лись Мифотворцы. 
Они были нужны. И я вскоре тоже стал нужен. Кроме того, у меня обнаружился 
талант. 
-- Хороший день, Сарт,-- звякнули колокольчики у меня за спиной, и Роа 
встрепенулся, переступив с ноги на ногу и гортанно вскрикнув -- но не улетая. 
Он плохо переносил присутствие Лайны. 
Я понял, что день, хороший или какой он там был -- закончился. И сейчас 
вечер. Об этом говорило появление Лайны-Предстоящей. 
-- Тихо, Роа, тихо... Все в порядке. 
-- Он не любит меня. 
Это прозвучало, как утверждение. 
-- Роа никого не любит,-- ответил я, поворачиваясь и сдерживая сердцебиение 
при виде золотисто-коричневого пеньюара и его прелестного содержимого. 
(Ирония не помогла, и я говорил медленно и нарочито спокойно.) -- Алийцы 
горды и самолюбивы. Это свойственно всем малорослым... 
Я хотел добавить "бойцам", но сдержался. Я в общем-то тоже невысок. А из 
меня боец, как... 
-- Роа никого не любит,-- повторил я, и, словно в подтверждение, вновь 
прозвучал хриплый крик моего беркута. 
-- Кроме тебя? 
-- Кроме меня. 
Лайна прошлась по комнате. Просторное, воздушно-легкое одеяние искрилось 
при каждом шаге, движении, жесте; сумерки незаметно вошли в комнату и 
обволокли силуэт Предстоящей, и даже Роа притих и нахохлился, поглядывая 
то на Лайну, то на меня. 
Я купался в сиреневой прохладе вечера, обещавшего покой и ласку тихой, 
умиротворенной ночи с призрачными блестками южных звезд; сознание 
растворялось в шорохе невидимого моря, в лепете беззаботных волн, и хотелось 
броситься вперед, упасть, окунуться с головой, подняв над собой радугу брызг 
до самого заката... 
Но, как заноза, как цепь на поясе, как недремлющая зубная боль -- солнце 
площади Хрогди-Йель, и я, мы оба, я и солнце, убившие ненужного человека во 
имя древнего мифа, и где-то далеко, на задворках, на окраине мозга -- крик 
Роа. 
Предостерегающий крик молчащего беркута. 
Поэтому я постарался воздержаться от комментариев. А без комментариев 
наша беседа выглядела примерно так: 
-- Трайгрин доволен тобой, Сарт. 
-- Я знаю. 
-- Вот как? Откуда?.. 
-- Я видел Трайгрина на площади. Он был так переполнен своим довольством, 
что я стал опасаться за его печень. 
-- Это не самая удачная твоя шутка, Сарт. О Предстоятелях не стоит говорить в 
подобном тоне, и тем более -- о Предстоятеле Зеницы Мрака Трайгрине. 
-- Хорошо, моя заботливая Лайна. Я не буду больше говорить о нем. Я бы 
предпочел даже не вспоминать о нем и о сегодняшнем дне. Сегодня я в первый и 
последний раз работал Мифотворцем во имя алтарей Эрлика. Потому что 
понял главное. 
-- Что именно? 
-- Во имя мифов Эрлика, как, наверное, и во имя Инара-Громовержца, надо 
убивать. Без смерти эти легенды пресны, как лепешка для бедных в самой 
дешевой дыре Джухорского базара. Но я не хочу привыкать к острым 
приправам. Мне отныне безразлична печень всех Предстоятелей, вместе взятых, 
кроме, разумеется, твоей очаровательной печенки -- но моя собственная 
предпочитает лепешки для бедных. 
-- Ты храбр. И горд. Как твой беркут. Безрассудно храбр и безоговорочно горд. 
И так же глуп. Обиделся? Не ври, я же вижу, что обиделся... Причем не сейчас, а 
раньше, когда я попросила уважительно говорить о Трайгрине, который не 
столь невинен, как выглядит. 
-- Послушай, Лайна, если ты... 
-- Не перебивай. Ты храбр, горд и глуп -- но горд и храбр всегда, а глуп лишь 
изредка. Поэтому я говорю с тобой, как ни одна Предстоящая не говорила со 
своим Мифотворцем. Более того, сейчас я скажу тебе то, что знают всего 
четверо живущих в Доме: Трайгрин, Предстоятель Эрлика; Махиша, 
Предстоятель Инара-Громовержца; Варна -- Предстоящая от цветочных храмов 
Сиаллы-Лучницы; и я, Лайна, Предстоящая Матери-Ночи Ахайри. А пятый -- 
ты, Сарт, чужак, последний из Мифотворцев, потому что... потому. 
И тогда я понял, что она уже сказала все, что хотела сказать. Теперь я должен 
был заставить ее сказать остальное. То, о чем она не хотела говорить. 
*** 
5 
Сначала умерла старуха. Старуха, работавшая на Трайгрина. Она выкурила 
свою последнюю трубку, и культ Эрлика, Зеницы Мрака, стал задыхаться, 
лишившись притока новых легенд и, соответственно, новой веры. Его 
Предстоятель, Трайгрин, давно не ел, и именно этим объяснялся экстаз, 
виденный мною на площади Хрогди-Йель. 
Следующим ослеп Мифотворец, работавший на Махишу, Предстоятеля Инара-
Громовержца. Я видел этого гиганта в деле, когда он в припадке священного 
безумия врезался в строй латников -- сверкание начищенных доспехов, молния 
кривого меча над рогатым шлемом, безукоризненно подобранные кони, 
несущие звенящую колесницу, и Ужас над его плечом, взвизгивающий при 
каждом ударе... Несколько однообразный, но неизменно эффективный стиль. 
Мой Роа терпеть не мог гребенчатого орла по кличке Ужас, обученного 
визжать на нестерпимо высокой ноте, и всегда порывался ввязаться с ним в 
драку, так что мне приходилось силой удерживать алийского недомерка от 
опрометчивых поступков. 
Мифотворец Махиши -- кажется, его звали Эйнар или что-то в этом роде, 
связанное с Громовым Инаром -- получил булавой по навершию шлема. Ну, не 
повезло человеку в очередной битве!.. Все когда-нибудь случается в первый раз, 
как любила говаривать Лайна -- и она оказалась права... Кони вынесли 
оглушенного Эйнара, и Махише удалось привести его в чувство, но глаза 
воина-безумца теперь видели только черную вспышку случайного удара, и в 
Мифотворцы он уже не годился. 
Третьей была девушка от цветочных храмов Сиаллы-Лучницы. Вернее, она 
была первой, потому что заразилась проказой, а это не сразу проявляется. Я ни 
разу в жизни не встречался с ней, но культ Сиаллы Страстной, как правило, 
процветал, а Лайна с некоторых пор закатывала мне сцены, если я подходил к 
святилищам любви ближе, чем на три полета стрелы. Так что я мог себе 
представить красоту и неутомимость Мифотворицы хотя бы по тому, что даже 
Варна -- Предстоящая Сиаллы -- была прекраснейшей из виденных мною 
женщин, хотя как раз ей-то особой красоты, в общем, и не требовалось. 
...Что-то в этой эпидемии было не то. Не те болезни, не то время, и вообще... Я 
поежился и передернул лопатками, ощутив призрачный холодок стального 
лезвия. Или стального взгляда. Чьего?.. Ответа не было. Да я и не ждал ответа. 
-- Чего ты хочешь от меня, Лайна? -- тихо спросил я. -- Я не смогу один 
работать на вас всех. А на Махишу и Трайгрина я вдобавок и не хочу 
работать. 
-- Варне плохо, Сарт... Очень плохо. Культы Эрлика и Инара устойчивы, веры в 
душах людей и без новых мифов хватит на первое время, а вот с Сиаллой-
Лучницей дело обстоит гораздо хуже. Ее храмы уже сейчас начинают 
превращаться в бордели. И Варна-Предстоящая страдает не просто от голода. 
Это выглядит так, словно новорожденного младенца накормили бараньей 
похлебкой с бобами и перечным порошком. 
Я молчал. Я слушал. Иногда раньше я задавал себе вопрос -- что происходит с 
Предстоятелями, когда угасает вера в их бога? Куда ушли Стоявшие перед 
остывшими алтарями?.. И почему их алтари остыли? А золы становилось все 
больше... 
-- Ты поедешь в Фольнарк, в местный храм Сиаллы. Мне больно отдавать тебя, 
Сарт, даже на время, но больше некому подготовить для Варны нового 
Мифотворца. Причем не одного, а сразу двоих... впрочем, подробности тебе 
сообщат на месте. Мы пока продержимся, только -- прошу тебя, гордый и 
дерзкий чужак -- поторопись!.. 
Я подошел к ней вплотную и постарался не отпустить этот влажный, ночной, 
измученный взгляд. 
И не отпустил. 
-- Это ты придумала -- я имею в виду поездку и обучение?.. 
-- Да. 
-- А остальные Предстоятели согласились? Чтобы именно я ехал, учил, и 
прочее?.. 
-- Да. 
-- Все? Не лги мне, Лайна... 
-- Не все. Ты же знаешь характер Махиши... Он считает, что тебя надо убить и 
переждать смутное время на голодном пайке. 
-- За что же он так ненавидит меня? 
-- Это не ненависть, Сарт. Это страх. Деятельный, агрессивный страх... Он 
считает, что ты неспроста выбрал в Доме именно ту комнату, в которой 
живешь. И неспроста до сих пор жив... 
Я оглядел свою комнату, словно видел ее в первый раз. Девять шагов вдоль, 
семь -- поперек. Окон нет. Стол с инкрустациями горных пород дерева. 
Кровать. Три табурета. Тумбочка, стенной шкаф и престарелый тюльпан в 
вазе... 
И последние слова Лайны. Махиша боится... похожий на буйвола Махиша, 
Предстоятель яростного Инара -- Владыки Молний... 
-- Это безумие,-- недоуменно прошептал я. -- Комната, как комната. Ничего 
особенного... 
-- Она не меняется, Сарт. Все в Доме-на-Перекрестке меняется, а она -- нет. 
Никогда. Ни при каких обстоятельствах. 
Я еще раз оглядел комнату. 
-- Слушай, Лайна... А действительно -- почему она не меняется? Во имя Ксуры, 
Страны Несбывшихся радостей -- почему? 
-- Не знаю,-- испуганно ответила Лайна, Предстоящая Матери-Ночи Ахайри. 
*** 
6 
...Когда она ушла -- а это произошло отнюдь нескоро -- я всю оставшуюся ночь 
бродил по комнате, как пораженный лунной горячкой -- и все ждал, ждал... 
И ничего не дождался. Потом я обнаружил у ножки стола небольшое ручное 
зеркальце в медной оправе, дико обрадовался -- вот оно, изменение! -- схватил 
зеркальце и понял, что его обронила Лайна. Из гладкого овала на меня глянул 
я, но какой-то не такой я, не соответствующий моему раздерганному 
состоянию. Мне даже показалось, что тот, который улыбался в зеркале, знает 
нечто скрытое, о чем мне лишь предстоит узнать; и поэтому он втайне 
сочувствует мне, морща длинный кривой нос и поджимая твердые губы... 
А потом я проснулся. Вещи уже были собраны; я сунул в поклажу ночное 
зеркальце и направился вниз. Цепкие кривые когти сжали мое левое плечо, и 
клюв Роа чувствительно прищемил мне ухо. Беркут недовольно кряхтел, 
вертелся и спустя минуту так заорал на ждущую внизу лошадь, что мне стоило 
большого труда успокоить бедное животное. 
На переметной суме моей лошади была криво прилеплена записка. Всего три 
слова. 
"Тебе нужна охрана?" 
Контур Дома за спиной зыбко качнулся, намекая на то, что с ответом медлить 
не стоит. 
Я достал перо, раскрыл дорожную чернильницу и кое-как примостил обрывок 
на колене. "Нет",-- написал я, подумал, зачеркнул написанное и неожиданно 
для самого себя вывел слова, о которых не подозревал еще секунду назад: 
"Нужна. Слепой Эйнар, бывший Мифотворец Махиши." 
Порыв ветра вырвал из моей руки клочок пергамента, завертел и понес прочь. 
Роа попытался было ухватить его клювом, промахнулся, и я успокаивающе 
огладил его взъерошенные перья. 
Мы уезжали в Фольнарк. 
*** 
 
 
ирение -- я оценил изысканность поз, невольно покачав головой, и на дне 
каменных глаз Сиаллы полыхнули лукавые огоньки, отчего взгляд богини 
неприятно напомнил мне взгляд идола Бокруга. 
Предусмотрительность Лайны оказалась выше всяких похвал -- 
провинциальный храм как нельзя лучше подходил для подготовки будущих 
Мифотворцев. А телосложение богатырей-служителей даже несколько 
озадачило меня, но я тут же сообразил, что после Празднеств Богини остаются 
дети -- вернее, получаются дети -- и самых крепких мальчиков наверняка 
воспитывают при храме. 
-- Меня зовут Ратан,-- глава караула вернул мне бумаги и пожал руку, после 
чего я понял, что в детстве Ратан был очень крепким мальчиком. -- Я 
предупрежден о... твоем приезде. Следуй за мной. 
По-моему, вначале он хотел сказать "о Вашем приезде", но почему-то 
передумал. И правильно передумал. Не люблю я этого. 
Меня проводили в отведенную комнату, где я оставил вещи, а после мы с 
Ратаном прошли в левое крыло храма, в котором располагался маленький 
полутемный зал. Миловидные жрицы в прозрачных одеяниях расступились 
перед нами, одарив меня многозначительными улыбками, а я глядел на всю эту 
шуршащую дозволенность, вспоминал характер Лайны, уныло вздыхал и 
понимал, что от более близкого знакомства с местными обитательницами, к 
сожалению, придется воздержаться. Слово "воздержание" только усилило 
расстройство чувств, и я принялся смотреть в пол. 
И оттого не сразу приметил худенького подростка, носатого, костлявого и 
белобрысого -- он сидел на помосте и настраивал пятиструнный лей, а перед 
ним, в ожидании прерванного движения, застыла обнаженная девушка; и я 
вздрогнул, сообразив, что это -- они... 
Ратан хотел было окликнуть их -- будущих Мифотворцев -- но я жестом 
остановил его и тихо встал за колонной, пристально вглядываясь в людей на 
помосте. В последнее время мне все чаще удавалось проникать в сущность 
собеседника, обходясь без слов... Я ведь еще не знал тогда, что передо мной -- 
Грольн Льняной Голос, мой неизменный и бескорыстный спутник, с которым 
мне придется пройти насквозь не одну вечность; я не знал этого, да и он еще не 
знал сам, кто он такой -- он просто хотел стать кем-то... он еще только 
настраивал свой лей... 
Но даже в тот, первый раз, я сразу почувствовал, что нам легче будет без слов, 
потому что между нами было нечто, что стоит возле слов, и никогда не теряется 
бесследно, и не обманывает нас... 
 
ВОЗЛЕСЛОВИЕ 
ГРОЛЬН ЛЬНЯНОЙ ГОЛОС 
 
...Я доверился своим пальцам, и они сами перебирали струны, находя новые, 
единственно верные созвучия, и мелодия поплыла в бесконечность... 
окружающий сумрак словно отступал, теснимый напором звуков, и языки 
пламени послушно разгорались, вспыхивая и извиваясь в такт мелодии, а я все 
не мог оторвать взгляда от Клейрис... 
Она парила на зыбкой грани света и тьмы, она была неотъемлемой частью той 
музыки, которая помимо моей воли разливалась сейчас по храму, и не было 
больше пыльных дорог, промозглых дождей и хохота пьяной толпы, а было 
лишь то, что рождалось сейчас, и только сейчас. 
Сейчас -- и нечто большее, чем просто звучащий лей, танец Клейрис и блики 
огня на стенах. Между нами рождалась легенда, волшебная сказка, миф -- и я, я 
творил его!.. Вернее, мы с Клейрис. 
Она плыла по залу, купаясь в волнах звуков и отсветах пламени, ее тело 
вспыхивало, подобно огню, или невидимой тенью скользило во мраке; она вся 
была пронизана сиянием и музыкой, и ее обнаженное тело звало, притягивало, 
завораживало -- это была не та стыдная нагота, которая одновременно 
соблазняет и отталкивает; нет, здесь танцевала нагая богиня, сама Великая 
Сиалла, и я уже видел осыпающиеся на нее утренние цветы в рассветной росе, 
видел лук, стрелы которого даруют величайшее наслаждение и величайшую 
муку на этом свете... 
...Все мальчишки хотят быть воинами или охотниками -- я, Грольн, бродячий 
музыкант шестнадцати лет от роду, хотел быть музыкантом и стал им! Спасибо 
отцу -- лучшему лееру Пяти Городов, убитому матросами в портовой таверне, 
когда он отказался играть для Косматого Тэрча, в честь его визгливой бабы... 
Отец вышвырнул меня в полуоткрытую дверь, следом вылетел его старенький 
лей, и я бежал, спотыкаясь и плача, падая и прижимая к груди последнее, что у 
меня оставалось... 
...Стрела пронзила мое сердце, я чуть не вскрикнул от сладостной боли -- и 
очнулся. 
Музыка смолкла. Мои пальцы безжизненно лежали на струнах лея, Клейрис 
застыла в круге света с воздетыми к небу руками -- и мрак в углу зашевелился, 
рождая невысокого мужчину с внимательным взглядом, пронзительным и 
насмешливым, как у птицы на его плече. 
Он шагнул в освещенный круг и замер напротив меня. 
Я понял, кто это. Жрица предупреждала нас. Вчера. 
-- Вы видели? -- задыхаясь, спросил я. И закашлялся. 
Он кивнул. 
-- И лук? И цветы... 
-- Да. Хотя мне-то как раз и не следовало бы всего этого видеть. И знаешь, 
Грольн -- тебя ведь зовут Грольн? -- это и радует, и пугает меня одновременно... 
-- Спасибо, Учитель... 
-- Учитель..,-- он попробовал это слово на вкус и еле заметно скривился. -- Нет, 
не стоит. Зови меня просто -- Сарт. 
-- Да, Учитель,-- ответил я. 
И он рассмеялся. 
*** 
8 
На следующий день прибыл слепой Эйнар, бывший Мифотворец Махиши. Я 
смотрел, как он бредет по саду -- неестественно прямой, огромный, с 
всклокоченными русыми волосами, в бесформенной рубахе, пояс которой 
свисал чуть ниже живота... 
Он шел сам, без поводыря, и Ужас сидел на его руке, вцепившись когтями в 
кожаный браслет. Роа немедленно попытался затеять драку, и мне стоило 
большого труда отозвать разъяренную птицу; а Эйнар только тихо свистнул, и 
его гребенчатый увалень заковылял в сторону и скрылся между деревьями. 
Ратан -- он был здесь кем-то вроде старшего служителя и в комплекции почти 
не уступал Эйнару -- одобрительно оглядел новоприбывшего, промычал что-то 
вроде "С приездом, парень" и с силой сжал руку слепца своими каменными 
пальцами, крепость которых я уже успел испытать накануне. Кисть моя, 
кстати, болела до сих пор. 
Это рукопожатие, казалось, длилось целую вечность: я видел, как понемногу 
сминается ладонь Эйнара в мертвой хватке служителя, как белеют костяшки 
пальцев Ратана -- но слепой продолжал вежливо улыбаться, глядя незрячими 
глазами поверх головы служителя куда-то в небо, и в конце концов Ратан 
отпустил его руку. 
-- Мужчина! -- Ратан одобрительно хлопнул слепого по плечу. -- Жаль, что 
калека... Идем, провожу... 
Он взял у Эйнара огромный тюк, в котором что-то позвякивало, чуть не 
выронил ношу и как-то странно покосился на слепца. 
Поведение Ратана неприятно задело меня, и я поспешил уйти. 
Эйнар занял комнату рядом с моей. Аккуратно пристроив в углу свою 
неподъемную поклажу, он первым делом ощупал все стены в новом жилище и 
затем отправился бродить по всему храму, а его орел с дурацкой кличкой 
дремал в холодке, игнорируя все попытки алийца нарваться на ссору. 
Этот царь птиц, как позже выяснилось, основную часть жизни только и делал, 
что спал и ел. Такое поведение не могло не вызвать изумления у непоседливого 
Роа, и он после всех бесплодных воплей наконец угомонился. 
Вечером Эйнар появился в трапезной. Я хотел подвести его к столу, но он 
отстранил меня, нащупал столешницу и сел сам. 
Ужинали мы вчетвером -- Грольн, Клейрис, Эйнар и я. Сам ужин проходил в 
молчании. Внимание Клейрис было поглощено изысканностью трапезы, 
которую нам подавали -- девушка еще не успела привыкнуть к перемене в своем 
положении; Гро пожирал глазами девушку и даже не замечал, что именно 
кладет себе в рот; Эйнар уставился мертвым взглядом прямо перед собой, и 
прислуга только успевала пододвигать ему полные блюда и забирать пустые; а 
я делил свое внимание поровну между ужином и этой любопытной троицей. 
Когда подали десертные вина, Эйнар, по-видимому, глубоко задумался, и я с 
ужасом увидел, как медленно расплющивается в его кулаке тяжелый кованый 
кубок. Самым страшным было то, что Эйнар не прилагал к этому никаких 
усилий -- он просто держал кубок, думая о чем-то, ведомом ему одному, и 
металл сминался под его пальцами, как сырая глина. Даже Грольн на какое-то 
время оторвался от созерцания вожделенной Клейрис и завороженно следил за 
метаморфозами кубка. 
Потом Эйнар вернулся с небес на землю, уронил на залитую вином скатерть 
комок серебра -- все, что осталось от кубка -- и, очень сконфуженный, долго 
извинялся за свою неуклюжесть, часто-часто моргая... 
...Возвращаясь в покои, я осторожно коснулся плеча Эйнара. 
-- Послушай, Эйн,-- тихо сказал я,-- а ведь ты мог просто раздавить руку 
Ратана... 
-- Раздавить? -- непонимающе обернулся Эйнар, и его слепой взгляд заставил 
меня потупиться. -- Зачем? Ведь ему было бы больно!.. Я не люблю делать 
людям больно... 
Я не хотел задавать второй вопрос, но он вырвался сам собой: 
-- Тогда зачем ты приехал в Фольнарк? 
-- Ты же просил охрану,-- пожал плечами незрячий Эйнар, бывший 
Мифотворец Предстоятеля Махиши. -- Вот я и приехал... 
*** 
9 
...Я учил Гро и Клейрис тонкостям своего -- теперь уже нашего -- ремесла, и они 
были понятливыми и благодарными учениками. Мы собирались в том самом 
зальчике, где я впервые увидел их, изгоняли оттуда всех младших жриц, 
возмущенных таким пренебрежением к их головокружительным достоинствам; 
затем рассаживались, кто где хотел,-- и я рассказывал им сказки. То, чего та