вопле. 
Я видел, что мужики помоложе на бегу оглядываются, и понимал, что вскоре 
они опомнятся и могут захотеть вернуться. Но я не собирался их ждать. 
Лопнули веревки под короткими косыми ударами ножа, я перекинул невесомое 
тело Лайны через круп лошади, и мы поскакали так, словно нас несла крылатая 
колесница Темной Матери, а не почтенная кобыла средних лет. 
Только тут я заметил, что истерически смеюсь, и из нижней прокушенной губы 
у меня течет кровь. 
За нами ударили в землю копыта коня Таргила. 
*** 
33 
Когда мы остановились, я спешился, осторожно снял Лайну с лошади и уложил 
на землю, вернее, на подстеленный Таргилом плащ. Капюшон ее сбился в 
сторону во время скачки, и я увидел ее лицо. 
И тогда я проклял угасающий день за то, что успел увидеть. 
Она была стара. Она была уродлива. И лишь на самом дне запавших глаз 
билась пленная Лайна, прежняя Лайна -- Предстоящая Ахайри. 
*** 
34 
...Мы с Таргилом украдкой пробирались по ночному кладбищу. Мрамор плит и 
гранит надгробий были обильно припорошены лунной пылью, видно было 
довольно хорошо -- и, тем не менее, мы продвигались вперед медленно и 
осторожно, рассчитывая каждый шаг. Нет, мы нисколько не опасались 
приятной встречи с призраком, вампиром или загулявшим покойничком... 
Мы боялись спугнуть нескладную приземистую фигуру, по-хозяйски 
расположившуюся на одном из свежих надгробий в дальнем конце кладбища. 
Однако, опасения наши были слегка преувеличены. Сидевший на могильной 
плите человек настолько увлекся своим занятием, что не замечал ничего и 
никого вокруг. Мы с Таргилом тихо подкрадывались к нему, а у меня перед 
глазами все стояло лицо Лайны, отмеченное печатью увядания -- каким я 
увидел это лицо там, в излучине проклятой Хриринги... 
...Когда она, наконец, осознала, что это я, Сарт, смотрю на нее -- она 
вскрикнула и попыталась закрыться руками, и ей это даже удалось... а я все 
смотрел на костлявые, старческие, обтянутые сухой пергаментной кожей руки... 
Всю дорогу она ехала позади меня, точеное тело Варны-Предстоящей, 
предчувствуя неизбежное и неспособный остановиться. 
И лишь увядший тюльпан качнулся в моих ладонях; сгоревший цветок, 
напоминающий залитый кровью пергамент, теряющее гибкость создание; и я 
наложил цветочную стрелу на лук с витой рукоятью. Бывший стебель -- все, что 
осталось от блистательной Варны -- ударил в крышу Дома и разлетелся 
радужными осколками; но твердь над моей головой дрогнула и отозвалась. 
Смерть и любовь слились во мне в один пылающий сплав, Сиалла-Лучница 
замерла подле Эрлика, Зеницы Мрака, и я закричал, видя как крыша Дома 
становится ниже -- или это я сам становился выше?! -- но ответный крик с 
востока заставил испуганные горы сгорбиться и вжать головы вершин в плечи 
перевалов. 
Они шли вровень с горами. Буйвол Махиша, облаченный в пурпур и золото, и 
яростный Инар, Властелин Молний, с огненным бичом в деснице, щелкающим 
и разбрасывающим искры. Потом Махиша остановился, а Громовержец даже 
не замедлил шага -- и я увидел, что равнину заполнили призраки, мечущиеся в 
багровых отсветах. 
Где-то далеко, словно в иной реальности, встал в воинском приветствии Бич 
Божий, но я не мог даже повернуть голову и посмотреть на него. Ярость царила 
над равниной, сплетая миражи в бесчисленных поединках; ярость бушевала во 
мне, неукротимый гнев и боевое безумие берсерка, неистовство решающей 
схватки и темное бешенство, ввергающее мозг в экстаз безрассудства. 
Я вскинул руки над кипящим миром, и пламенные копья впились в крышу 
Дома, рождая гул и зигзаги трещин, и одно из них краем зацепило Махишу, 
мгновенно превратившегося в чадящий живой факел. 
А Инар-Громовик прошел сквозь меня и остановился рядом с Сиаллой и 
Эрликом, опалив мою душу ударом бича; и сладостна была та боль, сладостна 
и чиста. 
-- Таргил! -- воззвал я в упоении. -- Предстоятель Хаалана, где ты?!. 
И он отозвался. 
Таргил был один. Никто не шел рядом с ним, но западные горы за 
Предстоятелем туманились и плыли в смутной дымке; и я понимал, что это 
приближается незримый и равнодушный бог, Искушенный Халл, Отец Тайного 
знания. 
Таргил был единственным, кто заговорил со мной. 
-- Вот и все, Сарт,-- сказал он. -- Дальше -- как знаешь... потому что теперь ты 
знаешь. Да помилует тебя небо, сокрытое от нас... 
Знание ворвалось в меня, и я захлебнулся в его горьком прибое, растворяясь в 
безбрежности понимания; а силуэт Таргила заколебался, за ним проступили 
контуры отрогов, все четче, все яснее, пока ненависть Грольна не потеряла 
всякий смысл, уйдя вместе с Таргилом в никуда... 
И боги склонили непокрытые головы, когда с ними поравнялся Хаалан-
Сокровенный, покровитель уходящих за ответом. 
А крыша опустилась еще ниже. При желании я мог бы поднять руку и 
дотронуться до нее. Но я не двигался. Я стоял, неотрывно глядя на тропу, 
протянувшуюся ко мне от северного горизонта, и мгла сгущалась надо мной, а 
слезы застилали взор, и я не мог их вытереть. 
Ко мне шла Лайна. Лайна-Предстоящая, лед и пламя моей памяти, та Лайна, 
какой я знал ее, какой она была в Доме: крохотная насмешливая женщина в 
бархатной накидке, из-под капюшона которой упрямо выбивались волосы 
цвета летних сумерек, и звездные камни перстней вновь обожгли мне глаза, 
лишая зрения. 
Я только чувствовал, что она -- рядом. 
Может быть поэтому я и не заметил, как и откуда ко мне под ехала колесница 
Темной Матери. 
Вокруг смыкался мрак, но я все равно знал, что крылатые вепри Ахайри злобно 
роют копытами землю, а сама Хозяйка Страха, Мать-Ночь стоит на колеснице 
с поводьями в руке и протягивает мне нечто. 
Я сжал ладонь. И ощутил ребристую поверхность рукояти. Рукояти черного 
обсидианового ножа с выщербленным лезвием. 
-- Ударь! -- сказал Инар, Пастырь Бури. 
-- Ударь! -- эхом откликнулись Сиалла и Эрлик, Любовь и Смерть, начало и 
конец. 
-- Ударь...-- молчал Хаалан-Сокровенный. 
Я не мог. 
-- Ударь! -- властно приказала Ахайри, Рождающая чудовищ; и бронза ее 
колесницы загудела колоколом. 
Я не мог. 
И тогда Лайна взяла меня за руку и сама направила нож. А потом сделала шаг. 
И еще один, совсем маленький, преодолевая сопротивление трепещущей плоти, 
впускающей в себя зазубренный клинок. 
Она еще успела тихонько вздохнуть и погладить меня по щеке. 
...Кажется, я плакал. Я опустился на колени, пытаясь в непроглядной тьме -- 
отныне моей тьме -- отыскать ее тело, прикоснуться к нему; и боги 
отшатнулись, когда я проклял их последним проклятием, потому что чаша 
души моей была переполнена. 
А встать я уже не мог. Надо мной была -- крыша. 
Ее тяжесть навалилась на меня, и я принял этот груз, эту плиту между мной и 
небом; принял на согнутые плечи, на каменеющие ладони, на всю ярость 
Инара-Громовика, весь ужас Матери-Ахайри, на страсть Сиаллы-Лучницы и 
мудрость Хаалана-Сокровенного, на безысходность Эрлика, Зеницы Мрака... 
И стал подниматься. Я, Сарт-Мифотворец, Предстоятель Пяти, стоящий на 
Перекрестке Перекрестков, начал медленно разгибать колени. 
С крышей мира на плечах. 
На какой-то миг я действительно почувствовал себя Единственным, и с трудом 
удержался на ногах, потому что я не могу, не хочу, да и не умею быть -- один; и 
никакая власть не излечит от этого всесильного и всемогущего одиночества, 
которое я ощутил в это мгновение, но чья-то рука удержала меня от падения; 
чья-то рука и чей-то голос. 
Рука Эйнара и голос Грольна. 
Он пел, Льняной Голос, юноша-старик, лей бился в его руках, задыхаясь и 
вскрикивая, рождая отчаянье и несбыточные надежды; спираль звуков смерчем 
вздымалась ввысь и сотрясала дрожащую крышу Дома-на-Перекрестке, и дикой 
гармонией откликался рев безумного Эйнара, под пальцами которого 
крошилось ложное небо, осыпаясь вспыхивающими искрами, так непохожими 
на звезды...Мы творили миф, мы вцепились в происходящее до крови из-под 
ногтей, и вокруг нас корчился Дом, Дом-на-Перекрестке, поглотивший сверх 
естественное и захлебнувшийся им. 
И две разъяренные птицы с размаху бились в своды трескающегося купола, 
роняя на горячий снег равнины окровавленные перья. 
...А потом черепахе, на которой покоился диск нашего мира, надоело держать 
его на себе, и она встряхнулась, колебля мироздание; а я внезапно почувствовал 
на ладонях пустоту и потерял сознание, потому что не мог иначе, и еще потому, 
что увидел высоко над собой -- небо... 
*** 
...Дороги шли, ползли, бежали, сплетались в клубок, подобно песчаным змеям в 
их жаркую брачную пору, и снова неслись дальше; а где-то там, в самой 
глубине их переплетения, напрочь запутавшись в паутине времени и 
пространства, словно мертвый, но все еще страшный паук, стоял -- 
дом.Заброшенный дом на забытом богом и людьми перекрестке -- дряхлый, 
искалеченный, с высокими узкими окнами, мутные стекла которых были 
затянуты хлопьями пыли и покрыты многолетним, если не многовековым слоем 
грязи. Стропила и балки перекрытий были разворочены, и в бесчисленные 
дыры заглядывало любопытное небо. 
Ночное небо с редкими, тревожно мерцающими звездами. 
Из западной стены был выворочен огромный кусок, и в проломе возвышался 
гигант с растрепанными волосами, напряженно всматривающийся вдаль. У ног 
его валялся тюк с чем-то тяжелым и угловатым, а на тюке примостился худой 
юноша с выцветшими глазами, склонившийся над пятиструнным леем. 
Оба человека были неподвижны, настолько неподвижны, что это казалось 
невозможным; словно время устало и ненадолго остановилось у обочины -- 
перекусить, чем бог послал, и забыться тревожным, зыбким сном. 
Время спало, а за спиной людей в проломе открывалась небольшая комнатка с 
остатками полусгнившей мебели, первоначальное предназначение которой уже 
невозможно было определить; а в самом углу на груде тряпья сидел седой 
человек без возраста, и человек обращался к пустоте рядом с собой, как будто 
ждал, что она ответит... 
*** 
-- ...Это ты? -- спросил я, еще раз покосившись на сидящего рядом.-- Извини, 
Сарт,-- сказал он, осторожно трогая мой локоть, и в звездном свете слегка 
блеснул перстень со странным именем "Авэк". -- Я сейчас уйду. Вот посижу 
немного -- и уйду. Совсем. Я теперь могу -- уйти... 
-- Не надо,-- робко попросил я. -- Останься, а?.. Я не умею -- один... и не хочу. 
-- А разве ты один? -- удивился он. 
-- Один... Они все ушли, чтобы я остался. Я убил их. Предстоящих... И теперь я -
- пуст. До дна. До самого донышка. Все ушли, и боги ушли, и Лайна... и Дом. 
Один я, Авэк, как перст, как... Чтоб мне пусто было!.. И Эйнар скоро уйдет, 
наверное, и Гро... 
-- Ну и дурак,-- жестко сказал Авэк ал-Джубб Эльри и зашелся сухим, лающим 
кашлем. -- Ты мне раньше больше нравился... Один он... а они как же?! 
Он махнул рукой в сторону пролома -- и я увидел. 
Дороги... И люди на них. 
-- Ты теперь свободен, Сарт... И я свободен. И они -- тоже. Свободны видеть 
небо, не спотыкаясь взглядом о крышу, свободны верить во что угодно, 
свободны выходить за рамки бытия и находить сверх естественное вокруг себя. 
Прислушайся, Сарт, если ты не разучился слышать... 
Я прислушался. И услышал. 
Топот копыт кентавров, воздушную поступь богов и клич яростных героев, 
шепот бездн и пульс миров, отзвук магических обрядов и стоны красавиц, 
которых еще только надо спасти; хлопанье крыльев дракона и звон меча о 
доспехи, вой оборотней и дыхание бессмертных, и шаги, шаги -- шаги людей по 
бесчисленным дорогам, среди которых мне померещились и мои шаги; и голоса 
слепых сказителей на перекрестках... 
-- Ты разрушил Дом, Сарт, и теперь сверх естественное вернулось в жизнь и 
расплескалось по мирам. И снова у человека появилось то, чего не может быть. 
Ты разрушил Дом, который хотел стать богом,-- значит, отныне ты -- 
Предстоятель, Предстоятель Перекрестков, и вечно тебе, Сарту-Мифотворцу, 
быть на перекрестках судеб и событий, потому что нет тебе смерти вне твоей 
воли и желания... 
-- Вне моей воли и желания,-- повторил я и внезапно понял, что Авэк прав, и 
еще понял, что нигде и никогда не смогу передать свой нежданный и страшный 
дар, потому что никому не пожелаю подобной судьбы. 
А себе? Впрочем, разве у меня есть выбор?.. 
-- Скажи, Авэк,-- прошептал я, не оборачиваясь к нему,-- чьим Предстоятелем 
был ты? 
-- Авэк-Предстоящий,-- просвистел ветер в развалинах дома,-- от незримых 
алтарей Безымянного, Отца Пути... Пути-и-и... 
Рядом со мной никого не было. 
Проснувшееся время сладко потянулось и двинулось дальше, и в проломе 
зашевелился всклокоченный Эйнар, едва не наступив на растерянного Грольна. 
-- Ты куда пойдешь, Сарт? -- спросил он, и, не дожидаясь ответа, добавил: -- Я 
вон туда пойду... там, кажется, не нужны герои. Во всяком случае, пока не 
нужны... 
-- А потом? -- поинтересовался я, поглаживая Роа, невесть откуда свалившегося 
на мое плечо и удивительно тихого для его темперамента. 
-- Потом я пойду искать тебя,-- не задумываясь, сообщил Эйнар. -- Ты-то куда 
собираешься? 
-- Не знаю, Эйн... Еще не знаю. 
-- Я с тобой,-- встрепенулся Гро, засовывая свой лей в чехол. -- Я с тобой, 
Сарт... Ладно? 
Я подошел к Гро, улыбавшемуся как-то грустно и невпопад, и щелкнул его по 
носу. Роа подпрыгнул и одобрительно заскрипел. 
Потом я пнул ногой останки тумбочки и поднял выпавший оттуда свиток, 
разглаживая его на колене и отвязывая от пояса чернильницу... 
"...Не листайте эти страницы в тщетной надежде отыскать крохи правды о 
мире -- ибо правды здесь нет, и мира этого нет, а есть лишь боль и память, 
память и боль. 
...Не листайте эти страницы, стремясь отвлечь себя чужой ложью о том, что 
было и чего не было -- ибо за ложь эту дорого плачено, дороже, чем за правду, 
и поздно теперь порицать, утверждать или сомневаться. 
...Не листайте эти страницы от нечего делать, ибо воистину страшен тот час, 
когда человеку нечего делать, и идти некуда, и обрыв манит лишь тем, что он -- 
обрыв. 
...Не читайте написанного, потому что слова -- ширма, темница, оковы, в 
которых бьется недосказанное; и меня не слушайте, когда я кричу вам об этом, 
потому что и я связан словами, как все; не слушайте меня, не слушайте, не... 
И не верьте мне, когда я говорю вам об этом. 
Не ищите здесь прошлого -- его здесь нет; но не ищите и будущего. Несколько 
дней, горсть минут -- вот они, и это настоящее, наше с вами настоящее, которое 
мы зачастую упускаем, предпочитая вспоминать или загадывать. 
Прошлое уже закончилось, каким бы подробным оно ни казалось, а будущее 
еще не начиналось -- и, пожалуй, никогда и не начнется. Давайте немножко 
поживем сегодня, сейчас, сию минуту, и тогда вы наконец сможете 
почувствовать не то, что мы были или будем, а то, что мы -- есть... 
Лучше вслушайтесь, и тогда обязательно, за очередным поворотом дороги, вы 
услышите... 
-- Среди бесчисленных светил 
Я вольно выбрал мир наш строгий... 
Вслушайтесь, пожалуйста -- вы обязательно услышите, если только не махнете 
рукой и не пройдете мимо... В конце концов, ведь это было так давно, и где-то 
там, за небесами..." 
 
КОНЕЦ 
Май -- ноябрь 1992 г.