огли остаться в стороне, но обременять 
себя еще и вами мы не станем. 
	- Неужели у ректората нет ничего важнее Шекспира и меня? - 
спросил Максвелл. - А возрождение дуэлей в Гейдельберге? И спор о том, 
этично ли допускать некоторых внеземных студентов в футбольные 
команды, и... 
	- Но поймите же! Важно то, что происходит именно в этом городке! 
- простонал Лонгфелло. 
	- Потому что сюда перевели ректорат? Хотя Оксфорд, Гарвард и 
десяток других... 
	- Если хотите знать мое мнение, - сухо сказал Лонгфелло, - то я 
считаю, что попечительский совет поступил несколько необдуманно. Это 
создало для ректората множество трудностей. 
	- А что произойдет, если я поднимусь на вершину холма, войду в 
здание ректората и начну стучать кулаком по письменным столам? - 
спросил Максвелл. 
	- Вы это сами прекрасно знаете. Вас вышвырнут вон. 
	- А если я приведу с собой полки журналистов и телевизионных 
операторов, которые будут ждать моего возвращения у дверей? 
	- В этом случае вас, вероятно, не вышвырнут. И возможно, вы даже 
прорветесь к ректору. Но могу вас заверить, что при подобных 
обстоятельствах вы заведомо ничего не добьетесь. 
	- Следовательно, - сказал Максвелл, - я заранее обречен на 
неудачу, что бы я ни пытался предпринять. 
	- Собственно говоря, - сообщил ему Лонгфелло, - я пришел к вам 
сегодня совсем для другого. Мне было поручено передать вам приятное 
известие. 
	- Не сомневаюсь! Так какую же косточку вы собирались мне 
бросить, чтобы я тихо исчез со сцены? 
	- Вовсе не косточку! - обиженно заявил Лонгфелло. - Я 
уполномочен предложить вам пост декана в экспериментальном институте, 
который наш университет организует на Готике IV. 
	- А, на планете с колдуньями и магами? 
	- Перед специалистом и вашей области этот пост открывает 
огромные возможности, - убедительно сказал Лонгфелло. - Планета, где 
магические свойства развивались без помех со стороны разумных существ 
иного типа, как это произошло на Земле... 
	- И расстояние в сто пятьдесят миллионов световых лет, - заметил 
Максвелл. - Далековато и, наверное нудно. Однако оплачивается эта 
миссия, вероятно, неплохо? 
	- Весьма и весьма, - ответил Лонгфелло. 
	- Нет, спасибо, - сказал Максвелл. - Моя работа здесь меня вполне 
удовлетворяет. 
	- Работа? 
	- Ну конечно. Разрешите напомнить вам, что я профессор 
факультета сверхъестественных явлений. 
	Лонгфелло покачал головой. 
	- Уже нет, - объявил он. - Простите, но я должен вам напомнить, 
что вы скончались более трех недель назад. А открывающиеся вакансии 
заполняются немедленно. 
	- То есть мое место уже занято? 
	- Ну, разумеется, - заметил Лонгфелло. - В настоящее время вы 
безработный. 
 
 
 
	1О. 
 
	Официант принес омлет с грудинкой, налил кофе и удалился, 
оставив Максвелла одного. За огромным окном голубым зеркалом 
простиралось озеро Мендота, и холмы на дальнем берегу терялись в 
лиловой дымке. По стволу кряжистого дуба у самого окна пробежала белка 
и вдруг замерла, уставившись глазами-бусинами на человека за столиком. 
Красно-бурый дубовый лист оторвался от ветки и, неторопливо 
покачиваясь, спланировал на землю. По каменистому откосу у воды шли 
рука об руку юноша и девушка, окутанные утренней озерной тишиной. 
	Куда воспитанное и цивилизованнее было бы принять приглашение 
Лонгфелло и позавтракать с ним, подумал Максвелл. Но в ту минуту он 
чувствовал, что сыт секретарем ректора по горло, и ему хотелось только 
одного: наедине с самим собой оценить положение и кое о чем 
поразмыслить - хотя, возможно, времени на размышления у него уже не 
осталось. 
	Он оказался прав - шансов увидеться с ректором у него почти не 
было, и не только потому, что тот был чрезвычайно занят, а его 
подчиненные настаивали на строжайшем соблюдении всех тонкостей 
священной бюрократической процедуры, но еще и потому, что по не вполне 
понятной причине ситуация с удвоившимся Питером Максвеллом запахла 
скандалом, от которого Арнольд жаждал держаться как можно дальше. 
Глядя в выпученные беличьи глазки, Максвелл прикидывал, не могла ли 
позиция ректора объясняться беседой с инспектором Дрейтоном. Может 
быть, служба безопасности взялась за Арнольда? Это казалось 
маловероятным, но все же возможным. Как бы то ни было, о нервном 
состоянии Арнольда можно было судить по той поспешности, с какой ему 
был предложен пост на Готике IV. Ректорат не только не хотел иметь 
ничего общего с этим вторым Питером Максвеллом, но и предпочел бы 
убрать его с Земли на захолустную планету, где он вскоре был бы всеми 
забыт. 
	После смерти того, другого Максвелла его место на факультете, 
естественно, не могло оставаться незаполненным - студенты должны 
учиться и кто-то должен вести его курс. Тем не менее для него можно было 
бы подыскать что-нибудь и здесь. А если этого не сделали и сразу же 
предложили ему пост на Готике IV, следовательно, на Земле он мешает. 
	И все-таки странно! Ведь о том, что существовали два Питера 
Максвелла, ректорату стало известно лишь накануне, а до тех пор никакой 
проблемы вообще не было. А это значит, решил Максвелл, что кто-то уже 
успел побывать в ректорате - кто-то стремящийся избавиться от него, кто-то 
опасающийся, что он помешает... Но чему? Ответ напрашивался сам собой, 
и самая эта легкость вызвала у Максвелла инстинктивное ощущение, что он 
ошибается. Однако, сколько он ни раздумывал, ответ был только один: кто-
то еще знает о сокровищах библиотеки хрустальной планеты и пытается 
ими завладеть. 
	Во всяком случае, ему известно одно имя - Черчилл. Кэрол сказала, 
что к переговорам о продаже Артефакта, которые ведет Институт времени, 
имеет отношение какой-то Черчилл... А вдруг Артефакт и есть цена, за 
которую можно получить библиотеку хрустальной планеты? Конечно, 
слишком полагаться на это нельзя, и тем не менее... ведь никому не 
известно, что такое Артефакт. 
	И если подумать, Черчилл - самый подходящий человек для 
устройства подобных сделок. Конечно, только как подставное лицо, по 
поручению кого-то, кто не может выступить открыто. Ведь Черчилл 
профессиональный посредник и знает все ходы и выходы. У него есть 
связи, и за долгие годы, он, наверное, обзавелся источниками информации 
в самых разных влиятельных учреждениях. 
	Но в этом случае, подумал Максвелл, его собственная задача очень 
усложняется. Ему теперь надо остерегаться не только огласки, неизбежной, 
если бы он обратился в обычные инстанции, - возникала опасность, что его 
сведения попадут во враждебные руки и будут обращены против него. 
	Белка уже соскочила со ствола и теперь деловито сновала по 
спускающейся к озеру лужайке, шурша опавшими листьями в надежде 
отыскать желудь, которого не углядела раньше. Юноша и девушка 
скрылись из виду, и поднявшийся легкий ветерок морщил зеркальную 
поверхность озера. 
	Зал был почти пуст - те, кто начал завтракать раньше, уже кончили 
и ушли. С верхнего этажа доносились звуки голосов и шарканье подошв - 
это студенты собирались в клубе, где они обычно проводили свободное от 
занятий время. 
	Это здание было одним из самых старых в городке и, по мнению 
Максвелла, самым прекрасным. Уже более пятисот лет оно служило 
уютным местом встреч и занятий для многих поколений, и множество 
чудесных традиций превратило его в родной дом для бесчисленных тысяч 
студентов. Тут они находили тишину и покой для размышлений и занятий, 
и уютные уголки для дружеской беседы, и комнаты для бильярда и шахмат, 
и столовые, и залы для собраний, и укромные маленькие читальни, где 
стенами служили полки с книгами. 
	Максвелл отодвинул стул от столика, но остался сидеть - ему не 
хотелось вставать и уходить, так как он понимал, что, покинув этот тихий 
приют, будет вынужден сразу же погрузиться в водоворот трудных 
проблем. За окном золотое осеннее утро нежилось в лучах солнца, которое 
поднималось все выше и пригревало все сильнее, обещая день, полный 
золотых метелей опадающих листьев, голубой дымки на дальних холмах, 
торжественного великолепия хризантем на садовых клумбах, пригашенного 
сияния златоцвета и астр в лугах и на пустырях. 
	За его спиной послышался торопливый топоток множества ног в 
тяжелой обуви, и, повернувшись, он увидел, что собственник этих ног 
быстро приближается к нему по красным плиткам пола. 
	Больше всего это существо напоминало гигантского сухопутного 
краба - членистые ноги, нелепо наклоненное туловище, длинные 
гротескные выросты (по-видимому, органы чувств) над непропорционально 
маленькой головой. Он был землисто-белого цвета. Три черных глаза-
шарика подрагивали на концах длинных стебельков. 
	Существо остановилось перед столиком, и три стебелька сошлись, 
направив глаза на Максвелла. 
	Оно заговорило высоким пискливым голосом, и кожа на горле под 
крохотной головкой быстро запульсировала. 
	- Сообщено мне, что вы есть профессор Максвелл. 
	- Вас не обманули, - сказал Максвелл. - Я действительно Питер 
Максвелл. 
	- Я есть обитатель мира, вами названного Наконечник Копья 
Двадцать Семь. Имя, мною имеемое, вам интересно не есть. Я являюсь к 
вам с поручением лица, меня нанимающего. Возможно, вам оно известно 
под наименованием мисс Нэнси Клейтон. 
	- Еще бы! - сказал Максвелл и подумал, насколько это в духе 
Нэнси - нанять в качестве посыльного столь явно внеземное существо. 
	- Я тружусь на свое образование, - объяснил Краб. - Я выполняю 
работу, какую нахожу. 
	- Весьма, похвально, - заметил Максвелл. 
	- Я прохожу курс математики времени, - сообщил Краб. - Я 
специализируюсь на конфигурации линий вселенной. Я лихорадочно этим 
увлечен. 
	По виду Краба было трудно поверить, что он способен на 
увлечение, и тем более лихорадочное. 
	- Но чем объясняется подобный интерес? - спросил Максвелл. - 
Какими-то особенностями - вашей родной планеты? Вашими культурными 
традициями? 
	- О, весьма и весьма! Абсолютно новая идея есть. На моей планете 
нет представления о времени, никакого восприятия такого явления, как 
время. Очень есть потрясен узнать о нем. И заинтересован. Но я чрезмерно 
уклоняюсь. Я есть здесь с поручением. Мисс Клейтон желает знать, 
способны вы посетить ее прием вечером данного дня. У нее в восемь по 
часам. 
	- Пожалуй, я приду, - сказал Максвелл. - Передайте ей, что я всегда 
стараюсь не пропускать ее приемов. 
	- Чрезмерно рад! - объявил Краб. - Она столь хочет получить вас 
там. Вы есть говоримы о. 
	- Ах так! - сказал Максвелл. 
	- Вас тяжко находить. Я бегам быстро и тяжко. Я спрашиваю во 
многих местах. И вот - победоносен. 
	- Мне очень жаль, что я причинил вам столько беспокойства, - 
сказал Максвелл, опуская руку в карман и извлекая кредитку. 
	Существо протянуло одну из передних ног, ухватило кредитку 
клешней, сложило ее несколько раз и засунуло в маленькую сумку, 
открывшуюся на его груди. 
	- Вы добры более ожидания, - пропищало оно. - Еще одно сведение. 
Причина приема - представление гостям картины, недавно приобретенной. 
Картины очень долго утраченной и исчезнувшей. Кисти Альберта 
Ламберта, эсквайра. Большой триумф для мисс Клейтон. 
	- Не сомневаюсь, - сказал Максвелл. - Мисс Клейтон - 
специалистка по триумфам. 
	- Она, как наниматель, любезна, - с упреком возразил Краб. 
	- Конечно, конечно, - успокоил его Максвелл, 
	Существо быстро переставило ноги и галопом выбежало из зала. 
Максвелл услышал, как оно протопало вверх по лестнице, ведущей к 
выходу на улицу. 
	Потом он встал и тоже направился к дверям. Если прием посвящен 
картине, подумал он, полезно будет поднабраться сведений о художнике.И 
усмехнулся - уж наверное, почти все, кого Нэнси пригласила, займутся 
сегодня тем же. 
	Ламберт? Фамилия показалась ему знакомой. Что-то он о нем 
читал... возможно, очень давно. Статью в каком-нибудь журнале, коротая 
свободный час? 
 
 
 
	11. 
 
	Максвелл открыл книгу. 
	"Альберт Ламберт, - гласила первая страница, - родился в Чикаго 
(штат Иллинойс) 11 января 197З года. Славу ему принесли картины, 
исполненные причудливого символизма и гротеска, однако его первые 
работы никак не позволяли предугадать последующий взлет его таланта. 
Хотя они были достаточно профессиональны и свидетельствовали о 
глубоком проникновении в тему, их нельзя назвать выдающимися. Период 
гротеска в его творчестве начался после того, как ему исполнилось 
пятьдесят лет, причем его талант развивался не постепенно, а достиг 
расцвета буквально за один день, словно художник работал в этом 
направлении тайно и не показывал картин в своей новой манере до тех пор, 
пока не был полностью удовлетворен тем, что создал. Однако никаких 
фактических подтверждений подобной гипотезы не найдено; наоборот, 
существуют данные, свидетельствующие, что она не..." 
	Максвелл бросил читать, открыл книгу на цветных репродукциях и 
быстро перелистал образчики раннего творчества художника. И вдруг на 
какой-то странице картины стали совсем иными - тематика, колорит и 
даже, подумал Максвелл, сама манера. 
	Перед ним словно были произведения двух художников: один 
давал выход интеллектуальной потребности в упорядоченном 
самовыражении, а другой был весь захвачен, поглощен, одержим каким-то 
потрясшим его переживанием, от которого он пытался освободиться, 
перенеся его на холст. 
	Скупая, темная, грозная красота рвалась со страницы, и Максвеллу 
почудилось, что в сумрачной тишине читальни он различает шорох-черных 
крыльев. Немыслимые существа взмывали над немыслимым ландшафтом, 
и все же Максвеллу почудилось, что и этот ландшафт, и эти существа не 
были простой фантазией, прихотливой причудой намеренно затуманенного 
сознания, но четко укладывались в рамки какой-то неслыханной гармонии, 
опирающейся на логику и мироощущение, чуждые всему тому, с чем ему 
приходилось сталкиваться до сих пор. Форма, цвет, подход к теме и ее 
интерпретация не были просто искажением человеческих представлений; 
наоборот, зритель немедленно проникался убеждением, что они были 
вполне реалистическим воспроизведением чего-то, что лежит за пределами 
человеческих представлений. "Причудливый символизм и гротеск" - 
говорилось в предисловии... Может быть, сказал себе Максвелл, но в таком 
случае символизм этот возник в результате и на основе самого тщательного 
изучения натуры. 
	Он открыл следующую репродукцию и вновь увидел такой же 
полнейший уход от всего человеческого - иные существа в иной ситуации 
на фоне иного ландшафта, но несущие в себе столь же ошеломляющее 
ощущение реальности; нет, все это не было плодом воображения 
художника, все это он когда-то видел, а теперь изгонял из сознания и 
памяти. Вот так, подумал Максвелл, человек яростно намыливает руки 
куском едкого и грубого мыла и снова и снова трет их, пытаясь с помощью 
физических средств избавиться от следов психической травмы. Возможно, 
художник созерцал эту сцену не непосредственно, а через зрительный 
аппарат давно исчезнувшей и никому теперь не известной расы. 
	Максвелл сидел, завороженно глядя на страницу книги, не в силах 
оторваться от нее, захваченный в плен жуткой и зловещей красотой, 
скрытым и ужасным смыслом, которого он не мог постичь. Краб сказал, 
что Время было неизвестно его расе, что этот универсальный фактор никак 
не воздействовал на культуру его планеты, а вот здесь, в этих цветных 
репродукциях, крылось что-то не известное людям, не грезившееся им даже 
во сне. 
	Максвелл протянул руку, чтобы закрыть книгу, но вдруг 
заколебался, словно по какой-то причине книгу закрывать не следовало, 
словно ему почему-то было необходимо еще пристальнее вглядеться в 
репродукцию. 
	И в этот момент он осознал, что в ней прячется нечто загадочное, 
ускользающее и притягательное. 
	Он положил руки на колени и продолжал смотреть на 
репродукцию, потом медленно перевернул страницу и, взглянув на третью 
репродукцию, внезапно поймал то, что раньше от него ускользало, - особые 
мазки создавали эффект неуловимого движения, туманной нечеткости, 
словно мгновение назад здесь что-то мерцало и сразу же исчезло, оставаясь 
за гранью зрения, но где-то совсем рядом. 
	Полуоткрыв рот, Максвелл вглядывался в загадочное мерцание - 
разумеется, это был оптический обман, рожденный виртуозным 
мастерством художника. 
	Но пусть даже оптический обман - все равно он был томительно 
знаком тому, кто побывал на хрустальной планете и видел ее призрачных 
обитателей. 
	И глубокая тишина сумрачной читальни зазвенела вопросом, на 
который не было ответа: откуда Альберт Ламберт мог узнать про 
обитателей хрустальной планеты? 
 
 
 
	12. 
 
	- Мне сообщили о твоем возвращении, - заявил Аллен Престон. - И 
я просто не мог поверить. Однако источник, из которого я получил эти 
сведения, настолько надежен, что я попытался связаться с тобой. Ситуация 
мне не слишком нравится, Пит. Как юрист, должен сказать, что ты 
очутился в очень незавидном положении. 
	Максвелл опустился в кресло перед столом Престона. 
	- Да, пожалуй, - согласился он. - Начать, хотя бы с того, что я 
лишился работы. Можно ли в подобном случае добиться восстановления? 
	- В подобном случае? - переспросил Престон. - А как, собственно, 
обстоит дело? Никто этого ясно не представляет. Разговоров много, но 
никому ничего толком не известно. Я сам... 
	Максвелл криво усмехнулся. 
	- Да, конечно. Ты был бы рад составить определенное мнение. Ведь 
ты ошеломлен, растерян и опасаешься за свой рассудок. И сейчас ты 
задаешь себе вопрос, действительно ли я Питер Максвелл. 
	- А ты действительно Питер Максвелл? - спросил Престон. 
	- Я в этом уверен. Но если ты сомневаешься, я на тебя не обижусь... 
и ни на кого другого. Нас, несомненно, было двое. Что-то произошло с моей 
волновой схемой. Один из нас отправился в систему Енотовой Шкуры, 
другой - куда-то еще. Тот, кто отправился в систему Енотовой Шкуры, 
вернулся на Землю и умер. А я вернулся вчера. 
	- И обнаружил, что умер? 
	Максвелл кивнул. 
	- Моя квартира сдана, все мое имущество исчезло! Университет 
заявил, что на мое место взят другой преподаватель, и я остался без работы. 
Вот почему я и спрашиваю, можно ли добиться восстановления. 
	Престон откинулся на спинку кресла и задумчиво скосил глаза на 
Максвелла. 
	- С точки зрения закона, - сказал он, - позиция университета, 
бесспорно, неуязвима. Ты же мертв, понимаешь? И у них по отношению к 
тебе нет никаких обязательств. Во всяком случае, до той поры, пока твои 
права не будут подтверждены. 
	- После нескончаемых судебных разбирательств? 
	- Боюсь, что да. Дать тебе точный ответ на твой вопрос я пока не 
могу. Ведь это беспрецедентно. О, разумеется, известны случаи неверного 
установления личности, когда умершего ошибочно опознавали как кого-то 
другого, кто на самом деле был жив. Но ведь тут никакой ошибки не 
произошло. Человек, который бесспорно был Питером Максвеллом, столь 
же бесспорно мертв, а прецедента установления личности при подобных 
обстоятельствах не существует. Этот прецедент должны будем создать мы 
путем кропотливейших юридических исследований, на которые, возможно, 
потребуются годы. По правде говоря, я еще толком не представляю себе, с 
чего следует начать. Безусловно, какая-нибудь зацепка отыщется и все 
можно будет уладить, но это потребует сложнейшей работы и 
предварительной подготовки. В первую очередь необходимо будет 
установить юридически, кто ты такой. 
	- Кто я такой? Но ради всего святого, Аллен! Мы же это знаем. 
	- Мы, но не закон. Для закона ты в настоящем своем положении не 
существуешь. Юридически ты никто. Абсолютно никто. Все твои 
документы были отправлены в архив, и, несомненно, уже подшиты... 
	- Но все мои документы при мне, - спокойно сказал Максвелл. - 
Вот в этом кармане. 
	Престон с недоумением уставился на него. 
	- Ах да! Конечно, они должны быть при тебе. Ну и клубок! 
	Он встал и прошелся по кабинету, покачивая головой. Потом 
вернулся к столу и снова сел. 
	- Дай подумать, - сказал он. - Мне нужно немножко времени, чтобы 
разо