ернете и увидите его. Ну, до свидания.
     Она протянула Андрису руку, Андрис пожал ее, потом вдруг  наклонился,
неловко клюнул губами запястье, повернулся и быстро пошел  прочь  -  будто
его толкали в спину...
     На мосту - старом, каменном, с  имперскими  орлами  на  медальонах  -
стояло человек двести. Смотрели вниз. На берегу реки горели костры,  очень
много костров, и двигались люди. Все они были странно одеты или  не  одеты
вовсе, на шее у каждого висел обруч  синхроплейера,  а  уши  были  закрыты
наушниками. Они двигались в ритме того, что слышали - но как будто  каждый
отдельно.  Ни  на  что  не  похоже.  Возможно,   изредка   по   трансляции
передавались  команды,  потому  что  происходили  какие-то   перестроения,
переходы... это нельзя было назвать танцем, даже если бы музыку можно было
слышать и совмещать с тем, что видишь...  скорее  -  коллективные  занятия
какой-то восточной гимнастикой. Сколько их там, внизу? Тысячи три. Рядом с
Андрисом, чуть потеснив его, протиснулась к перилам парочка  -  под  стать
тем, внизу: парень в кителе и кожаном  переднике,  босой  и  бритоголовый,
девушка - в офицерских бриджах с фигурными вырезами  на  ягодицах  и  ярко
светящейся жилетке-фигаро на голое тело,  оба  с  плейерами  на  шее  и  в
наушниках, потом девушка что-то шепнула парню, он не понял, снял наушники,
она тоже сняла, стали шептаться;  Андрис  слышал  теперь  ту  музыку,  под
которую двигалось действо: заунывную,  нервную,  с  глубокими  низкими,  в
медленном ритме, ударами - так должен звучать  барабан  величиной  с  дом.
Темп постепенно ускорялся - или казалось?  -  и  как-то  незаметно  вокруг
костров  образовались  многослойные  концентрические  хороводы,  а   потом
внутрь, к кострам, стали выходить - по одному, по двое,  по  трое,  что-то
делали непонятное и возвращались в хороводы - все  в  молчании,  в  шорохе
множества ног по песку, в том белом  шуме,  который  неизбежно  производит
движущая масса людей. И потому крик где-то вдали, в темноте, резанул,  как
нож.
     Совершенно не видно, что там  происходит.  Страшно  кричала  женщина,
потом - несколько женщин. Потом вдали взметнулся столб искр. И -  судорога
пробежала по толпе. Все смешалось. В свете костров несколько  секунд  были
видны застывшие  тела.  Кто-то  в  кого-то  вцепился;  дрались  неумело  и
страшно.  Разбегались,  срывая  наушники.  В   криках   не   было   ничего
человеческого. Кого-то бросили в костер - искры и  пламя.  Кто-то  пытался
плыть - его топили.  Несколько  полицейских  патрулей-троек  ввинтилось  в
толпу, стреляя вверх. От них отпрянули, потом навалились и смяли. По мосту
бежали в ужасе - совсем голые, или в каких-то папуасских юбках, в бусах, в
шкурах, разрисованные краской. Из толпы взлетело, переламываясь, тело -  и
рухнуло вниз - над ним тут же  сомкнулись.  Не  понять  было,  кто  с  кем
дерется - каждый  с  каждым?  Это  было  безумие.  Костры  уже  ничего  не
освещали. Стоял визг и вой. Дрались уже на мосту. Кого-то  сбросили  вниз.
Парочка около Андриса тихо паниковала. Бегите, сказал им  Андрис.  Бегите!
Они  смотрели  на  него  бараньими  глазами.  Бегите,  мать  вашу!!!   Они
повернулись и побежали - медленно, с трудом, все  время  оглядываясь.  Под
мостом шевелилась тугая пена. Дрались совсем  рядом.  Потом  над  головами
возникли лиловые сполохи мигалок. Вой толпы перекрыли сирены. Много сирен.
Тяжелые машины съезжали, кренясь, на пляж. Ударили  струи  воды.  Рядом  с
Андрисом тормознул полицейский "фиат", сержант - один - вывалился из него,
держа в охапке дюжину гранатометов. Помогай, закричал он  Андрису,  Андрис
принял у него несколько гранатометов, и они вдвоем стали стрелять  вниз  и
вдаль, никуда специально не целясь.  Гранаты  лопались  со  звуком  мокрых
шлепков. Это был одорин, "скунсовый газ". Какой-то детина в шкуре  взлетел
на спину полицейскому, обхватил шею руками, стал душить. Андрис ударил его
каблуком в лоб, тот опрокинулся навзничь. Чем-то высадили заднее стекло  в
"фиате". Полицейский, вцепившись себе в кадык, озирался, злобно щерясь.  И
вдруг как-то сразу все кончилось.
     Бессильно  -  испуская  дух  -  замолкла  последняя  сирена.  Мигалки
вспыхивали не в такт, но это стало уже привычно глазу. Внизу  рокотали  на
холостом ходу моторы водометов; все  прочие  звуки  пропали.  Полицейский,
продолжая потирать  горло,  сел  на  высокий  бордюр  пешеходной  дорожки.
Детины, который его  душил,  уже  не  было  -  смылся  незаметно.  Андрис,
чувствуя, что ноги вот-вот перестанут держать, сел рядом с полицейским.
     - Закурить не будет? - спросил полицейский хрипло.
     - Бросил, - сказал Андрис.
     - Некстати, - сказал полицейский. - Ну и вмазал ты! Где так научился?
     - Да мы с тобой, можно  сказать,  коллеги.  Я  только  -  бывший.  По
ранению.
     - А-а. То-то я смотрю, ты с вонючками,  как  с  собственным  хвостом,
обращаешься. Вон шеф идет.
     По мосту размашисто шагал Присяжни. Он был в гражданском - видимо, не
успел переодеться. От множества фар и  прожекторов  резало  глаза.  Андрис
посмотрел вниз. На песке валялись в беспорядке шевелящиеся  и  неподвижные
тела, отбрасывая множественные резкие тени. Острые лучи шарили  по  опушке
леса,  глубоко  проникая  между  тонкими   стволами.   Присяжни   подошел,
полицейский встал и собрался рапортовать.
     - Не надо, Роман, - сказал Присяжни. - Вижу.
     - Опять ночь не спать? - спросил Андрис.
     Присяжни посмотрел вниз и только сейчас увидел его.
     - Не город, а хрен знает что... - сказал он.
     - Из-за чего все? - спросил Андрис.
     - Так мне уже и доложили, -  раздраженно  сказал  Присяжни.  -  Будем
делать психиатрическую экспертизу. Некоторые до  сих  пор  не  в  себе.  А
которые в себе, те ни черта не помнят. Похоже, распылили там что-то.
     - О, господи, - сказал Андрис. - Это-то еще зачем?
     - Развлекаются так. У нас тут, видишь,  кто  как  может,  тот  так  и
развлекается. Одни под музыку яйцами трясут... - он оборвал себя. - Ладно.
Я пошел вниз. Поезжай домой, я тебе утром позвоню. Роман, довези его.
     - Хорошо, шеф, - сказал полицейский.
     - Да, Виктор, - сказал Андрис. - Мне завтра  понадобится  броневик  и
ствола два-три в охрану. Дашь?
     - Днем?
     - Днем.
     - Дам. Для этих, как их там?..
     - Именно.
     - Хорошо. В общем, утром договоримся, когда и куда. Пока. Я пошел.
     - Пока, Виктор.
     - Поехали? - спросил полицейский. Он был доволен, что уезжает отсюда.
     - Да, - сказал Андрис. - Поехали.
     Он сел рядом с ним и назвал адрес.
     Казалось,  ночь  никогда  не  кончится.  Андрис  вставал,  ходил   по
комнатам, опять ложился, ворочался - постель  была  горячая  и  душная,  -
вскакивал, прижимался лбом к стеклу, открывал окно и по пояс высовывался в
ночь, в прохладу и  сырость  -  не  помогало.  Иногда  он  проваливался  в
судорожный полубег-полусон; он мчался по каким-то узким проходам,  дворам,
коридорам, становилось все уже, уже, уже - он вздрагивал и просыпался. Все
еще была ночь. Уже серело за окном, когда он  вдруг  уснул  по-настоящему.
Его несло течением, и было совсем легко, легко и прохладно. Песчаный берег
был рядом, на берегу стоял огромный розовый лев и провожал его  рассеянным
взглядом. Потом мягкой волной его вынесло на  голый  остров,  он  встал  и
побрел, идти было так же легко, как и плыть. На острове лежали  выбеленные
солнцем и ветром ободранные стволы деревьев.  Между  стволами  тут  и  там
ходили люди, но это его не касалось. Люди здесь ходили голые, он посмотрел
на себя и увидел, что он тоже голый. Теперь надо было найти вход в пещеру.
Вход напоминал  спуск  в  подземный  переход,  и  Андрис,  помешкав,  стал
медленно спускаться по  светящимся  щербатым  ступеням.  Дальше  его  вела
светящаяся полоса под ногами.  В  конце  полосы  лежал  скелет  Минотавра.
Кто-то очень давно спускался сюда и убил его. Андрис потоптался у скелета.
Все теряло смысл. Почему-то очень не  хотелось  поворачиваться  к  скелету
спиной. Вдруг зазвонил телефон. Телефон стоял на светящейся полосе. Андрис
шагнул назад и присел, не теряя скелет из виду, - и  понял,  почувствовал,
что тот наблюдает за ним чем-то, притаившимся глубоко в  пустоте  глазниц.
Андрис шарил рукой, но телефон  будто  испарился.  Вдруг  рядом  оказалась
Марина. Она тоже была голая, и, хоть это здесь ничего не  значило,  Андрис
стал смотреть на нее. Она подала ему трубку и  улыбнулась  -  улыбка  была
ужасная - как из бумажного пепла,  тут  же  рассыпалась  и  опала,  и  под
улыбкой не оказалось ничего;  в  трубке  слышалось  многоголосое  гудение,
будто ехала колонна машин с включенными клаксонами - хоронили шофера? -  и
вдруг из этого гудения голос генерала сказал: "Уже ничего не  изменишь..."
Скелет стал приподниматься, опираясь конечностями о землю, но Марина взяла
в руки магнитофон - длинный, красный, напоминающий увеличенную  телефонную
трубку, - включила его и резко усилила звук. Это была та же самая мелодия,
что и  на  мосту:  нервная,  заунывная,  как  гудение  ветра  в  проводах,
пробиваемая насквозь долгими гудящими ударами огромного  барабана  -  и  с
каждым ударом скелет рассыпался, и косточки его и осколки  костей  ползли,
судорожно и торопливо лезли в какие-то норы, зарывались в песок. У  Марины
опять было ее лицо, но  с  непонятным  чужим  выражением.  "Потанцуем?"  -
спросила она. "Сейчас ведь не танцуют", - сказал Андрис. "Под  эту  музыку
можно", - сказала Марина, подошла к нему и положила свободную руку ему  на
плечо. Он обнял ее за талию и за  плечи,  и  они  медленно  закружились  в
танце. Он невыносимо остро чувствовал ее тело. "Как называется  танец?"  -
спросил он  и  задохнулся.  "Последний  вальс",  -  сказала  она  странным
голосом, откинула голову и посмотрела на него.  У  нее  опять  было  чужое
лицо: в черных очках и с черными губами.  "Почему  последний?"  -  спросил
Андрис. "Потому что после него уже ничего не  будет".  Становилось  жарко.
Что-то сгорало внутри. "Хочешь?" - спросила она. Опять  зазвонил  телефон.
"Не бери, - сказала она, - нельзя же все сразу..."
     Андрис посмотрел на часы: была уже половина девятого. Будильник стоял
на восемь. Не услышал. Он схватил трубку. Присяжни. Андрис слушал, что  он
говорит, и медленно выплывал из  сна.  Сегодня  ночью  директор  института
биофизики, действительный член Академии и прочее,  и  прочее...  профессор
Василе Радулеску покончил с собой, приняв смертельную дозу альверона...
     - Не мельтеши, - сказал Андрис, и Присяжни послушно и поспешно сел на
круглый мягкий стул, сел боком, опираясь  мокрой  подмышкой  о  спинку,  и
свободной рукой взял со стола банку пива.
     - Будешь? - предложил он Андрису. - Еще холодное.
     - Тебя выпрут когда-нибудь, - сказал Андрис. - За пьянку  на  рабочем
месте.
     - Не выпрут, - сказал Присяжни. - Все знают, что я  пью  пиво  каждый
день. И целый день. Сам полицей-президент знает. Если бы не пил, давно  бы
концы отдал. Какой-нибудь инфаркт - и ага. А так - пропотеешь, и все.
     - О вчерашнем что-нибудь узнал?
     - Нет, - сказал Присяжни. -  Как  в  тумане.  Передали  материалы  на
расширенную научную экспертизу. Недели две ждать, не меньше. А  то  и  все
три. Ни хрена не понимаю я во всем в этом...
     -  М-да...  Слушай,  Виктор,  а  никак  нельзя  узнать,  может  быть,
Радулеску звонил кому-нибудь в тот вечер... или ему звонили?
     - Как проверишь - блоки памяти сняты... гарантия прав  граждан,  черт
бы их подрал... этих граждан... - Присяжни длинно зевнул. - Вообще  ничего
не известно: жена утром пришла, а он уже остывает. В постельке, раздетый и
даже помытый: душ принял и отравился. Там на месте был Бурдман, я ему верю
- он  цепкий,  как  бульдог,  -  так  вот,  никаких  признаков  стороннего
вмешательства. Все - сам.
     - Да я не о том, - сказал Андрис. - Конечно, сам...
     - О, боже! - сказал доктор Хаммунсен на том конце провода,  и  Андрис
вдруг очень отчетливо представил себе его лицо:  растерянное,  бледное,  с
остановившимися глазками за толстыми стеклами очков.  -  Господи,  да  как
же?..
     - Доктор, - сказал Андрис, - мне надо бы увидеться с вами. Желательно
сейчас.
     - Да, - сказал доктор. - Да, конечно. Вы же были у меня дома, знаете,
как добираться...
     - Знаю, - сказал Андрис и повесил трубку.
     Таксист попался разговорчивый.
     - Слышали, что вчера было? У откатников? Нет? Соседка моя  там  была,
она каждый раз к ним ходит, так она рассказывает: сначала все, как раньше,
танцуют, вот-вот ворожба начнется, вдруг -  помрачение  какое-то,  ничего,
говорит, не помню, очнулась на мосту, потоптанная вся - пробежали по  ней,
как все равно  стадо  какое...  еле  домой  добралась.  Человек,  говорит,
двадцать насмерть задавили, а может, и больше - а уж по больницам  сколько
развезли, так никто  и  не  считал.  Мол,  наркодеры  там  были  и  что-то
распылили такое, что все драться друг с другом начали.  Что  же  творится?
Прижали их полосатики, так они теперь таким манером действовать  стали?  У
меня дочка в восьмом классе, я этих полосатых  задаром  вожу,  что  они  с
нечистью справляться стали... а теперь? Сегодня - откатников, а  дальше  -
что, всех? Если они такое могут, так уж лучше по-старому. Тут уж не просто
страшно делается, а хоть и не живи вовсе... я не знаю... и, главное, дети?
Как с детьми-то? У вас есть дети?
     - Был сын, - сказал Андрис.
     - Извините, - сказал шофер.
     - Ничего, - сказал Андрис. - Это было давно.
     Это было давно - обледенелое шоссе - и нет никого, и ничего с тех пор
не получалось, и оставалась только  работа,  работа,  работа  -  будь  она
проклята, работа...
     - А полосатых, стало быть, любите? - спросил Андрис.
     - Что значит - люблю? -  шофер  скосил  на  него  глаза  -  быстро  и
подозрительно. - Нет, конечно. Ерундой занимаются, ерунду предлагают... Но
вот за то, что наркодеров прижали, -  я  им  в  ножки  готов  поклониться.
Говорю же - задаром вожу. Дочка у меня в восьмом  классе...  да.  Как  тут
благодарен не будешь? Не по-людски было бы. А вы их что - не любите?
     - Не знаю, - сказал  Андрис.  -  Я  вообще  нездешний.  Мальчишество,
наверное.
     - Вот-вот, - сказал шофер. - Именно что  мальчишество.  Нам  в  такие
игры играть не пришлось, вот и завидно. Так, нет?
     - Да, конечно, - рассеянно сказал Андрис.
     Что-то опять ворочалось в голове, и  над  было  срочно  поговорить  с
доктором. И поговорить с Мариной. И - куда пропал Тони?  Впрочем,  с  Тони
было  более  или  менее  ясно:  древнейший  метод  сбора  информации   мог
потребовать и гораздо большего времени...
     - Доктор, - сказал Андрис. - А нельзя то же  самое,  но  попроще?  На
пальцах. Я хочу представить все наглядно.
     Доктор с сомнением пожевал губами.
     - Я и так просто... - начал он и замолчал.
     - Давайте наоборот, - предложил Андрис. - Я буду вам объяснять, что я
понял. Хорошо? А вы будете меня поправлять.
     - Н-ну, попробуем, - с сомнением сказал доктор.
     - Значит, так: вы  знаете,  куда  надо  приставить  соленоиды,  чтобы
магнитное поле проходило через эти самые  ядра...  белый  шар,  да?..  ах,
бледный... значит, через бледный  шар.  Далее:  поле  модулируется  и  так
влияет на ядра, что они перестают пропускать те импульсы, которые идут  из
подкорки в кору и которые заставляют человека принимать наркотик. Так?
     - В общих чертах.
     - Мне и надо в общих. А что  будет,  если  то  же  самое  воздействие
придется не на бледный шар, а на какие-нибудь соседние ядра? Там ведь,  вы
говорите, все очень плотно упаковано?
     - Не знаю. Именно это я и хотел исследовать  на  программном  муляже,
но... вы же знаете...
     - Предположим, что я абсолютно ничего не знаю.
     - Видите ли, если бы мои предположения подтвердились, то это означало
бы конец целому направлению исследований, которые вел сам Радулеску и  его
ученики. Поэтому  им  было  нужно  как  можно  дольше  задержать  меня  на
подготовительных этапах - чтобы ученики успели... опериться. Да... То есть
так ученики, конечно, рассуждали. Радулеску - человек  порядочный,  но  не
гибкий. Я думаю, ему просто нашептали, навели туман... он был убежден, что
я подгоняю результаты... и вообще...
     - Понятно, - сказал Андрис.  -  А  что  будет,  если  взять  не  ваши
соленоиды, не специальные, с концентрацией поля, а простые катушки?
     - Ну, что я могу вам сказать? То же самое: надо исследовать.
     - А попробуйте  пофантазировать.  Вы  же  знаете,  какими  свойствами
обладают  окружающие  ядра...  Пусть  будет  не  абсолютно  точно,   пусть
примерно. Эффект будет?
     - Наверное. Да, будет смазанный эффект, и  будет  множество  побочных
эффектов... даже не представляю, каких именно.
     -  Хорошо.  А   если   использовать   не   оригинальную   запись,   а
пере-перезапись?
     - Не будет  закрепления  эффекта.  Понадобится  постоянная  подпитка,
подкачка... будет своего рода новый наркотик. Чем несовершеннее запись...
     - А вы знаете, почему я вас об этом спрашиваю? - сказал Андрис.
     - Нет, - с испугом сказал доктор. - Нет, не знаю.
     - Дело в том, что в вашем  городе  практически  полностью  искоренена
наркомания. Даже не искоренена - она исчезла сама собой...
     - Боже мой... - доктор вдруг закрыл лицо руками. - Боже  мой...  Боже
мой...
     Андрис шел позади всех и думал, что больше всего это похоже на  сцену
из  самого  пошлого  полицейского  боевика:  по  полуосвещенному  коридору
быстрым шагом идут полицейские - в форме и в  штатском,  -  а  перед  ними
мелким бесом  катится  тот,  кто  их  ведет...  впрочем,  не  совсем  так:
заместитель директора  по  хозчасти  господин  Раппопорт,  многословный  и
суетливый,  действительно  катился  по  неимоверно  длинному   полутемному
коридору - горела только каждая пятая  лампочка  -  впереди  всех,  но  не
потому, что ему не терпелось достичь цели, а  потому,  что  на  пятки  ему
наступал Присяжни, который очень не любил, когда ему говорят "каждый коп",
а именно так бормотал господин Раппопорт, когда его поднимали с постели  -
в двенадцатом-то часу дня! Рядом с Присяжни топал ногами незнакомый усатый
сержант, за их спинами держался помощник прокурора города, за ним рядышком
шагали в ногу похожие, как братья, полицейский следователь  и  следователь
прокуратуры...  дважды  приходилось   останавливаться   перед   решетками,
перегораживающими коридор, и ждать, когда на посту охраны  примут  сигнал,
запросят и проверят пароль - и только после этого  откроют  проход.  Сейфы
вмонтированы в стену коридора - длинная цепь серо-стальных прямоугольников
с цифровыми пультами, над каждой дверью - глазок  телекамеры.  Сейф  номер
девять. Все останавливаются. Лучше,  чем  в  банке,  с  уважением  говорит
Присяжни,  и  господин  Раппопорт  мгновенно  приобретает   преувеличенную
благородную вальяжность.  Поддернув  манжеты,  он  начинает  устанавливать
комбинацию  цифр,  производя  в  уме  необходимые  вычисления  -  у  сейфа
скользящий код. Проходит минуты две, все  молчат,  только  сержант  громко
сопит. Готово, говорит господин Раппопорт.  Дверца  бесшумно  открывается.
Аки душа младенца, говорит Присяжни  и  всем  корпусом  разворачивается  к
господину Раппопорту...
     - Надеюсь, ты не  принимаешь  меня  за  полного  идиота?  -  Присяжни
повертел в руках картонную упаковку  с  надписью  "Платиборское  светлое",
заглянул в дырку - пусто; вздохнул, встал, подошел к холодильнику,  открыл
и закрыл дверцу; вернулся за стол. Был уже четвертый час дня. - Я не  хуже
тебя понимаю, что он тут ни при чем. Но он-то не должен  понимать,  что  я
понимаю. Он должен меня бояться, а боятся, как правило, дураков,  особенно
дураков, облеченных властью. Н-да... Вот я его и припугнул, и он  поверил,
представь... и дал информацию... и хотел  бы  я  знать,  что  нам  с  этой
информацией теперь делать...
     Да,