оря, я не знаю, насколько тут подходит слово 
"потеряна". Вернее сказать, она никогда не значилась ни в одном каталоге. 
Не существует никаких упоминаний, что он ее писал - во всяком случае, 
сохранившихся упоминаний. А ведь она принадлежит к его так 
называемым гротескам! Как-то трудно вообразить, чтобы хоть один из них 
пропал бесследно, или был совершенно забыт, или... ну, что еще могло с 
ним произойти? Другое дело, если бы речь шла о картине раннего периода. 
	Они прошли через зал, лавируя между кучками гостей. 
	- Вот она,- сказала Нэнси, когда они проложили путь через толпу, 
собравшуюся у стены, на которой висела картина. 
	Максвелл откинул голову и взглянул на стену. Картина несколько 
отличалась от цветных репродукций, которые он видел утром в библиотеке. 
Это, сказал он себе, объясняется тем, что она больше, а краски ярче и 
чище... и тут же обнаружил, что этим все не исчерпывается. Иным был 
ландшафт и населявшие его существа. Ландшафт казался более земным - 
гряда серых холмов, бурый кустарник, разлапистые, похожие на 
папоротники деревья. По склону дальнего холма спускалась группа 
созданий, которые могли быть гномами; под деревом, прислонившись к 
стволу, сидело существо, похожее на гоблина,- оно, по-видимому, спало, 
нахлобучив на глаза подобие шляпы. А на переднем плане - жуткие 
ухмыляющиеся твари с безобразными телами и мордами, при взгляде на 
которые кровь стыла в жилах. 
	На плоской вершине дальнего холма, у подножия которого 
толпилось множество разнообразных существ, лежало что-то маленькое и 
черное, четко выделяясь на фоне серого неба. 
	Максвелл ахнул, быстро шагнул вперед и замер, боясь выдать свое 
волнение. Неужели никто еще этого не заметил? Впрочем, возможно, кто-то 
и заметил, но не придал своему открытию никакой важности или решил, 
что ошибся. 
	Но Максвелл знал, что он не ошибается. Никаких сомнений у него 
не возникло. Маленькое черное пятно на дальней вершине было 
Артефактом! 
 
 
 
	15. 
 
	Максвелл нашел укромный уголок позади внушительной 
мраморной вазы с каким-то пышно цветущим растением и сел на один из 
стоявших там стульев. 
	Из-за вазы он наблюдал, как толпа гостей в зале постепенно 
начинает редеть. И даже те, кто пока не собирался уходить, несколько 
приуныли. Но если кто-нибудь еще вздумает спросить, что с ним 
произошло, решил Максвелл, он даст ему в челюсть, и дело с концом. 
	Накануне он сказал Кэрол, что в ближайшее время ему придется 
объяснять, объяснять и снова объяснять. Именно это он и делал весь вечер - 
с некоторыми отклонениями от истины,- и никто ему не верил. Его 
собеседники глядели на него пустыми глазами и прикидывали, пьян он или 
просто их разыгрывает. 
	Хотя настоящей жертвой розыгрыша, подумал Максвелл, был он 
сам. Его пригласили на этот вечер, но приглашение исходило не от Нэнси 
Клейтон. Нэнси не посылала ему костюма и не поручала шоферу заехать за 
ним, а потом высадить его у задней двери, чтобы он прошел через холл 
мимо двери, за которой его поджидал колесник. И десять против одного, 
что собаки не принадлежат Нэнси, хотя он и забыл спросить ее о них. 
	Кто-то, не щадя усилий и хлопот, чрезвычайно сложным способом 
обеспечил колеснику возможность переговорить с ним. Все это отдавало 
дешевой мелодрамой и было настолько пропитано атмосферой плащей и 
кинжалов, что становилось смешным. Но только... только ему почему-то не 
было смешно. 
	Сжимая бокал в ладонях, Максвелл слушал гул идущего к концу 
вечера. Через просветы в густой листве над мрамором вазы он видел почти 
весь зал, но колесника нигде не было, хотя раньше мистер Мармадьюк все 
время кружил среди гостей. 
	Максвелл рассеянно переложил бокал из одной руки в другую и 
понял, что не будет пить, что и так уже выпил больше, чем следовало бы,- 
не потому, что опьянел, а потому, что пить здесь было не место. Это 
удовольствие следует приберегать для небольшой дружеской компании в 
чьей-нибудь привычной уютной комнате, а не пить среди шумной толпы 
незнакомых и малознакомых людей в большом и безликом зале... Внезапно 
он почувствовал, что очень устал. Сейчас он встанет, попрощается с Нэнси, 
если сумеет ее найти, и тихонько побредет к хижине Опа. 
	А завтра? Завтра ему предстоит многое сделать. Но сейчас он об 
этом думать не будет. Он все отложит на завтра. 
	Поднеся бокал к краю мраморной вазы, Максвелл вылил коктейль 
на корни растения. 
	- Ваше здоровье! - сказал он ему, потом осторожно, стараясь не 
потерять равновесия, нагнулся и поставил бокал на пол. 
	- Сильвестр! - раздался голос за его спиной. - Ты видишь, что тут 
происходит? 
	Максвелл извернулся и встретился взглядом с Кэрол, которая 
стояла по ту сторону вазы, положив руку на голову Сильвестра. 
	- Входите, входите, - приветливо сказал он. - Это мой тайник. Если 
вы оба будете вести себя смирно... 
	- Я весь вечер пыталась поговорить с вами с глазу на глаз,- заявила 
Кэрол.- Но где там! Я хочу знать, зачем вам с Сильвестром понадобилось 
охотиться на колесника. 
	Она забралась за вазу и остановилась, ожидая его ответа. 
	- Я был удивлен даже больше вас,-сообщил ей Максвелл.- У меня 
буквально дух захватило. Я никак не ждал увидеть Сильвестра. Мне и в 
голову не приходило... 
	- Меня часто приглашают на званые вечера, - холодно сказала 
Кэрол.- Не ради меня самой, поскольку вас это, по-видимому, удивило, но 
ради Сильвестра. Он служит прекрасной, темой для светской болтовни. 
	- Очко в вашу пользу,- заметил Максвелл. - Меня так вовсе не 
пригласили. 
	- И тем не менее вы тут! 
	- Но не спрашивайте меня, как я сюда попал. Мне будет трудно 
отыскать правдоподобное объяснение. 
	- Сильвестр всегда был очень благовоспитанным котенком,- 
обвиняющим тоном сказала Кэрол. - Возможно, он любит поесть, но он 
джентльмен. 
	- Понимаю! В моем дурном обществе... 
	Кэрол окончательно обогнула вазу и села рядом с ним. 
	- Вы собираетесь ответить на мой вопрос? 
	Он покачал головой. 
	- Трудно. Все было как-то запутано. 
	- По-моему, я никогда не встречала человека, который так умеет 
вывести собеседника из себя, как вы. И вообще это непорядочно. 
	- Кстати,- сказал он,- вы ведь видели эту картину? 
	- Конечно! Она же - гвоздь вечера. Вместе с этим забавным 
колесником. 
	- А ничего странного вы не заметили? 
	- Странного? 
	- Да. На картине. 
	- По-моему, нет. 
	- На одном из холмов нарисован крохотный кубик. Черный, на 
самой его вершине. Он похож на Артефакт. 
	- Я не обратила внимания... Я особенно ее не разглядывала. 
	- Но гномов-то вы разглядели? 
	- Да. Во всяком случае, кого-то на них похожего. 
	- А существа на переднем плане? Они ведь совсем другие. 
	- Другие? По сравнению с кем? 
	- С теми, каких обычно писал Ламберт. 
	- Вот не знала,- заметила Кэрол,- что вы специалист по Ламберту. 
	- А я и не специалист. Просто сегодня утром, когда я узнал про этот 
званый вечер и про картину, которой обзавелась Нэнси, я пошел в 
библиотеку и взял альбом с репродукциями. 
	- Но даже если они и другие, так что? - спросила Кэрол.- Художник 
же имеет право писать все, что ему вздумается. 
	- Совершенно верно. Но речь не об этом. Ведь на картине 
изображена Земля. То есть если это действительно Артефакт, в чем я не 
сомневаюсь, значит, на ней должна быть изображена Земля. Но не наша 
Земля, не та, которую мы знаем, а Земля, какой она была в юрский период. 
	- По-вашему, на других его картинах изображена не Земля? Но 
этого не может быть! Ламберт жил в эпоху, когда ничего другого художник 
писать не мог. Ведь в космос еще никто не летал - то есть в глубокий 
космос, а не только на Луну и на Марс. 
	- Нет, в космос летали,- возразил Максвелл. - На крыльях 
фантазии. Тогда существовали и путешествия в космосе, и путешествия во 
времени - силой воображения. Ни один художник никогда не был 
ограничен железными рамками "сейчас" и "здесь". Все так и считали, что 
Ламберт пишет страну Фантазию. Но теперь я начинаю задумываться, а не 
писал ли он реальные ландшафты и реальных существ - просто то, где он 
бывал и что видел. 
	- Но если вы правы,- возразила Кэрол,- то как он туда попадал? 
Конечно, Артефакт на его картине объяснить трудно, однако... 
	- Нет, я имел в виду то, о чем постоянно твердит Оп,- сказал 
Максвелл.- Он принес из своих неандертальских дней воспоминание о 
гоблинах, троллях и прочих обитателях холмов. Но он говорил, что были и 
какие-то "другие". И они были несравненно хуже: злокозненные, 
безжалостные, и неандертальцы смертельно боялись их. 
	- И вы думаете, что на картине есть и они? Те, кого вспоминал Оп? 
	- Да, мне пришло в голову как раз это,- признался Максвелл.- 
Может быть, Нэнси не будет возражать, если я завтра приведу Опа 
взглянуть на картину. 
	- Наверное, не будет,- сказала Кэрол. - Но это и не обязательно. Я 
сфотографировала картину. 
	- Как же... 
	- Конечно, я знаю, что так делать не полагается. Но я попросила 
разрешения у Нэнси, и она сказала, что ничего не имеет против. А что 
другое она могла бы ответить? И я снимала картину не для того, чтобы 
продавать снимки, а только для собственного удовольствия. Ну, как плату 
за то, что я привела Сильвестра, чтобы ее гости могли на него посмотреть. 
Нэнси хорошо разбирается в подобных тонкостях, и у нее не хватило духа 
сказать мне "нет". Если вы хотите, чтобы я показала снимки Опу... 
	- Вы говорите серьезно? 
	- Конечно. И пожалуйста, не осуждайте меня за то, что я 
сфотографировала картину. Надо же сводить счеты! 
	- Счеты? С Нэнси? 
	- Ну, не специально с ней, но со всеми теми, кто приглашает меня 
на званые вечера. Со всеми ими без исключения. Ведь их интересую вовсе 
не я. На самом-то деле они приглашают Сильвестра. Словно он ученый 
медведь или фокусник! Ну, и чтобы заполучить его, они вынуждены 
приглашать меня. Я знаю, почему они меня приглашают, и они знают, что я 
знаю, но все равно приглашают! 
	- По-моему, я понимаю,- сочувственно сказал Максвелл. 
	- А по-моему, они просто расписываются в снобизме и чванстве. 
	- Вполне согласен. 
	- Если мы намерены показать снимки Опу, - сказала Кэрол,- нам, 
пожалуй, пора идти. Все равно веселье засыхает на корню. Так вы 
решительно не хотите рассказать мне, что у вас произошло с колесником? 
	- Потом, - уклончиво сказал он. - Не сейчас. Возможно, позже. 
	Они вышли из-за вазы и пошли через зал к дверям, лавируя между 
поредевшими группами гостей. 
	- Надо бы разыскать Нэнси, - заметила Кэрол,- и попрощаться с 
ней. 
	- Как-нибудь в другой раз, - ответил Максвелл.- Мы напишем или 
позвоним ей. Объясним, что не сумели ее найти, поблагодарим за 
удивительно приятный вечер, скажем, что было необыкновенно интересно, 
что ее приемов мы никогда не пропускаем, что картина нам необыкновенно 
понравилась и что она поистине гениальна, раз сумела ее приобрести... 
	- Вам не следует паясничать,-посоветовала Кэрол. - Вы утрируете, 
и у вас ничего не получается. 
	- Я тоже так думаю,- признался Максвелл, - но продолжаю 
пробовать - а вдруг? 
	Они закрыли за собой парадную дверь и начали спускаться по 
широким полукруглым ступеням, которые заканчивались у самого шоссе. 
	- Профессор Максвелл! - крикнул кто-то. Максвелл оглянулся. К 
ним по лестнице сбегал Черчилл. 
	- Можно вас на минутку, Максвелл? - сказал он. 
	- Да. Так что же вам нужно, Черчилл? 
	- Поговорить с вами. И наедине, с разрешения вашей дамы. 
	- Я подожду вас у шоссе,- сказала Кэрол Максвеллу. 
	- Не нужно,- возразил Максвелл.- Я разделаюсь с ним в два счета. 
	- Нет,- твердо сказала Кэрол.- Я подожду. Не надо бурных эмоций. 
	Максвелл остановился, и Черчилл, слегка запыхавшись, ухватил 
его за локоть. 
	- Я весь вечер искал случая подойти к вам. Но вы ни на минуту не 
оставались в одиночестве. 
	- Что вам нужно? - резко спросил Максвелл. 
	- Колесник! - сказал Черчилл. - Пожалуйста, забудьте о вашей с 
ним беседе. Он не знает наших обычаев. Я не знал о его намерениях. Более 
того, я его прямо предупреждал... 
	- То есть вы знали, что колесник устроил на меня засаду? 
	- Я отговаривал его! - возмущенно заявил Черчилл.- Я прямо 
сказал, чтобы он оставил вас в покое! Мне очень жаль, профессор 
Максвелл! Поверьте, я сделал все, что было в моих силах! 
	Максвелл вцепился правой рукой в рубашку Черчилла, собрал ее в 
комок и подтянул юриста к себе. 
	- А, так, значит, это вы прислужник колесника! - крикнул он.- Его 
ширма! Это вы ведете переговоры о покупке Артефакта, чтобы его 
заполучил колесник! 
	- Я поступаю так, как нахожу нужным! - злобно ответил - 
Черчилл.- Моя профессия - служить посредником в делах, которые люди не 
хотят или не могут вести сами. 
	- Колесник к людям не относится,-возразил Максвелл.- Только богу 
известно, что такое колесник. Во-первых, он - гнездо насекомых, а во-
вторых, в-третьих, в-четвертых... мы этого не знаем! 
	- Он не нарушает никаких законов,-сказал Черчилл. - Он имеет 
право покупать все, что ему угодно. 
	- А вы имеете право пособничать ему,-прошипел Максвелл. - 
Имеете право состоять у него на жалованье. Но осторожней выбирайте 
способы, как это жалованье отрабатывать! И не попадайтесь на моей 
дороге! 
	Резким движением он оттолкнул Черчилла. Тот зашатался, потерял 
равновесие и покатился по широким ступеням. Кое-как задержав свое 
падение, он не встал и продолжал лежать, раскинув руки. 
	- Надо было сбросить вас с лестницы так, чтобы вы сломали свою 
поганую шею! - крикнул Максвелл. 
	Оглянувшись на дом, он обнаружил, что у дверей собралось 
довольно много людей, которые смотрят на него. Смотрят и 
переговариваются между собой. 
	Он повернулся на каблуках и зашагал вниз по ступеням. 
	Внизу Кэрол мертвой хваткой вцепилась в разъяренного тигренка. 
	- Я думала, он вот-вот вырвется и растерзает этого субъекта в 
клочья,-задыхаясь, пробормотала она и посмотрела на Максвелла с плохо 
скрываемым отвращением.-Неужели вы ни с кем не можете разойтись 
мирно? 
 
 
 
	16. 
 
	Максвелл спрыгнул с шоссе в том месте, где начиналась лощина 
Гончих Псов, и несколько минут простоял, вглядываясь в скалистые утесы 
и резкие очертания осенних обрывов. Дальше по лощине, за желто-красной 
завесой листвы, он увидел крутой каменистый склон холма Кошачья 
Берлога, на вершине которого, как ему было известно, стоял, уходя высоко 
в небо, замок гоблинов, где проживал некий О'Тул. А внизу, в чаще, 
прятался замшелый каменный мост, обиталище троллей. 
	Час был еще ранний, потому что Максвелл отправился в путь 
задолго до рассвета. На траве и кустах, до которых еще не добралось 
солнце, поблескивала ледяная роса. Воздух оставлял во рту винный 
привкус, а голубизна неба была такой нежной и светлой, что оно словно 
вообще не имело цвета. И все это - и небо, и воздух, и скалы, и лес - было 
пронизано ощущением непонятного ожидания. 
	Максвелл прошел по горбатому пешеходному мостику, 
перекинутому через шоссе, и зашагал по тропинке, убегавшей в лощину. 
	Вокруг него сомкнулись деревья - он шел теперь по затаившей 
дыхание волшебной стране. Максвелл вдруг заметил, что старается ступать 
медленно и осторожно, опасаясь нарушить лесное безмолвие резким 
движением или шумом. С балдахина ветвей над ним, неторопливо кружа, 
слетали листья - трепещущие разноцветные крылышки - и устилали землю 
мягким ковром. Тропку перед ним торопливым клубочком перебежала 
мышь, и опавшие листья даже не зашуршали под ее лапками. Вдали 
стрекотала голубая сойка, но деревья приглушали и смягчали ее 
пронзительный голос. 
	Тропка разделилась на две - левая продолжала виться по лощине, 
правая свернула к обрыву. Максвелл пошел по правой тропинке. Ему 
предстоял долгий и утомительный подъем, но он не торопился и был 
намерен устраивать частые передышки. В такой день, подумал он, просто 
грех спешить, экономя время, которое можно провести здесь, среди красок 
и тишины. 
	Крутая тропинка петляла, огибая огромные, припавшие к земле 
валуны в бахроме седых лишайников. Ее со всех сторон обступали 
древесные стволы - грубая темная кора вековых дубов оттенялась атласной 
белизной берез в мелких коричневых пятнышках там, где тонкая кора 
скрутилась в трубочку, но все еще льнула к родному дереву, трепеща на 
ветру. Над грудой валежника поднималась пирамида ариземы, осыпанная 
багряными ягодами, и лиловые листья обвисали, как рваная мантия. 
	Максвелл не спеша взбирался по склону, часто останавливаясь, 
чтобы оглядеться и вдохнуть аромат осени, окутывавший все вокруг. В 
конце концов он дошел до лужайки, на которую опустился автолет 
Черчилла, когда тролли наложили на него заклятие. Отсюда тропа вела 
прямо к замку гоблинов. 
	Он постоял на лужайке, переводя дух, а потом пошел дальше. На 
огороженном жердями пастбище Доббин - или другой, очень похожий на 
него конь общипывал редкие пучки скудной травы. Над башенками замка 
кружили голуби, а в остальном он казался вымершим. 
	Внезапно благостная тишина утра была нарушена оглушительными 
воплями, и из распахнутых ворот замка вывалилась орава троллей, которые 
двигались довольно странным строем. Они шли тремя вереницами, и 
каждая вереница тянула канат совсем как волжские бурлаки в старину, 
решил Максвелл, вспомнив картину, которую ему как-то довелось увидеть. 
Тролли выбрались на подъемный мост, и Максвелл увидел, что все три 
каната привязаны к большому обтесанному камню - тролли волочили его за 
собой, и он, подпрыгивая на мосту, глухо гремел. 
	Старый Доббин дико ржал и бегал по кругу с внутренней стороны 
забора, вскидывая задом. 
	Тролли тяжелой рысцой спускались по тропе - темно-коричневые 
морщинистые злобные лица, длинные сверкающие клыки, спутанные гривы 
волос, дыбящиеся больше обычного, - а позади них, поднимая клубы пыли, 
грузно полз камень. 
	Из ворот замка выплеснулась кипящая волна гоблинов, которые 
размахивали дубинками, мотыгами, вилами - короче говоря, всем, что 
подвернулось им под руку. 
	Максвелл поспешно посторонился, пропуская троллей. Они бежали 
молча, решительно, всем весом налегая на канаты, а за ними, испуская 
пронзительные воинственные клики, мчалась орда гоблинов. 
	Впереди, тяжело переваливаясь, несся мистер О'Тул; лицо и шея у 
него посинели от гнева, а в руке была зажата скалка. 
	В том месте, где Максвелл сошел с тропы, она круто уходила вниз 
по каменистому склону к лужайке фей. Камень, который волокли тролли, 
над самым спуском ударился о выступ скалы и подпрыгнул высоко в 
воздух. Канаты провисли, и камень, еще раз подпрыгнув, стремительно 
покатился по склону. 
	Какой-то тролль оглянулся и отчаянно завопил, предупреждая 
остальных. Бросив канаты, тролли кинулись врассыпную. Камень, набирая 
скорость с каждым оборотом, промчался мимо, обрушился на лужайку, 
опять подскочил, оставив огромную вмятину, и скользнул по траве к 
деревьям. Поперек бального зала фей протянулась безобразная полоса 
вывороченного дерна, а камень ударился о ствол могучего дуба в дальнем 
конце лужайки и, наконец, остановился. 
	Гоблины, оглушительно крича, кинулись в лес за разбежавшимися 
похитителями камня. Преследуемые вопили от страха, преследователи - от 
ярости, по холму раскатывались эхо и треск кустов, ломающихся под 
тяжестью множества тел. 
	Максвелл перешел через тропу и направился к огороженному 
пастбищу. Старый Доббин уже успокоился и стоял, положив морду на 
верхнюю жердь, словно ему нужна была подпорка. Конь с любопытством 
наблюдал за тем, что происходило у подножия холма. 
	Максвелл положил ладонь на шею Доббина, погладил коня и 
ласково потянул его за ухо. Доббин скосил на него кроткий глаз и задвигал 
верхней губой. 
	- Надеюсь,- сказал ему Максвелл,- они не заставят тебя волочить 
этот камень назад в замок. Подъем тут крутой и длинный. 
	Доббин лениво дернул ухом. 
	- Ну, насколько я знаю О'Тула, тебе этого делать не придется. Если 
ему удастся переловить троллей, камень потащат они. 
	Шум у подножия холма тем временем стих, и вскоре, пыхтя и 
отдуваясь, на тропу вышел мист