том, что Дом-на-Перекрестке мог 
питаться только через нас, Его Предстоятелей. Мы были теми каналами, по 
которым к Нему поступала вера разных оттенков. Дом искал Перекрестки -- 
сгустки и скопления веры -- а мы поглощали их, не замечая, что Дом, в свою 
очередь, высасывает веру из нас, оставляя лишь малую толику. 
Но... без Дома нам труднее было бы отыскивать те же Перекрестки, драться за 
них -- и лишь мощь Дома могла без труда вырвать любой Перекресток у его 
прежнего хозяина. 
...Мы впали в спячку. Ходили, разговаривали, ели, пили, иногда шутили или 
занимались любовью -- но это были уже не мы! Это были части Дома, Его 
органы, через которые Он питался -- и эти органы были неспособны сотворить 
хоть самое захудалое чудо, родить махонький миф, легенду, сказку -- чтобы 
раздуть и поддержать угасающую веру. 
Или, вернее, могли -- но не хотели! 
Тогда я и решил уйти. 
Уйти из Дома. 
Туда, где Он не дотянется до меня; уйти и возродить культ Хаалана 
Сокровенного в его прежнем, первозданном виде; возродить и не дать Ему 
воспользоваться новым всплеском веры. 
А остальные... Пусть последуют моему примеру, если хотят называться 
Предстоящими, или пусть остаются в Доме и зачахнут вместе с Ним. Дом 
обречен -- тогда я искренне верил в это -- но я не хотел, чтобы вслед за Домом 
ушли в небытие вера, мифы, сказки, песни, храмы и обряды... 
Пусть останутся -- но не для Дома! 
Я еще надеялся, что ошибку можно исправить... Я и сейчас надеюсь... 
И я ушел. 
Это было трудно, мучительно трудно, почти невозможно -- снова начать жить 
без Дома, вне Его стен, где мощные потоки Силы сами находят тебя... Вне Дома 
я был бессилен. Во всяком случае, поначалу. Я с трудом находил наполовину 
опустошенные Перекрестки и подолгу отдыхал, вбирая в себя слабые ручейки 
веры, копя силы, чтобы отправиться дальше. 
Но теперь я -- творил! Я творил чудеса -- пусть мелкие, незаметные, потому что 
на большее я еще не был способен вне Дома -- но глаза людей вспыхивали на 
мгновение, и они отдавали свою веру Хаалану -- а, значит, и мне! 
Эта вера была моя, моя, а не Дома-на-Перекрестке! 
Да и мои Мифотворцы-чернокнижники уже принялись за работу. Они... 
Но я не принял в расчет остальных Предстоятелей. Вернее, я недооценил Дом. 
Потому что Он быстро приспосабливался. 
Еще бы! Ведь у Него возник конкурент... 
Я. 
Нет, я не отбирал веру лично у Лайны, Махиши, Трайгрина, Варны... Да я и не 
мог этого сделать. Мы, Предстоятели, ограничены своими культами, и вера-
страх Лайны бесполезна для меня так же, как и вера-знание для Предстоящей 
Ахайри. Но я потянул одеяло на себя, я противостоял Дому -- значит, и им 
тоже. 
Они видели одно: я создал Дом (по крайней мере, подал идею его создания), а 
теперь я ушел из Дома, и мой культ быстро набирает силу. 
И они испугались. Испугались того, что хитрый и коварный Таргил сделает с 
Четырьмя Культами то, что Пять Культов сделали со всеми остальными. 
Если бы мы все ушли из Дома... Если бы. Но они остались. Они побоялись 
бросить такой сытный и уютный -- пусть изменчивый -- Дом-на-Перекрестке. 
Предстоятели Дома встали против меня. Они испугались того же, что и ты, 
Сарт -- что я стану Единственным. Вот тогда-то я и подумал, что мне придется 
подмять их под себя и действительно стать Единственным, чтобы 
противопоставить свою мощь мощи Дома... 
Но я проиграл. Слишком мало сил было у меня в те дни. И если по части веры 
мы еще могли потягаться, то по части политики они оказались куда искушеннее 
Предстоятеля Искушенного Халла... 
Я не буду повторяться. Вам не хуже меня известно о гонениях на культ 
Хаалана-Сокровенного, Отца Тайного знания... 
Я выжил. И культ выжил. И понемногу, очень осторожно, мы стали 
восстанавливать утраченное. Там -- фокус, тут -- крупица чуда, потом -- 
мученик или пророк... Мы сеяли зерна сверх естественного, и они прорастали 
мифами. А когда власти ослабили давление... 
Но Предстоятели Дома вновь не побрезговали моей идеей. Теперь у них тоже 
были Мифотворцы -- пусть единицы, но специально отобранные, обученные, за 
плечами которых стоял Дом, с Его нюхом на Перекрестки -- и эти Мифотворцы 
тоже пытались расшевелить людей, вернуть им веру -- только вера эта шла на 
корм чудовищу! 
Дому-на-Перекрестке. 
Ты никогда не задумывался, Сарт, почему тебе и Эйнару подсказывали места, 
где вы должны были творить мифы? Вас выбрасывали на Перекрестки, и волны 
от ваших поступков захлестывали великое множество дорог! Впрочем, здесь 
сыграло роль и твое мастерство, Сарт -- я не сбрасываю его со счетов... 
А Дом все продолжает набирать силу, и если Он перейдет определенный предел 
-- я не знаю, какой! -- Он станет воистину всемогущим! Вы можете себе 
представить всемогущий и ненасытный -- Дом?! 
Я -- нет. 
Я боюсь... 
*** 
26 
-- Я убивал Мифотворцев,-- закончил Таргил, глядя на молчащего Грольна. -- 
Через них я пытался ослабить Предстоятелей. И Дом. Так что руки мои 
действительно в крови. Убей меня, мальчик... Я устал. Убей меня, возьми мою 
жизнь, но и мой Дар; стань Предстоятелем Искушенного Халла, но возьми и 
ношу Таргила! Убей -- и выйди навстречу Дому!.. 
Грольн вздрогнул. 
-- Не отвечаешь, мальчик... Ты не знаешь, что я тебе предлагаю... Тогда смотри 
мне в глаза -- и я покажу тебе твой грядущий путь от трупа подлеца-Таргила! 
Грольн, как завороженный, смотрел в страшные, немигающие глаза 
Предстоятеля, лоб Льняного Голоса покрылся испариной, лицо побелело, а 
рука с кубком (и когда он успел его взять?) задрожала, точь-в-точь как у самого 
Таргила несколько часов назад... 
А потом Таргил отвернулся. И постаревший до неузнаваемости Гро чуть не 
выронил кубок и стал жадно пить из него, захлебываясь и содрогаясь всем 
телом. 
-- Я понял, Таргил,-- выдохнул Гро, и голос певца сорвался на всхлип. -- Я все 
понял. 
Но я не пойду на это. 
*** 
27 
-- Он говорил правду,-- тихо и задумчиво пробормотал Эйнар, вертя в пальцах 
стилет, больше похожий в его лапах на иголку. 
Гро молча кивнул. 
-- Но я все равно ненавижу его,-- добавил он чуть погодя. 
-- Да. Но не настолько, чтобы убить Таргила и взять на себя его ношу,-- жестко 
закончил я, и Гро снова согласно кивнул. 
-- Не настолько, Сарт. Только люди для него ничего не значат. Это лишь пешки 
в его игре с Домом. 
-- Собственная жизнь для Таргила тоже ничего не значит,-- уточнил Эйнар. -- 
Если будет нужно, он отдаст ее так же легко, как и чужую. 
Теперь кивнул я. 
-- А этот Дом нельзя просто сжечь? -- мрачно и без особой надежды 
осведомился Гро. 
По-моему, выражение наших лиц произвело на него большое впечатление. Он 
встал и нервно заходил из угла в угол. 
-- Но ведь можно его как-то уничтожить?! Можно или нельзя?!. 
-- Можно. 
Никто из нас не заметил, как в дверь снова проскользнул Таргил, уходивший 
по своим неведомым делам. Он стоял, прислонившись к косяку, и слушал. 
Человек, которого любой из нас (особенно -- Гро) с радостью убил бы, и с 
которым нам, похоже, придется выступать заодно. 
-- Я много думал об этом, Мифотворцы. Есть одно место в Доме... Неизменная 
комната, где был захоронен Авэк ал-Джубб Эльри. Твоя комната, Сарт. 
От этих слов меня пробрало холодом. 
-- Оттуда можно разрушить Дом. Но для этого должна соединиться мощь всех 
Пяти Предстоятелей. И ее может не хватить. 
-- Дом выгнал Предстоятелей,-- прогудел хмурый Эйнар. -- Правда, теперь Он 
не возражал бы пустить их обратно. 
-- Знаю. Он отбросил негодные органы, как деревья сбрасывают осенью 
пожелтевшие листья. Дом -- это животное. Он не способен размышлять и делать 
выводы. Я лишил Предстоящих их Мифотворцев, приток веры уменьшился, и 
Дом выставил своих рабов вон. Теперь он ищет новых. 
-- Да уж,-- неопределенно махнул рукой Гро. -- Еще как ищет... Он пытался 
заменить их нами, и Ему это почти удалось. Если бы не комната Сарта... 
Таргил побледнел. 
-- О, Небо!.. Предстоятели-Мифотворцы -- это же идеал для Дома... Впрочем, 
это вообще идеал. Раньше так и было. 
Я подошел к Таргилу и легонько похлопал его ладонью по щеке. Это уныние 
мне совсем не нравилось. Потом -- сколько влезет, а сейчас... 
-- Слушай, Таргил, новых Предстоятелей у Дома нет, а старые -- в опале. 
Значит, самое время найти старых. Враг моего врага... 
-- Я не ребенок, Сарт,-- через силу усмехнулся Таргил. -- Я старше тебя раз в... 
во много раз. Мы можем ничего не добиться, а потерять все. И не только жизнь 
-- это было бы слишком просто. Впрочем, Грольн уже терял -- из-за меня... ты, 
Эйнар, ты никогда ничего не боялся, ты потерял страх еще в самом начале -- и 
не думаю, что это принесло тебе счастье... А ты, Сарт? Что ты ценишь в жизни 
больше всего? 
-- Удобные башмаки,-- не задумываясь, буркнул я. 
Таргил удивленно взглянул на меня и, видимо, решил, что я пошутил. 
-- Это потому, Сарт-Мифотворец, что ты слишком молод... 
-- Нет, Таргил-Предстоящий, это потому, что ты никогда не ходил далеко 
своими ногами,-- ответил я. 
*** 
28 
Раньше этот пустырь назывался площадью. Но это было давно. 
Поговаривали, что именно на этом месте легендарный полководец Тилл 
Крючконосый воткнул в землю -- еще не остывшую землю грандиозного 
побоища -- свой кованый трезубец и пообещал Инару-из-Тучи, что при 
постройке нового города умрет не менее ста тысяч рабов. 
Он сдержал обещание. 
Через год здесь уже была площадь. Мощеная крупным булыжником из Архских 
каменоломен. 
Велик был Тилл Крючконосый, велик был и сын его, Трайгр-Хохотунчик, 
зарезавший папашу в пьяной сваре, великими были и внуки Тилла, сыновья 
Трайгра -- близнецы Огнар и Фастальф Бурые, любившие друг друга больше, 
чем следовало бы мужчинам, пусть даже и братьям. 
Велик был и город, детище площади Трезубца, велик -- и становился все 
больше, выпячиваясь кварталами во все стороны, приникая к бухте парапетами 
набережной, забираясь выше по гористым склонам восточных районов... 
Постепенно кварталы вокруг площади Трезубца стали зваться окраиной, 
между булыжниками проросла трава и жесткие всходы репья-шилохвоста, а 
название площади затерлось на языках, и пошло-поехало -- площадь Третьего 
Зуба, пустырь Зубной Крошки, Зуботычиха... 
Теперь это действительно был пустырь. Душный и жаркий -- днем, опасный и 
неуютный -- ночью. Пустой, как и подобает пустырю, пусть даже и со столь 
славным прошлым. 
Кроме седьмых дней каждого месяца. Не зря, видать, гремела над местом этим 
клятва во имя Инара-Громовика, не зря сотня тысяч рабов клали жизни свои в 
основание города, ох, не зря... 
-- Слышь, сосед, когда седьмица-то -- завтра или после будет? 
-- Завтра, родная, завтра... Ополоснем душеньку! Ты на кого ставишь? 
-- Думал на Битка, из красильщиков, да слыхал, Найк-Рукошлеп снова в деле... 
-- Верно слышано, или так: слушок -- на посошок? 
-- Вроде верно... Сведущие люди языком мотали... 
И шли на Зуботычиху. Шли юнцы и старики, подростки и почтенные отцы 
семейств, калеки, убогие -- мужчины шли. Женщинам -- бабскому, так сказать, 
сословью -- милостиво дозволяли глядеть издалека, но чтоб молча и без вою. 
Большое дело творится: мужики на помосте, наспех сколоченном, уши друг 
дружке мнут, скулы сворачивают, мужчинство свое всему миру показывают. 
...Эйнар раздвигал недовольно гудящую толпу, как мучимый жаждой вепрь -- 
тростники у водопоя; мы же пристроились у него за спиной и извинялись 
направо и налево, хотя нас с Грольном все равно никто не слушал. 
Таргил обещал, что на Зуботычихе мы непременно отыщем Махишу, 
изгнанного Домом, но сам Предстоятель Хаалана идти с нами наотрез 
отказался, не объясняя причин. Ну и бог с ними, с его причинами, забот меньше 
-- и то ладно... 
Пространство у самого помоста было очищено от зрителей и огорожено 
веревками в три ряда -- там, внутри, стояли столики для ставок, и наемные 
вышибалы грозно сопели перебитыми носами, гоняя любопытствующих от 
ограждения. Тех же, кто еще загодя звенел монетами, пускали охотно и 
бережно, не в пример нищему сброду. 
-- Вон он,-- глухо сказал Эйнар, когда мы остановились у веревок. -- Таргил не 
соврал. Вон, за крайним столиком... 
Я завертел головой, приподнявшись на цыпочки -- и наконец увидел. 
Увидел крайний столик. И сидящего за ним человека. 
Махиша исхудал -- нет, скорее выдохся, словно из него выпустили воздух, и он 
покрылся многочисленными складками и морщинами; лицо Предстоятеля 
неестественно поглупело; и -- глаза. Бегающие, скользкие глазки с 
воспаленными белками... 
Заискивающие глазки на лице буйвола Махиши, Предстоятеля Инара-
Громовержца! 
Я поймал за шиворот бледного юнца с бескостными пальцами карманника, 
которыми он весьма неприятно шевелил в опасной близости от наших 
кошельков. 
-- Кто сидит за дальним столиком? -- поинтересовался я, мило улыбаясь 
ошалевшему воришке. 
Тот было дернулся, но лапа Эйнара уцепила парня за штаны в районе 
седалища и слегка потянула вверх от грешной земли. 
-- Я ничего не знаю,-- затрепыхался юнец, привычно поскуливая. -- Клянусь 
памятью мамы, ничего... 
-- Отлично,-- я благодушно ухмыльнулся Эйнару, и тот усилил хватку. -- Вот и 
скажи мне, дитя со щупальцами, чего ты не знаешь о вон том толстом дяде? 
Карманник повернул голову в указанном направлении и малость расслабился. 
Эйнар понял, что дело сдвинулось с мертвой точки, и разжал пальцы. 
-- А на кой ляд он вам сдался, господа хорошие? -- голос парнишки повеселел и 
наполнился привычной наглостью. -- Это же Бычара Мах, ловчила по 
маленькой... придурок грошовый... 
-- Ловчила? -- я не знал смысла этого слова, но догадывался -- и мои 
предположения оказались верными. 
-- Ну, ловчила... тот, кто ставки мажет и коны забивает... за долю. Только 
Маху, Бычаре холощеному, крупняк не доверяют -- рожа не та... 
Я увидел, как Эйнар передернулся и потемнел. 
-- А скажи-ка мне, разговорчивый ты малый, почему Махише... то есть Маху 
крупняк не доверяют? 
Парень захихикал. 
-- А он тронутый, как есть тронутый! Хоть мослы рви -- все не под шапку... Как 
шибари заявленные друг дружку мозжить станут, да еще народ кругом заревет, 
заблажит от дури -- так Мах все бросает -- и к помосту! Стоит, смотрит -- не 
оторвешь, слюни по морде текут, глаза вылуплены -- а у него со стола в это 
время что хошь тяни -- не заметит! Вот потому по маленькой и стреляет... 
Воришка внезапно извернулся и метнулся в сторону. Мы не стали его 
удерживать, и лишь Гро, до той поры молчавший, молниеносно пнул парня 
ногой в тощий зад. Вдогонку. И достал. 
-- Зараза,-- пробормотал Грольн,-- мразь дешевая... Меня такие в детстве все 
мучили... Ты понял, Сарт, понял, что он говорил -- про Махишу твоего?.. 
-- Понял, Гро, понял... И Эйнар понял -- чего уж тут сложного?.. 
-- Ест он здесь,-- подал голос насупленный Эйнар. -- Это я про Махишу. 
Перекресток у него тут... маленький, слабенький, но... Драка, вера-ярость 
боевая, народу куча... Правильно ты этого, Гро, пнул, щенка ядовитого, жаль, я 
не сообразил... 
Я снова посмотрел на Предстоятеля Махишу. На Бычару Маха, ловчилу по 
маленькой. И вспомнил, каким он был в Доме. И как предлагал меня убить. 
Боги, боги -- где ты, Лайна моя ночная, и как ты выглядишь теперь?! Что ж ты, 
Дом, Дом-на-Перекрестке, сука безголосая, изменчивая... 
...А потом начались бои. Как зрелище, они утомили меня почти сразу. Я не 
люблю грязи. Я не люблю игр без правил. Я не люблю потех для бедных. Для 
нищих. Для нищих духом, будь они хоть трижды блаженны, как говаривали 
среди адептов Хаалана. 
Все свое внимание я сосредоточил на Махише, который с первой секунды 
оказался у помоста, бросив столик и бумаги на нем. Я смотрел, и мне было 
больно и противно -- но я смотрел. 
Рядом что-то бормотал Гро, неслышимый в людском гаме, но он не знал 
Предстоятелей раньше, и поэтому не мог понять разницы. 
А я знал. 
Сморщившийся Махиша -- я все не мог привыкнуть к его поганой кличке -- 
вцепился в край помоста трясущимися руками, из уголка кривого рта потекла 
струйка слюны, липкой и темной, и взгляд Предстоятеля словно прикипел к 
волкодавам рода человеческого, ломавшим свои и чужие кости -- он купался в 
душной ауре криков, воя, крови и яростной зависти возбужденных зрителей. 
Я припомнил миф о богоотступнике, мучимом диким голодом, что бы и 
сколько бы он ни ел. Махиша походил на героя этой страшной легенды. 
Он ел -- и не мог насытиться. Дом отринул его, а сам он уже разучился быть -- 
Предстоятелем. 
И все же он был им. 
Эйнар внезапно двинулся вперед -- но не к Махише, а к помосту -- и я вернулся 
к грешной действительности и действу на залитой кровью сцене. 
Человек в левом углу был, как я понял, местной сенсацией: долгожданной, 
остро приправленной и непременно -- под занавес. 
-- Рукошлеп...-- почти одновременно выдохнула спрессованная толпа. -- Найк-
Юродивый... 
Сперва я подумал, что Рукошлеп -- карлик. С обычным для карликов 
телосложением -- непропорционально короткие, кривые ноги, могучее кабанье 
туловище и волосатые руки с огромными кистями, которыми Найк вполне мог 
бы, не сгибаясь, почесать колено. Или даже ниже. 
И лишь потом, когда пара-тройка доброхотов запрыгнула на помост и стала 
растирать Рукошлепу косматые плечи и спину -- я сообразил, что он не карлик. 
Отнюдь не карлик, а даже повыше среднего роста. 
И тогда мне стало страшно -- когда я заметил испуг во взгляде бойца в правом 
углу и веселый звериный блеск голубых невинных глаз Найка-Рукошлепа, по 
обе стороны от проваленной переносицы. 
Карлик-переросток. Мстящий за свое уродство. И делающий это с 
удовольствием. 
Эйнар встал у края деревянного сооружения, и его растрепанная грива 
оказалась как раз на уровне колен того бойца, чей испуганный взгляд никак не 
вязался с мощной и по-своему красивой фигурой. 
Изумленный вышибала, глазевший до этого по сторонам, шагнул было к 
нарушителю, но Эйнар отстранил его с такой властной уверенностью, что 
гроза здешних буянов невольно повиновался. 
-- Не дерись с этим,-- сказал Эйнар, и заявленный боец дернулся и затравленно 
глянул вниз, откуда донесся неожиданный голос. 
-- Не дерись с этим. Он тебя искалечит. Убивать не станет, но изуродует 
обязательно. Он не виноват, что сам урод, но... Слезай, парень, и уходи.И 
Эйнар успокаивающе похлопал бойца по голени. 
Лучше бы он этого не делал. Нога у парня подвернулась, и тот со всего маху 
грохнулся с помоста на землю. Потом он коротко застонал и замер, плотно 
сомкнув веки. 
По-моему, он был жив и здоров, и очень рад подвернувшемуся случаю 
сохранить лицо и избежать боя. 
На мгновение все замерло. И в наступившей тишине Найк-Рукошлеп захохотал 
и вперевалочку прошел через весь помост, кривя вспухшие губы в радостной 
гримасе. 
-- Лезь сюда, детинушка,-- счастливым тенорком пропел Найк. -- Давай 
лапочку... вот, вот, умница... 
И, когда Эйнар протянул ему руку, лже-карлик одним рывком выдернул 
Мифотворца на помост, отошел на шаг назад и внезапно шлепнул Эйнара 
ладонью по лицу. 
Я понял, почему Найка прозвали Рукошлепом. Этой оплеухой можно было 
опрокинуть статую. 
Эйнар инстинктивно отклонился, и кончики узловатых пальцев Найка с 
нестрижеными ногтями полоснули Эйнара по глазам. 
Он схватился за лицо. Он закричал -- и жуток был крик бывшего слепого. А 
когда он отнял руки от лица -- закричал я. 
Глаза Мифотворца были целы. Они воспалились, налились кровавыми 
прожилками, но -- уцелели. И из багровой глубины глазниц Эйнара, не 
любящего делать людям больно, довольно оскалилось боевое безумие 
затаившегося до поры прошлого. 
На помосте, перед ухмыляющимся Найком-Рукошлепом, стоял Эйнар Бич 
Божий, не помнящий себя, и небо над ним заворчало и облизнулось длинным 
огненным языком. 
Найк больше не ухмылялся. Он на миг стал ребенком, затравленным уродом из 
оплеванного, позорного детства, и волшебная сказка о героях глядела на него в 
упор подлинным, кровавым взглядом. 
А потом Эйнар сломал ему обе руки и позвоночник. И Найк умер. А на помост 
кинулись вышибалы и бойцы предыдущих поединков, и все вместе завертелись 
вокруг ликующего Эй