во рту.
     Вино у Иеронима было хорошим, но сегодня оно не радовало.
     - Может быть ты сам попытаешься переговорить с Антигоном? - предложил
Калхас историку.
     - Нет. Не стану этого  делать  за  спиной  у  Эвмена.  Хотя  -  зачем
скрывать! - мне понравилась твоя идея. Но стратег тоже прав.
     Иероним отпил вина и скривился так, словно это была моча.
     - Ради него пролили кровь очень многие; Эвмен не может забыть  этого.
Он не откажется от себя.
     Иероним нервно потер ладонью подбородок.
     - С какой стороны не подходи к  этому  вопросу,  Эвмен  выбрал  самое
достойное. Даже если он потом пострадает из-за своего выбора... Шесть  лет
назад мы пережили что-то похожее - когда умер Александр. Никто  не  ожидал
его смерти; было жутко, как детям, в  один  день  оставшимся  без  отца  и
матери. Потом привыкли, успокоились, но несколько дней я пребывал в ужасе.
Вот тогда-то один халдейский жрец взялся растолковывать мне свои мудрости.
Говорил он про всяких богов, про таинства. Я  слушал  рассеянно,  но  одно
запало в душу. Вот как он  говорил:  "Вы,  эллины,  идете  из  прошлого  в
будущее, думаете, что оно перед  вами,  а  на  самом  деле  все  наоборот.
Будущее налетает из-за спины,  словно  ураган.  Оно  таится  и  устраивает
засады.  Оно  выскакивает  из  темноты,   которая   за   твоим   затылком.
Оборачивайся - не оборачивайся, его не уловишь. Остается  только  смотреть
вперед, на единственное  в  чем  мы  уверены,  на  прошлое.  Нужно  крепко
ухватиться там за что-нибудь и  держаться  изо  всех  сил.  Чтобы  никакой
ураган тебя не отодрал. Ухватиться за твердое, за то, за что  имеет  смысл
хвататься, за самое достойное..." Халдей  был  мудр.  Певкест,  Антиген  и
прочие не понимают этого, потому-то их метает от одного желания к другому,
они обречены всю жизнь бояться и ненавидеть. Антигон тоже не знает, но, по
крайней мере, в его стремлениях есть определенность. А Эвмен выбрал память
об Александре, верность его семье и его державе. Он прав,  даже  если  это
приведет к беде...
     Иероним горько качал головой,  а  Калхас  видел,  что  в  его  глазах
скапливается влага.





     - Фригиец прислал вызов! Он хочет сражения!
     Калхас был свидетелем того,  как  Эвмен  принимал  посланца.  Молодой
македонянин,  старавшийся  держаться   надменно-сурово,   не   поддаваться
естественному любопытству, без движения стоял перед  стратегом,  пока  тот
читал  послание  Антигона.  Сатрапы,  окружившие  Эвмена,  были  не  менее
надменны. Но  аркадянин  видел,  что,  несмотря  на  всю  свою  судорожную
чинность, они пытаются заглянуть через плечо стратега.
     - Замечательно, - удовлетворенно сказал тот,  закончив  чтение.  -  Я
принимаю вызов. Передай хозяину: завтра.
     Он сложил послание Фригийца и отдал Иерониму.  Сатрапы  заговорили  -
возбужденно и все разом, так что разобрать отдельные фразы в их гаме  было
просто невозможно.
     - А к чему тянуть? - пожал плечами стратег.
     Суета, поднявшаяся в лагере, заглушила в  нем  боль  вчерашней  ночи.
Стратег  был  бледен,  но  решителен.  Сатрапам   же   оказалось   некогда
раздумывать над причиной его бледности. Биться предстояло по всем правилам
- коли уж Фригиец пошел на открытый вызов,  он  бросит  в  бой  последнего
солдата.
     Но Калхасу  от  этой  суеты  не  стало  легче.  Он,  прорицатель,  не
участвовал в ней, а наблюдение за приготовлениями к событию, которое могло
решить его судьбу,  только  усугубляло  тревогу  аркадянина.  Тщательность
стратега, внимание к мелочам казались абсурдными в ситуации,  когда  удача
наряду с неудачей сулила гибель.
     Калхас уединялся в палатке, пытался, подобно  Дотиму,  беседовать  со
своим оружием, но оно молчало - как молчал стеклянный шарик на груди.
     Весь лагерь был страшно занят, люди спешили, молили торопливое зимнее
солнце подольше задержаться на небосклоне, а аркадянин уже  после  полудня
стал ждать ночи и сна. Принимая неожиданный вызов Эвмен был прав: развязку
оттягивать нельзя, промедление уничтожает волю вернее любого оружия.


     Рассвет получился скучным, будничным, но, поднимаясь над  горизонтом,
солнце постепенно добавляло красок, и боевые  одеяния  солдат  воинственно
разгорались  под  его  лучами.  Калхас  чувствовал   себя   невыспавшимся,
раздраженным. Силы возвращались к нему столь же  медленно,  как  начинался
день. Вчера вечером аркадянин долго провалялся без  сна.  А  когда  Морфей
смежил-таки его веки, пришел Иероним и  будил  прорицателя,  пока  тот  не
пришел в себя. Спустя некоторое  время  они,  схоронив  под  полами  одежд
кожаные мешочки с  золотыми  монетами,  выехали  из  лагеря.  Эвмен  решил
припрятать часть своих денег на случай, если ему или его друзьям  придется
скрываться.
     Они направили лошадей на север. Перебравшись через  высохшую  реку  и
убедившись, что вокруг нет  никого,  Иероним  выбрал  длинный,  причудливо
изогнутый можжевеловый куст и отмерил  от  него  десять  шагов  в  сторону
лагеря.
     Затем он  достал  из  седельной  сумки  миниатюрные  лопатки.  Калхас
восхитился тонкой работой, но  выразил  сомнение,  что  они  пригодны  для
копания ямы.
     - Ничего, должны выдержать, - буркнул историк.
     Словно желая подбодрить спутника, Иероним принялся долбить  холодную,
мерзлую землю. Спустя  короткое  время  его  руки,  непривычные  к  такому
занятию,  оказались  натертыми.  Тогда  аркадянин  отодвинул  историка   в
сторону.
     - Кровавые волдыри на твоих ладонях вызовут завтра излишние вопросы.
     Калхас в одиночку закончил яму. Они побросали туда мешочки,  завалили
землей и долго утаптывали грунт,  чтобы  он  не  отличался  от  окружающих
участков. После этого стряхнули с одежды пыль  и  вернулись  в  беспокойно
спящий лагерь.
     Сейчас это ночное путешествие казалось сном. Особенно нереальной была
тишина, окружавшая их ночью. Вокруг  Калхаса  громогласно  трубили  слоны,
скакала конница, мерно ударяла ногами о землю пехота и раздавались команды
на множестве разных языков. А лагерь порождал все  новые  отряды,  широкой
лентой направлявшиеся к месту грядущей битвы.
     Иеронима рядом с Калхасом не было.  Стратег  все-таки  заставил  того
остаться в лагере, дав под его начало половину телохранителей  Тиридата  и
приказав не подпускать никого  к  своей  семье.  Историк  повиновался,  но
выглядел расстроенным. Его большое, круглое лицо вытянулось,  под  глазами
лежала печать невеселых мыслей.
     - С ними ничего не случится, - обещал он стратегу. - Но я не хотел бы
отсиживаться за спинами у солдат.
     - А, оставь! - ободряюще улыбнулся Эвмен. - Ты делаешь большое  дело.
Уже по той причине хотя бы, что теперь я могу сражаться не  думая  о  тех,
кто за моей спиной.
     Иероним понимающе кивнул, потом сам изобразил бодрую улыбку и  поднял
руку, прощаясь со всеми.
     Калхас махнул ему рукой в ответ с  тяжелым  сердцем  -  словно  перед
долгим расставанием. Эвмен же выехал из лагеря уверенным и даже радостным.
Иным он и не мог быть - на него смотрели солдаты, от него  они  заряжались
энергией. Мрачный, скучный военачальник - предвестник проигрыша  сражения.
Веселый, беззаботный - гарантия отчаянной храбрости его войска.
     Однако бодрость стратега была не показной. Ожидание битвы разгорячило
его, и в облике Эвмена не осталось ничего от недавней нерешительности.  Он
прямо,  ровно  сидел  на  лошади,  без   усилий   разбираясь   во   внешне
беспорядочных, пересекающихся  движениях  колонн,  выходивших  из  лагеря.
Войска с воодушевлением приветствовали его -  и  глаза  Эвмена  горели  не
меньшим воодушевлением.
     Постепенно  фронт  армии  становился  все  шире.   Передовые   отряды
расходились в стороны, а  промежутки  между  ними  занимали  те,  кто  шел
позади. Когда половина  пути  между  лагерями  была  пройдена,  беспорядок
отдельных колонн превратился в порядок ровного, продуманного строя.  Армия
остановилась; она была готова к битве.
     Место здесь было совершенно ровное, только за  правым  крылом  Эвмена
находился холм с длинными пологими склонами. Скучно-одинаковая,  гипсового
цвета земля простиралась вплоть  до  горизонта.  Когда  ноги  солдат,  или
лошадиные копыта ударяли по ней,  поднимались  маленькие  облачка  белесой
пыли. Армия Антигона начала движение позже, ее колонны, окутанные  той  же
пылью, еще только приближались к полю битвы. Если бы Эвмен приказал начать
атаку именно сейчас, то фригиец был  бы  смят,  его  войска,  не  успевшие
развернуться, обратились бы в бегство. Но Калхас понимал, что  стратег  не
пойдет на это, что он ни в коем случае не даст  повода  упрекнуть  себя  в
нечестности. Вызов требует открытого боя, в котором решающими  аргументами
являются сила и умение, а не внезапность и хитрость.
     Ожидая, пока враг приготовится к  сражению,  стратег,  сопровождаемый
Калхасом и телохранителями, объезжал войска. Все свои лучшие конные отряды
он  расположил  на  левом  фланге.  Эвмен  знал,  что  Антигон,   подражая
Александру, ставит отборные  части  справа  и  находится  вместе  с  сыном
Деметрием при них. Сегодня стратег хотел сам противостоять Фригийцу.  Если
ему будет сопутствовать успех, то и пехота, стоявшая в центре,  и  Филипп,
командовавший  на  противоположном  крыле,  серьезного  сопротивления   не
встретят.
     Чтобы как можно лучше  прикрыть  левый  фланг,  Эвмен  расположил  на
расстоянии  стадия  перед  ним  половину  слонов   и   большинство   своих
легковооруженных. Здесь был Гифасис,  его  огромная  туша  в  алой  боевой
попоне  выделялась  среди  других  животных.  На  лбах  слонов  находились
овальные медные щиты, увенчанные коротким мощным  острием.  Они  придавали
животным сходство с единорогами. Где-то среди окружавших зверей  полуголых
лучников, пращников, метателей дротиков находился и Дотим. Калхас так и не
разглядел его, ибо Эвмен двинулся вдоль фронта всадников.
     Прежде всего пастух увидел гетайров, отряд, составленный  из  воинов,
которые  хранили  верность  автократору  еще  со   времен   смерти   Царя.
Восседавшие на тяжелых, мощных боевых конях, облаченные в тяжелые доспехи,
вооруженные  сариссами  и  большими  щитами,  они  приветствовали   Эвмена
сдержанно, сурово. Сегодня каждый из них надел золотые пряжки,  полученные
на память о сидении в крепости Нора. Македоняне, эллины, варвары  -  здесь
не делились по племенам и верам: друг друга они понимали без всяких  слов,
ибо общим языком здесь была верность.
     За ними следовали "царские юноши"  -  юные  эллины,  дети  участников
походов Александра, украшение армии. Они сопровождали во  время  всяческих
церемоний,  парадов  повозку  с  доспехом  Царя,  но  сегодня   готовились
сражаться  рядом  с  отцами.  Одетые  в  расточительно   дорогое   платье,
вооруженные скорее пышно, чем серьезно, они нетерпеливо  переговаривались,
ожидая первой крови и первой славы.
     Дальше  шли   конные   части   сатрапов,   которым   Эвмен   приказал
располагаться  поблизости  от  себя.   Прежде   всего   -   чернодоспешные
паропамисады, похожие на грозовую тучу. Даже