с непредсказуемым поведением -  особенно  в
толпе?
     - Да, - сказал Линдерман. - Именно так. Как я  понимаю,  то,  что  мы
исследуем, разошлось уже широко?
     -  Да,  -  сказал  Андрис.  -  По  прикидкам   -   обработано   тысяч
шестьдесят-восемьдесят.
     - Боже ты мой, - прошептал Линдерман.  -  И  ведь...  не  остановить,
не...
     - Это выдохнется постепенно, - сказал Андрис. - Оригиналы  записей  я
уничтожил.
     - Хуже чумы, - сказал Линдерман. - Хуже чумы...
     - Они не могли больше общаться с компьютерами -  и  разбивали  их,  -
глухо сказал Юсуф. - Рано  или  поздно  они  не  смогут  общаться  друг  с
другом...
     - Может быть, до этого не дойдет, - сказал Линдерман. -  Может  быть,
действительно выдохнется...
     -  Какая-нибудь  очень  плохая  копия  -  десятая,   двадцатая?..   -
пробормотал Юсуф.
     - Я делаю, - сказала Марина. - Именно двадцатую.
     Странно, подумал Андрис, ведь обвал, все рушится и вот-вот накроет  -
а эти четверо сидят и решают задачку, на которую им бы надо  плюнуть  -  и
спасаться, спасаться... Он вздрогнул и открыл глаза.
     Все как-то странно изменилось,  хотя  Марина  по-прежнему  сидела  за
пультом, позади нее стоял Линдерман, а Юсуф как сидел, так и сидел  верхом
на стуле, опираясь подбородком на  кулаки.  Лицо  его  показалось  Андрису
страшным: обтянутые оливковой  кожей  тонкие  кости,  черные  глазницы,  в
которых нет глаз, черные прилипшие ко лбу волосы - мелкие капли пота...
     - Юсуф, - позвал он. - Что с тобой?
     - Что? - Юсуф повернулся к Андрису, и наваждение  пропало:  лицо  как
лицо,  а  что  глаза  впали  и  вокруг  чернота,  так  это  от   кромешной
усталости...
     - Ты как-то...
     - Взрыв вспомнил, - сказал Юсуф.
     - Да. Это, конечно...
     - Если бы ты пришел на две минуты раньше...
     - Именно. Что было, кстати, вполне вероятно.
     - У тебя не бывало ощущения, что сходишь с ума?
     - Бывало. И не так уж редко.
     -  Я  ведь,  собственно,   не   полицейский.   Я   всегда   занимался
информатикой.
     - Я знаю.
     - Поэтому мне часто мерещится разное...
     - Ты меня подозреваешь?
     - И это тоже. Нет, я знаю, что - чушь.
     - Вполне в рамках.
     - Я хочу ее спросить...
     - Марину?
     - Да.
     - О чем?
     - Сейчас они закончат...
     - Собственно, уже все, - сказал Марина, оборачиваясь. - Спрашивайте.
     - Скажите, что вы знаете об "эльфийских играх"?
     - Кажется, какой-то цирковой номер. А что?
     - Нет, цирковой - это Икарийские игры.
     - Тогда не знаю.
     - Но ведь вы - "эльф".
     - Впервые слышу.
     - Пожалуйста, не  надо  так...  Мы  с  вами  в  одинаково  невыгодных
условиях...
     - Я поняла. Не знала, что так называется.
     - Странно, что не знали.
     - Может быть. Красиво.
     - Тогда, если не трудно...
     - А вот это никого не касается... - у Марины внезапно сел голос.  Она
кашлянула и повторила с хрипотцой: - Никого не касается.
     - Не уверен, - сказал Юсуф. - Видите -  все  так  переплелось.  Самое
личное может оказаться важным... жизненно важным... для  всех.  Для  всех,
понимаете?
     - Подождите, Юсуф, - сказал Андрис. - Что все это значит?
     - Когда я делал документы,  -  сказал  Юсуф,  -  я  наткнулся...  все
перемешалось, поэтому поисковая программа собирала вообще  все,  что  было
как-то связано - в данном случае с  фамилией  Сомерс...  и  наткнулась  на
некий список из тридцати восьми имен, где фамилия Сомерс имелась... список
так называемых "эльфов". Потом я нашел все остальное.  "Эльфийские  игры",
Андрис, - когда вот эти тридцать восемь - все они молодые,  от  пятнадцати
до двадцати пяти лет - дважды в неделю собираются в Жестяном бору,  ночью,
и устраивают... э-э...
     - Оргию, - подсказала Марина.
     - Оргию, - согласился Юсуф. - На это не стоило бы обращать  внимание,
если бы именно в эти часы активность управляющего комплекса Жестяного бора
не превышала повседневную в сто -  сто  пятьдесят  раз.  Дважды,  исчерпав
операционный резерв, комплекс подключался к городской сети... что с вами?
     Марина медленно встала и так же медленно начала валиться  назад  -  и
упала бы, если бы Линдерман не подхватил ее.
     -  То  есть  подозрения  у  вас  стали  появляться  уже  давно...   -
пробормотал Линдерман, глядя куда-то мимо Марины - в пространство.
     - Не подозрения, - поправила его Марина.  Голос  ее  звучал  ровно  и
бесцветно. - Это  была  ирония,  черный  юмор...  страшная  сказка,  может
быть... Видите, ли, игры, - поклон и полуулыбка в сторону Юсуфа, -  давали
очень сильный эмоциональный заряд, и требовалось как-то снизить все это...
отстоять себя. Очень трудно объяснить...
     - Что вы, это как раз понятно, - сказал Линдерман. -  Как  раз  очень
по-человечески.
     - Если по аналогии с голотеатром - ну, не парным, он все-таки  просто
зрелище, - а когда  партнеров  много...  я  несколько  раз  участвовала  в
квинтетах, говорят, делали  и  больше,  но  это  опасно,  слишком  большая
нагрузка на психику... так вот, по аналогии с  голо  я  создала  концепцию
"эльфийских игр". То есть черную концепцию... контрконцепцию...  Допустим,
в том же голоквинтете  ты  как-то  можешь  сознательно  воздействовать  на
изображение только в первые  секунды  -  дальше  от  тебя  уже  ничего  не
зависит, изображение тебя использует... высасывает из  тебя  то,  что  ему
нужно... именно высасывает  -  оно  может  быть  безобразным,  прекрасным,
омерзительным - но оно всегда  нечеловеческое  -  изображение...  ни  один
человек - сам - никогда... И тем не  менее  ты  всегда  помнишь,  что  это
только изображение, игра лазерных лучей, проходящих через кювету с жидкими
кристаллами... А в бору - сильнее... все  происходит  внутри  тебя,  но  -
ярко, мощно, реальнее самой реальности... если бы могли существовать такая
реальность... то есть она существует, но ее невозможно  охватить  вот  так
сразу всю - охватить... и главное  -  она  пластична,  ее  можно  творить.
Непрерывный творческий экстаз. Именно творческий.
     Марина замолчала. Никто не нарушал тишины. Смотреть  на  Марину  было
страшно - она постарела лет на двадцать.  Линдерман  протирал  свои  очки,
Юсуф смотрел в пол. Андрис не чувствовал  себя.  Надо  было  пошевелиться,
чтобы ощутить свое тело, сказать что-то, чтобы проверить  мысли  -  нельзя
было делать ни то, ни другое...
     - Концепция же состоит в  том,  -  новым  голосом,  голосом  лектора,
продолжала Марина, - что мы, "эльфы", - опять полуусмешка, - составляем  с
управляющим  комплексом  бора  некий  коллективный  разум,   синтетический
интеллект, киборг, преследующий свои  корыстные  цели:  с  одной  стороны,
расширение своей территории, с  другой  -  отбор  из  массы  людей  своих,
"эльфов". То есть тоже количественный рост. Каждый "эльф" выполняет роли -
поочередно - процессора во время "игр" и эффектора -  в  остальное  время,
среди людей. Эффектором является также зеленая масса  бора  -  воздействие
может быть электромагнитное, химическое...  про  подключение  к  городской
компьютерной сети я почему-то не подумала, хотя это на поверхности... Этот
киборг  -  система  высочайшей   степени   сложности,   и   действия   его
проконтролировать невозможно... ни  проконтролировать,  ни  предсказать...
идентификация их возможна только "пост-фактум"...
     Линдерман потер подбородок, медленно начал:
     - Марина, скажите, пожалуйста, за последний год число "эльфов"...
     - Да, - сказала Марина. - Я не помню точно, но раньше был  устойчивый
рост. А за последний год - только один  человек.  И  один  человек  выбыл.
Исчез. Месяца два назад.
     - Кто? - спросил Юсуф.
     - Инга Асарис.
     - Да, - сказал Юсуф. - Без вести. До сих пор.
     - Значит, вы считаете,  что  вот  это?..  -  Линдерман  взял  кассету
"плот-мюзик", помахал ею, - как бы сказать... инициировано...
     - Да. Видимо,  почувствовав,  что  больше  из  этой  булки  изюму  не
выковырнуть, киборг  решил  раздобыть  новую  булку.  Огромное  количество
студентов перестанет успевать,  будет  отчислено...  диплом  Платиборского
университета  ценится  высоко,  вакансии  станут  заполняться   студентами
провинциальных университетов...
     - А не может быть такого,  что  вот  эта  штука,  -  Линдерман  опять
помахал кассетой, - убивает в человеке не только способность  к  обучению,
но и способности "эльфа"?
     - Нет, - сказала Марина. - Ни один "эльф"  не  может  этого  слушать.
Больше одного раза - уже пытка.
     - А все остальное?..
     -  Вторичные  эффекты.  Вторичные,  третичные,   четвертичные...   Не
влияющие на основной результат.
     - Н-да... - Линдерман опять принялся протирать очки.  -  Замысловато.
Черт его знает... главное -  не  проверишь...  вы  же  не  согласитесь  на
введение электродов?
     - Надо подумать, - сказала Марина.  -  Все  довольно  неожиданно.  Ты
придумываешь чудовище - просто так,  пощекотать  себе  нервы,  -  и  вдруг
оказывается, что оно тебя уже жрет... неприятно, согласитесь.
     Андрис  вдруг  вспомнил  Присяжни.  Моральный  износ  сто   пятьдесят
процентов, подумал он. Мир меняется так, что перестаешь  понимать...  И  -
Лео. Будущее  всегда  чудовищно,  говорил  он.  Становясь  настоящим,  оно
обретает привлекательные черты...
     - Почему - чудовище? - спросил он. - Просто будущее...
     - В том-то и беда, - сказала Марина. - Взять несчастных откатников...
     - Вы думаете - это вы? В смысле - он... киборг?
     - Конечно. Ненарочно, просто резонанс... а, может быть, и  раздражали
- отмахнулся...
     Все замолчали. Юсуф молча подошел к компьютеру, ввел  дискетку,  стал
ждать. Компьютер попискивал. Линдерман надел очки, тоже встал, прошелся по
комнате. Потом вернулся, спросил:
     -  Марина,  извините,  но,  может  быть...  Когда  вы  собираетесь  в
следующий раз?
     - Сегодня, - сказала Марина. Посмотрела на часы: -  Через  три  часа.
Скоро надо выходить.
     - А вы никогда не пробовали - не пойти?
     - Пробовала, - сказала  она  со  странным  выражением.  -  Больше  не
пытаюсь. Даже думать об этом... - она провела рукой по лицу. - Нет.
     - Тогда, если вы позволите... - Линдерман потеребил себя за ухо, - вы
же  понимаете  -  практика  -  критерий  истины...  -  он  выглядел  очень
смущенным.
     - Только не требуйте от меня согласия, - сказала Марина.
     - Извините, - сказал Линдерман. - Я все понимаю.
     - Не надо, - нервно сказала Марина. - Ради всего святого...
     Андрис подошел к Юсуфу. Юсуф обернулся.
     - Хотел посмотреть, что в аэропорту. Но такая защита - не пробраться.
     - Возьми, - Андрис отдал Юсуфу "Корвет"  и  дискеты.  -  Спрячь,  что
ли... не знаю. Разберешься. Пароль  я  ввел  новый.  "Ольвик".  Запомнишь,
надеюсь?
     - А ты?
     - Пойду с ними.
     - Думаешь, что-то можно?..
     - Нет. Не думаю. Пойду просто так. Не знаю, зачем.
     - Аллах вам судья, - сказал Юсуф мрачно. Вдруг его перекосило: -  Как
же все... гнусно, гнусно, гнусно! Я как в паутине, как... - он хватал ртом
воздух - как рыба.
     И вдруг Андрис почувствовал, что ему страшно хочется ногтями  скрести
лицо, горло, руки, отдирая что-то  налипшее,  нечистое,  едкое  -  он  еле
сдержался и только провел ладонями по лицу. Пот. Просто пот...
     Линдермана он потерял в первые же секунды - и  не  скоро  вспомнил  о
нем, сопротивляясь тому,  что  выталкивало,  гнало,  давило  и  скручивало
его... труднее всего было, когда он,  преодолев  секундное  оцепенение  от
неожиданности, попытался сопротивляться: вцепился в тонкие стволы орешин и
решил  не  поддаваться  ничему...  Он  продержался  недолго:  накатывающий
волнами  чудовищный  смрад  парализовал  дыхание,  и  тошнотная   слабость
растворила ноги - на миг он ощутил себя висящим над черной бездной, и руки
судорожно сжались на пульсирующих стволах, и тут  же  из  стволов  полезли
шипы, прорастая сквозь ладони, не слишком больно, но мучительно страшно, -
и руки вдруг стали растягиваться, как резиновые, сильнее, сильнее -  и  он
понял, что сейчас, сейчас -  камнем  из  рогатки  -  туда...  в  мерцающий
сиреневый свет... ужаснее этого не было ничего - упасть в свет...  рухнуть
в него, и, проламывая... с тихим шорохом... кто-то кричал на  одной  ноте:
а-а-а-а... и справа, и слева было черно, и только впереди свет, и  в  этом
свете, не касаясь травы, скользили, преломляясь,  сиреневые  тонкие  тела,
сплетались и исчезали, исчезали... Он разжал руки - и  тут  же  лес  потек
мимо него - туда, к свету, и  свет  стал  удаляться,  удаляться,  пока  не
исчез...  Потом  он  лежал,  перевалившись  через  поваленное  дерево,   и
мучительно пытался из себя что-то извергнуть - ничего не было в желудке, и
только боль... непонятное, ничем не объяснимое  омерзение  -  из  каких-то
древнейших  запасов  памяти...  Он  пытался  взять  себя  в   руки   -   и
выскальзывал, дрожа и выстанывая: "Не хочу... не хочу... не хочу..."
     Он пришел в себя сразу и на всю глубину. Холод. Снаружи  и  внутри  -
холод. То, что нужно. Он  лежал  неизвестно  где  и  уже  несколько  минут
прислушивался к нарастающему - еще  непонятному  -  гудению.  Приподнялся,
сел. Как множество самолетов... нет, это из детства,  теперь  у  самолетов
совсем не такой звук... но - моторы, точно, моторы. При свете звезд ничего
не было видно, только за спиной угадывался - да  и  то  не  глазами,  всем
лицом - лес, стена леса, темная, глухая, - да над городом, высоко,  висело
желтоватое пятно отраженного света - звезды просвечивали сквозь него, чуть
ослабленные этим мутным городским светом, а здесь, над головой, над лесом,
они холодно и неподвижно светили, оттеняя  темноту  у  земли.  А  потом  в
непроглядную темноту скользнули острые быстрые  блики,  Андрис  оглянулся:
голубоватое зарево возникло над близким горизонтом,  и  из-за  края  земли
всплывали и повисали, покачиваясь,  яркие  огненные  шары  -  слитный  рев
моторов усилился скачком, в нем пробивались металлические нотки  -  Андрис
встал, отряхнул колени... Вспомнилась карта: да, где-то здесь шла  дорога,
и танки пошли по ней, - но очень захотелось отступить  назад,  под  защиту
леса... Он остался стоять.
     Танков было только два, они прошли  мимо  и  остановились,  не  глуша
двигателей. За ними шли колесные машины, не понять, какие именно:  пыль  и
выхлоп, подсвеченные фарами идущих  сзади,  создавали  световую  завесу  -
машины шли в клубах белого  пламени.  Трудно  было  сказать,  сколько  их.
Много. Не меньше полусотни. Потом в небо  взвились  ракеты  -  "люстры"  -
стало светло. Машины тут же стали расползаться в обе  стороны  от  дороги.
Это были установки залпового огня "Вулкан". Их было не меньше полка, и они
выходили на огневые позиции.
     Фронт огня был развернут к Жестяному бору. Никакой другой цели в  том
направлении не было.
     Без пятнадцати четыре. Стоя на коленях, Андрис  продолжал  лепить  ко
дну кузова - пригоршню за пригоршней - "Смуглый Джек", стараясь не слишком
приминать там, где под слоем взрывчатки держалась свернутая плотным комком
рубашка. Сплошная любительщина, подумал он, все на соплях... а  главное  -
нет настоящего детонатора. Он подумывал о том, как бы напасть на часового,
взять гранату... Часовые ходили по трое.  Безнадежно.  От  резкого  запаха
"Джека" его мутило. Наконец, он опустошил последний пакет, вытер руки. Без
десяти. Взял патрон, зажал зубами пулю и стал раскачивать. Больно.  Давай,
давай, сказал он себе, зубы тебе больше  не  пригодятся.  Готово.  Отсыпал
часть  пороха,  отщипнул  кусочек  взрывчатки,  стал  разминать  порох  со
взрывчаткой.  Набил  гильзу  этой  смесью.  Взял  револьвер  за  ствол   и
постарался вогнать гильзу в дуло. Вошла - на несколько миллиметров.  Ладно
- он лег на спину, упер дно гильзы в кожух дифференциала  и  стал  давить,
давить что есть силы... Вошла до половины. Надо  всю.  Он  отдохнул  -  до
счета "три" - и повторил попытку. От напряжения  в  глазах  поплыли  яркие
пятна. Так. Готово. Без трех минут... Зачем  все  это?  Боже  мой,  что  я
делаю? - бросилось  в  голову.  Сердце  заколотилось.  "После  четырех  мы
расходимся, - сказала Марина. - Все кончается, и мы расходимся..." В  пять
ее там не будет. А военные любят: "Четыре ноль-ноль... шесть ноль-ноль". В
кузове  полторы  сотни  снарядов  -  три  залпа  одной  установки.  И  мой
кумулятивный заряд с тряпичным сердечником... пора. Руки  были  чужие,  но
Андрис смог вставить ствол "магнума" в пласт заряда, взвел  курок.  Давай!
Все тело свело от немыслимого напряжения,  наконец,  он  смог  найти  свои
руки,  пальцы,   сжать...   Медленно-медленно   вспухала   белая   звезда,
медленно-медленно...
     Единственное, под потолком, окошко было забито досками, и через  щели
тек сероватый свет. Непонятно, какое время дня. Часов не было ни  у  кого.
Вторая половина, это точно, громко сказал кто-то, есть хочется  -  есть-то
нам дадут? Разевай рот, сказал еще кто-то. Андрис слышал плохо:  шумело  в
голове, правое ухо было намертво заткнуто, в  левое  звуки  проникали  как
сквозь вату. Руки до локтей обмотаны бинтами, на кистях -  толстые  ватные
прокладки, и все равно  кровь  просачивается.  Страшно  мозжит,  все  силы
приходится напрягать, чтобы не начать подвывать.  Стреляют,  сказал  Рене.
Первым, кого Андрис увидел,  открыв  глаза,  был  Рене.  Где-то  далеко...
Временами Андрису тоже  казалось,  что  доносятся  звуки  стрельбы  -  как
отдаленный гром. Значит, еще не все  кончено,  сказал  он  вслух.  Еще  не
все... В камере было человек пятьдесят, почти все  в  домашнем,  кто-то  в
пижаме. Места хватало только на то, чтобы сидеть, тесно прижавшись друг  к
другу. Лишь для нескольких сильно избитых или раненых - для Андриса в  том
числе - расчистили пятачок посередине, там они и лежали - плечом к  плечу,
усмехнулся Андрис, нервный смех иногда начинал пробираться  наружу.  Время
от времени дверь приоткрывалась, внутрь впихивали кого-то еще. На  оправку
не выводили, в углу стояли  ведра.  Девушки  -  в  камере  было  несколько
девушек, похоже, студенток  -  мучились  страшно.  Потом  дверь  открылась
широко, просунулся кто-то в военном и  отрывисто  выкрикнул  что-то.  Вас,
сказал Рене Андрису и закричал: он не может идти, у него нога перебита! О,
черт, пробормотал Андрис и  попытался  приподняться,  опираясь  на  локти.
Штанину ему Рене распорол, потому что иначе терпеть было невозможно -  так
расперло колено. Когда били, прикладом или сапогом раздробили надколенник.
Военный опять что-то прокаркал, Андрис никак не  мог  настроиться  на  его
голос: ни черта не понятно. Обопритесь на меня, сказал  Рене,  чего-то  им
запонадобилось... С ворчанием им расчистили путь.  Рене  оказался  крепким
парнем - андрисовские  девяносто  килограммов  он  выдержал,  не  дрогнув.
Шаг... еще шаг... Приспособились: вдвоем на трех ногах.  Ступенька...  Еще
дверь... наружу. Совсем наружу. Под открытое небо.
     Не тюрьма - кирпичная постройка для каких-то хозяйственных  целей.  И
дом... школа? Точно, школа. Вот сволочи. Куда идти? А по этой лестнице  мы
не залезем... нет, залезли. Хорошо. Хорошо. Все. Пришли.
     Кабинет географии:  карты,  карты,  карты,  глобус...  Глобус  крутит
человек в  кожаной  курточке,  а  за  столом  сидит  краснолицый,  налитой
генерал-майор. Человек в  курточке  оборачивается,  секунду  рассматривает
Андриса. Узкое смуглое лицо - как у туарега, чуть светлее, - и  неожиданно
голубые глаза. Возраст - между тридцатью пятью  и  шестьюдесятью  -  можно
сказать, без возраста.
     - Садитесь, господин Ольвик, - сказал "туарег"; голос у него оказался
низкий, с хрипотцой.
     Андрис осторожно, стараясь не задеть ни обо что  кистями  и  коленом,
втиснулся на сиденье первой парты. Никогда в  жизни  не  сидел  на  первой
парте, подумал он. И вот - надо же...
     - А вы подождите там, - "туарег" махнул  рукой  Рене  и  конвоиру.  -
Понадоб