тические свечи и сброшенные тоги на наших пустых креслах... 
Шутки шутишь, Дом, Дом-на-Перекрестке?.. 
*** 
...Мы уже долго брели по привычным знакомо-незнакомым комнатам, 
коридорам и лестницам Дома и удивлялись, почему Дом все не выводит нас на 
Гро или хотя бы к его телу. 
А потом совсем рядом послышались спотыкающиеся шаги, и я ринулся в 
боковой переход с криком "Грольн!", а Эйнар отстал... и когда я, никого не 
найдя, попытался вернуться, то понял, что остался один. 
И услышал Голос. 
Голос Дома. 
Это было, как на Испытании -- моем давнем Испытании -- только гораздо 
страшнее, и я пошел прочь, а потом побежал, сжимая гудящую от Голоса 
голову руками -- потому что знал, что лишь в одном месте я могу спастись от 
того, чего хочет от меня Дом... Я должен был успеть, добежать, дойти, 
доползти... 
 
ИНТЕРМЕДИЯ 
 
Человек идет по Дому. Невидимые сквозняки колышут занавеси вдоль стен, 
прозрачные языки тюля хлопают, извиваются, перекручиваются жгутами... 
Человек бежит по Дому. 
-- Меня зовут Грольн! -- кричит человек. -- Меня зовут Грольн! Меня зовут... 
-- О-о-о!..-- отзывается Дом, и множество имен -- незнакомых, непроизнесенных 
-- запутываются в занавесках и сползают вниз по стенам бесконечного 
коридора. 
Поворот. Еще один. Человек бежит по Дому. Маленький человек. 
"Меня зовут Грольн... Только меня так уже никто не зовет. Очень давно. И 
поэтому я зову себя сам. Я бегу по этому безвыходному Дому и зову себя: 
"Гро!.. о-о-о..." -- и только эхо дробится сотнями отголосков, словно Дом 
дразнится чужими именами, которые гонятся за мной, которые хотят быть 
моими, которые..." 
Человек бежит по Дому. Маленький человек. В развевающейся рубахе и с 
зачехленным леем на боку, с высохшими соломинками в волосах. 
Бежит. Спотыкается. Падает. 
"Я не хочу выбирать. Ты слышишь, Дом-на-Перекрестке? -- я не хочу!.. Не 
слышит. Молчит и меняется. Вон -- был кирпич, а теперь -- ковры какие-то... И 
я меняюсь вместе с ним. Я чувствую себя дорогой, дорогой с дурацким и 
дорогим именем "Грольн", по которой идут люди, люди Дома -- они идут по 
мне, они идут через меня, они ждут, когда я выберу себе имя одного из них, и 
забуду себя, и тоже стану человеком Дома; а я иду через Дом..." 
Человек идет через Дом. 
Поворот. И пустые доспехи на подставке у стены. 
Человек оглядывается. Ни одна занавеска не полощется на стенах. Ковры, 
ковры, ковры... Тяжелые, двухслойные ковры в бордовых тонах, и никакому 
сквозняку не сдвинуть с места их пыльную тяжесть. 
Человек стоит у пустых доспехов. Человек трогает шлем с узким гребнем, 
привстав на цыпочки и по-детски шевеля припухшими губами. Он -- подросток, 
этот человек... 
"Я. Я -- подросток. Идущий по коридорам, бегущий по коридорам, стоящий в 
коридоре... Но если я расслаблюсь -- вот я уже мужчина, бородатый мужчина, 
безбородый мужчина, маленькая женщина, еще одна женщина, очень 
красивая... Люди Дома. И их имена волочатся за мной шлейфом, мне больно их 
отдирать; я -- подросток, я -- Грольн, а они все кричат на меня, и Дом кричит, 
кричит, кричит..." 
-- Выбери!.. 
Человек идет по Дому. Останавливается. Смотрит в зеркало. И лицо человека 
не отражается в зеркале. Словно у человека нет лица. Или Дому не нравится 
это лицо. 
В зеркале отражается Дом. Переходы, комнаты, залы, двери, лестницы... 
Человек и Дом смотрят друг на друга. Через стекло с блестящей, холодной 
амальгамой. 
Дом-на-Перекрестке. 
Человек-на-Перекрестке. 
-- Чего ты хочешь? -- тихо спрашивает человек, моргая и стряхивая слезу, 
повисшую на реснице. Капля срывается и беззвучно падает на пол. 
В зеркале появляетая лицо. Чужое лицо. Взрослое. С крупными, резкими 
чертами. Со складками у рта.  Человек не убегает. Человек примеряет чужое 
лицо. 
Лицо хмурится, собирая многочисленные морщины в напряженную маску, 
словно тот, в зеркале, что-то вспоминает. 
Человек примеряет чужую память. 
Лицо в зеркале одними губами произносит имя. 
Человек примеряет чужое имя. 
Имя. Махиша. Предстоятель Инара-Громовержца. 
Человек вглядывается в чужое прошлое. Примеряя предложенную жизнь. 
 
МАХИША-ПРЕДСТОЯЩИЙ 
 
 
...В мир приходим мы нагими и беспомощными, и, уходя, ничего не уносим с 
собой. Можно жить Предстоятелем, но умереть Предстоятелем -- нельзя. 
Последнее право и последний долг Предстоящих -- право выбора смертного 
часа и долг передачи дара своего тому, кто идет следом. И пусть Идущий 
следом поможет уйти опустевшему Предстоятелю за грань между миром и 
небом, поможет и проводит; и запомнит день и час сей. 
Посему нет Предстоящему подлинного покоя вне его воли и в одиночестве... 
 
Авэк ал-Джубб Эльри, 
Рага о Предстоящих. 
 
Они стояли рядом. Почти рядом. Они были невероятно, невозможно похожи 
друг на друга. 
Дряхлый волхв Хаом, взметнувший к провисающему небу обглоданные 
временем руки, руки аскета и провидца, и Грозовое дерево, Древо-у-алтаря, с 
его черными, навеки обугленными ветвями, покрытыми крикливой листвой 
воронья, и лишь сучья, сучья... 
Эх, жизнь, сучья жизнь!.. Ударит, опалит... Стократ благородней тот, кто не 
скажет при блеске молнии: "Вот она, наша жизнь!.." 
Они стояли рядом. Они ждали. Ждали того ослепительного мгновения, когда 
набрякшая холстина небес прорвется водой и огнем. 
Приехавший на рассвете князь -- Ликский Великий князь; хоть молодо-зелено, а 
взгляд властный, с рысьим прищуром, с холодным азартом -- лениво сидел на 
пригорке и вполглаза поглядывал на волхва и его мертвое дерево. Князь тоже 
ждал. Он хорошо умел ждать, и трупы нетерпеливых братьев ступеньками 
ложились к престолу Большого Лика; братьев, так и не научившихся ждать, а 
теперь -- поздно. 
Учиться надо вовремя. 
Все надо делать вовремя. Время камни разбрасывать, и время собирать, как 
любил говаривать покойный наставник при дворе, удавленный за неучтивость. 
Разбрасывать так, чтоб падали, куда положено, и на кого положено (князь 
вспомнил свой полк легких пращников и довольно пожевал губами), и собирать 
тоже надо с умом. Без ума собрал, свалил в кучу -- холм получился, а кому тот 
холм нужен?.. Разве что на могилу, для вечной памяти, и то... 
А попадется толковый каменщик -- и лягут камни в основу столичного храма 
Инара-Громовержца; поклонятся людишки грозному князю неба, глядишь -- и 
ему, земному князю охотней кланяться станут. 
Хорошая вещь -- вера... полезная, дорогостоящая... сколько запросит Хаом за 
слово о храме?.. не базар здесь, не поторгуешься... 
"Вера...-- думал молодой послушник Махиша, разглядывая своего знатного 
ровесника. -- Ишь, словно купец: весы вынул и прикидывает, сколько барыша 
достанется... Шалишь, князюшка, с огнем играешь!.. Будет барыш, да не тебе..." 
Послушник хмуро глядел, как напускное безразличие застывает на лице гостя 
равнодушно-приветливой маской династии, выдержавшей и вой степняков, и 
каменные ножи староверов, и многое другое... ох, многое, бессчетное, гулевое; 
веками выдержанное, отстоянное... 
А плащ княжеский; алое, золотом шитое корзно волочилось по грешной земле, 
в пыли -- пойдет дождь, и пыль станет грязью, а плащ станет неотличим от 
дерюжной накидки послушника Махиши... 
Где князь, где холоп?.. Не запутаться бы, не ошибиться... 
Именно эта мысль -- глупая, пустая, ядовитая -- занозой сидела в мозгу ученика 
несговорчивого волхва Хаома; сидела и упорно не хотела вылезать.Махиша 
глядел на князя и вспоминал изнурительные часы медитаций под Грозовым 
деревом, когда он из последних сил прорывался внутренним взором к тайному 
Алтарю Инара-Грозовика, вне дорог человеческих, вне реальности и 
понимания -- где сливаются воедино все алтари в храмах и капищах, где вера 
людская становится бытием... как весенние ручьи, ручейки и просто талые 
струйки сливаются в страшную, упругую стихию взбунтовавшегося 
половодья... 
Ах, вера, вера, вера людская!.. Кто тебя хоть раз вкусил... жрецы, маги, 
шаманы, ясновидцы, пророки -- Предстоятели!.. 
Трижды видел он -- словно в бреду -- тот Алтарь, и косматое, гневно-смеющееся 
лицо над ним; и оба первых раза это было знакомое лицо волхва Хаома, а в 
третий... Махишу вновь сотряс озноб лихорадочного возбуждения -- он 
вспомнил! 
Вспомнил невероятное чувство всесилия, вспыхнувшее в нем в тот сладостный 
миг. 
Он видел свое лицо. 
Махиша, скрестив ноги, сидел под Грозовым Древом, и лопались нити между 
его сущностью и существованием; и закрытые глаза послушника видели 
Всеобщий Алтарь, над которым хохотало лицо нового Махиши в обрамлении 
беснующихся молний... Тогда он впервые понял -- глядя одновременно снизу 
вверх и сверху вниз -- понял две истины. 
Нет, не две -- три. 
Он понял, что богов -- нет. Нет Стоящих над миром -- но есть Предстоящие. 
Молчащие в тени. Те, кого ждут князья. 
И эта истина, в ее бесстыдной наготе, заставила его покачнуться. 
И еще он понял, что время волхва Хаома прошло. Насовсем. Новое нынче 
время. Предстоящее. Его время, Махиши -- сегодняшнего Предстоятеля Инара-
Громовержца. 
И эта истина вновь позволила ощутить опору и устойчивость. 
А потом он понял, что наставник сам назначил день откровения, сам выбрал 
время дара и час ухода -- и последняя истина обожгла предчувствием 
грядущего. 
-- ...Ты что, парень, умом тронулся?! Или оглох не вовремя?.. Доколе мне ждать, 
идол?!. 
Махиша не ответил. Он неотрывно смотрел на Грозовое дерево и высохшего 
человека рядом с ним; он даже не расслышал окрика раздраженного князя. Он 
слышал совсем другое. 
То, о чем молчал сейчас волхв Хаом -- на пороге между прошлой силой и 
будущим бессилием. 
И Махиша, повинуясь невысказанному приказу учителя, шагнул вперед и встал 
на пороге между прошлым бессилием и подступающей силой. 
И снова увидел Всеобщий Алтарь. И улыбнулся, вскидывая мощные, бугристые 
руки знакомым жестом. Жестом, которого раньше не позволял себе в самых 
затаенных мечтах. 
Князь с удивлением покосился на юродствующего бездельника, хотел было что-
то сказать, осекся -- и задохнулся от жара опалившей его лицо вспышки. 
...Они стояли рядом. И вспыхнули они одновременно -- когда два огненных 
бича вырвались из беременных грозою туч и опоясали уходящих в Ничто. 
Старое Грозовое дерево и старого волхва Хаома. 
Ликский властитель вскочил, потрясенно протирая глаза и пытаясь сквозь 
выступившие слезы разглядеть чадящие, багровые факелы -- один большой, 
другой -- поменьше; и крупные капли обрушились на его плечи, укрытые алым 
шелком; и гром, хрипло-шершавый гром, и слипшиеся волосы на лбу, и 
недвижный, страшный послушник рядом... 
Началась гроза. И Громовой Инар гнал свою бронзовую колесницу, с грохотом 
подскакивающую на выбоинах неба. 
Началась гроза. И закончилось время волхва Хаома. Ученик помог учителю 
уйти, уйти гордо и честно, и в час ухода они стали вровень. 
Хорошо уходил волхв... ай, хорошо... Махиша отвернулся и вытер мокрое лицо. 
Зря, конечно, все равно дождь... 
И повернулся к человеку в алом плаще. 
-- Возвращайся в Лик. Велишь закладывать храм. Народу скажешь -- Инар 
согласен. Обо мне -- молчи. Сам об явлюсь, когда надо будет... Станут 
спрашивать -- запомни: Хаом ушел в грозу. Навсегда. Понял? 
-- Понял, Пастырь... 
Князь на мгновение припал на колено и коснулся холодными губами руки 
сверстника -- неожиданно состарившегося на века, тысячелетия -- за короткий 
миг, когда ручейки веры слились в единое целое и хлынули через него; и во рту 
еще оставался сладковато-терпкий привкус... 
Вкус чужой веры. 
 
ИНТЕРМЕДИЯ 
 
Человек идет по Дому. 
Он наискосок пересекает зал с сумрачными гобеленами и диагоналями шпаг 
над догорающим камином. Рассеянный свет сочится в пыли, играя тенями и 
лепными розами по углам стен; зыбкий шорох касается спины человека, и тот 
вздрагивает и оборачивается. 
Человек стоит в Доме. В зале, где только что были гобелены. И лепные розы. 
Сейчас стены сложены из гигантских каменных глыб, на них налипла копоть и 
грязь, и в центре, у оставшегося камина, свалена груда ржавых алебард. 
И тишина, словно Дом удивленно смотрит на человека -- дескать, что же ты, 
меняйся!.. 
-- Сарт...-- бормочет человек. -- Я -- Сарт... 
-- С-с-харр!..-- громко и насмешливо отзывается Дом, и человек отшатывается, 
вскидывая руки. 
Потом он долго стоит и смотрит перед собой. 
"Меня зовут Сарт. Меня зовут Сарт. Меня зовут... 
Меня так уже никто не зовет. Давно. Очень давно. И поэтому я зову себя сам. 
Чтобы не забыть. Я брожу по этому Дому, живущему своей смутной жизнью, и 
зову себя: "Сарт!.. а-а-а..." -- и тишина разбивается на сотни осколков, сотни 
имен с острыми зазубренными краями, и все они режут меня, мою душу, мой 
мозг, потому что они хотят, чтобы я выбрал, а я -- не хочу..." 
Невидимые сквозняки колышут занавеси вдоль стен коридора, и прозрачные 
языки тюля хлопают, извиваются, перекручиваются жгутами... 
За поворотом мелькает на миг и скрывается маленькая фигурка. Развевается 
полотняная рубаха, и лей гулко хлопает по бедру. 
Человек кричит и бежит по коридору. 
Человек бежит по Дому. 
Дом виляет коридором, как собака -- хвостом, и человек сначала бежит, потом -
- идет, потом садится и измученно приваливается к мозаичной плитке стены. 
Дом что-то шепчет на ухо сидящему человеку. Человек отрицательно мотает 
головой. 
"Я не выберу. Никогда. Я лучше сдохну, хотя вряд ли это лучше... Слушай, Дом, 
лучше сдохни ты, а?.. 
Я иду по Дому-на-Перекрестке, я ищу своего ученика, я цепляюсь за свое 
ускользающее имя; а Дом молча пытается растворить меня в себе. Я иду, словно 
продираясь сквозь паутину, а вокруг снуют тени, призраки, они липнут на 
плечи, мне больно отдирать их, и я скоро стану кем-то... а я не хочу..." 
-- Не хочу! -- кричит человек, и нижняя губа его трескается, пропуская редкие 
капли крови. 
Человек слизывает кровь языком. 
В стене напротив появляется окно. За окном -- город. Он неожиданно наезжает 
на человека, распухая глыбами крепостных стен, потом в оконном переплете 
проносятся улочки, площадь, базарные ряды, домишки окраины... 
За окном -- храм. Человек сидит на полу, и у него больше нет сил 
сопротивляться. Он сидит и одновременно входит в храм, и две женщины в 
странных одеждах ведут его куда-то вниз, почтительно потупив взгляды. 
Человек чувствует, что и он сам -- женщина. И понимает, что у женщины есть 
имя. 
Имя. Варна. Предстоящая Сиаллы-Лучницы. 
-- Ну, хорошо,-- шепчет человек окровавленным ртом. -- Все равно не могу 
больше... давай, не стесняйся... Варна -- так Варна... 
Дом входит в человека. 
 
ВАРНА-ПРЕДСТОЯЩАЯ 
...ибо не может человек не верить ни во что. И течет вера людская путями 
скрытыми -- вера-страх, вера-любовь, вера-ярость, обреченность, знание, боль -
- сходясь на перекрестках дорог своих. А на Перекрестке том лишь 
Предстоящему видно невидимое, и ведомо неведомое; и вера войдет в него, дав 
Силу творить невозможное, толковать неявленное и пророчествовать о 
скрытом. Укажет он тогда людям, где возводить храмы, столицы и кладбища, и 
из веры малой родится большая. 
И да будет вера течь через Предстоящих, рождая сверх естественное в делах и 
помыслах, пока не встанет Предстоящий на Перекрестке и не скажет: "Мое..." 
 
Авэк ал-Джубб Эльри, 
Рага о Предстоящих. 
 
...Палевые одеяния служительниц прошелестели по коридору, и снова 
воцарилась тишина. Пыльный сумрак зашевелился в углах, выгибаясь всем 
своим бархатным телом, облизал бронзовую чеканку двери и настороженно лег. 
Сумрак чуть подрагивал и искоса разглядывал женщину у порога, женщину с 
телом мраморной статуи работы Сэнора-Искусника -- только статуи не носят 
легких шелковых туник и не прячут лиц под ажурной вуалью. 
Женщина-статуя сделала еще один шаг, последняя ступенька послушно 
подставила себя под точеную ногу, и темнота мурлыкнула, впитывая 
неторопливую грацию чужих движений. 
Две служительницы задержались у поворота, переглянулись с чисто женской 
завистью и удалились -- даже им, старшим жрицам Темной Матери, путь на 
нижние храмовые уровни был заказан. 
-- Аум-м-м!..-- громыхнул где-то вверху гонг под войлочной колотушкой немого 
раба. 
Полночь. Пауза между прошлым и будущим. 
Гостья помедлила, прежде чем взяться за дверную ручку -- за металлом 
ощущался мощный пульсирующий Перекресток, но иной направленности, 
чуждой, не способной заставить трепетать чуткие ноздри Варны, Предстоящей 
Сиаллы-Лучницы. 
Зря она согласилась на встречу... Или не зря?!. 
Дверь распахнулась без скрипа, и сумрак тут же просочился в аскетично 
убранную келью, мимоходом заглянув под вуаль гостьи. Он скользнул к 
низкому лакированному столику, за которым сидела хрупкая женщина в 
строгом глухом платье, обвил ее колени, метнулся выше и повис на узких 
плечах агатовой накидкой, сгущаясь полуотброшенным капюшоном. 
Сидящая не шевельнулась. Веки ее дрогнули, странно сверкнуло из-под ресниц 
старое серебро, и вся она вдруг стала ужасающе похожа на свернувшуюся перед 
броском кобру. Ломкое равновесие на миг об единило обеих -- женщину-змею и 
женщину-статую -- и в келье запахло сырой после дождя землей. 
-- Да сопутствуют тебе Перекрестки, Лайна, Предстоящая Ахайри, Покрывала 
Мира! -- гостья говорила положенные слова четко и размеренно, выдерживая 
полные ритуальные интонации. -- Пусть каждый шаг твой... 
-- Брось, Варна, брось... к чему нам церемонии? 
Хозяйка кельи слабо шевельнула рукой и еле заметно улыбнулась -- так серпик 
нарождающегося месяца мелькает среди лиловых пятен вечернего неба. 
-- Заходи, не стой на пороге... Нам с тобой делить нечего, по разным дорогам 
ходим -- значит, и опасаться нечего. Тебе -- вера-страсть, мне -- вера-страх... 
каждому свое, положенное... 
Гостья откинула вуаль, словно заканчивая этим жестом официальную часть, и 
прошлась по келье. Она бездумно касалась свитков на подставках, поглаживая 
уродливые статуэтки из волчьего камня, тронув деревянного идола Саа-Ру, но 
лицо ее затеняла дымка некоего глубинного внимания; она словно 
прислушивалась к каким-то дальним отголоскам, к трепету угасающего звука, 
и в удлиненных глазах Варны светились понимание и уважение. 
-- Добрый Перекресток, Лайна... Сильный, устойчивый... Надолго хватит. 
Почти как у меня в Кэрете. Или в Фольнарке. 
-- Да, твой Фольнарк -- место достойное... Долго искала? Говорят, ты там с кем-
то перехлестнулась? Как эту девушку звали... помнила же... Молодая 
Предстоящая от береговых племен -- мне еще Трайгрин рассказывал... Хотя ему 
верить -- себе дороже... 
До сих пор хозяйка и гостья перебрасывались репликами небрежно, с ленцой, 
вкрадчиво касаясь друг друга взглядами -- но с последними словами тон 
разговора внезапно изменился. Варна-Предстоящая резко остановилась, 
прекрасное лицо ее пошло пятнами, и даже сумрак кельи оставил плечи Лайны 
и испуганно отполз в угол -- подальше от яростно вспыхнувших глаз, глаз 
кошки и богини. 
-- Элиноар-Предстоящая,-- надо было слышать, с каким презрением выплюнула 
Варна это имя, само по себе достаточно благозвучное -- и голос ослепительной 
статуи зазвенел от злости. 
-- Элиноар-Предстоящая от алтарей Аэллы Пенногрудой... Девка! В Фольнарк 
захотелось?! Сидела бы у своих рыбоедов и ловила крохи от стола Великих -- 
так нет, мало! Тварь!.. Дрянь раскосая... 
Лайна еще раз улыбнулась со скрытым удовлетворением, пальцы Предстоящей 
перебрали в воздухе невидимые струны, полыхнув звездами перстней -- мудра 
Лайна, Предстоящая Темной Матери Ахайри, мудра да терпелива, по ней дела 
ночные, тайные, по мерке и размеру... 
-- Правду говоришь, Варна... злую, гневную -- но правду. Перекрестки новые не 
каждый день рождаются, да и те все мелкие -- а вот Предстоятелей 
расплодилось сверх всякой меры. Что ни ведьма с окраин Хриринги -- и то в 
Великие лезет! Доведет дюжину деревень до кошмаров сонных, веры-ненависти 
напьется, раздуется пузырем -- и туда же... Давишь их, как клопов, давишь, а 
попадется Перекресток -- так сухо до донышка, все выкачали!.. 
Варна согласно кивнула и присела напротив. 
-- Слышала я,-- подбросила она нов