м  шерстяном  колпаке,  а  позади  него
четыре скелета играли в кости. Движения их были медленны и  плавны  -  как
движения  увлекаемых  водой  водорослей.   Внизу,   на   палубе,   скелеты
прогуливались  под  ручку  или  стояли  в  задумчивости,   облокотясь   на
фальшборт. Потом крышка люка,  ведущего  в  артиллерийскую  палубу,  стала
медленно открываться.
     Боковым зрением Андрис уловил какое-то постороннее движение, и что-то
мелькнуло, быстро и резко, сквозь паруса и надстройки.  Вспышка  -  белая,
звездчатая - ослепила его. Звука он не услышал, просто ударило  в  лицо  и
насквозь. Ему показалось, что он сразу вскочил  на  ноги.  Вокруг  горело.
Кричали - он слышал крики не ушами, как-то иначе. К голове будто приложили
подушки - к ушам, к лицу. Разгоралось все  ярче,  уже  что-то  можно  было
видеть, хотя в глазах еще метались желтые  пятна.  Горел  термит  -  белое
бенгальское пламя с искрами - и занимались  от  него  дерево,  пластмасса,
краска, ткань. Термитная граната, понял Андрис, кто-то  бросил  гранату  -
слабый взрывной заряд и  полсотни  термитных  шариков.  Надо  было  что-то
делать. Тони поднимался сам, озираясь и еще не понимая ничего. Дышать было
уже нечем. "Наверх!" - прокричал ему в ухо Андрис. - "Наверх!" На винтовой
лестнице было убийство. Андрис вдруг вспомнил, что видел еще одну дверь  -
заметил, когда вошел, но не обратил особого внимания. "Туда!" - он показал
рукой направление. Тони  понял.  Надо  было  обойти  эстрадку.  Путаясь  в
опрокинутых креслах, они пробирались к выходу. Термит  погас,  догорел,  в
дымном пламени пожара все казалось багровым. Дышать было нечем, от дыма не
было спасения. Тони падал от кашля.  Под  эстрадой  кто-то  лежал.  Андрис
наклонился, схватил, поднял - это была та самая девушка.  Волосы  были  те
же. Лицо скрывала странная толстая маска, на руках были перчатки до локтей
- толстые, рубчатые. Тони открыл дверь,  и  Андрис  с  девушкой  на  руках
вбежал туда - в коридор? - непонятно, слишком  темно.  Тони  шел  впереди,
нащупывая путь.  Андрис  шел  следом.  Тони  остановился.  В  лицо  тянуло
холодным затхлым воздухом. "Дверь",  -  сказал  он  и  закашлялся.  Андрис
опустил девушку на пол, пошарил руками  перед  собой.  Это  была  железная
дверь лифта, она была приоткрыта, дальше  шла  пустота.  Сетка  ограждения
шахты  подергивалась  -  кто-то,  цепляясь  за  нее,  лез  вверх.  Андрис,
придерживаясь за край дверного проема, просунулся в шахту и пошарил  перед
собой. Рука наткнулась на натянутый трос. Лифт  был  еще  ниже,  под  ним.
Сколько тут вообще этажей?.. Сверху  доносилось  пыхтение  и  позвякивание
сетки. Андрис вцепился в трос, полез вверх.  Хорошо  хоть,  проволочки  не
торчат... Тот, кто лез перед ним, что-то услышал, замер. Замер  и  Андрис.
Потом раздался выстрел. Пуля прошла мимо - тот  стрелял  прямо  вниз,  под
себя, думал, что лезут тоже по сетке. Вспышка выстрела  была  на  полметра
выше Андриса. Он подтянулся еще раз, ногой оплел трос и попытался  достать
того, кто стрелял. Под пальцами скользнула  одежда,  и  вцепиться  удалось
только в лодыжки. Тот брыкнулся, но Андрис не отпустил, наоборот - оторвал
ногу от сетки, схватился за сетку сам - так, чтобы тот не смог сразу найти
опору; тот, наверное, снова потянулся за пистолетом, и Андрис  рванул  его
за вторую ногу - чтобы не упасть, тот вцепился в сетку и уронил  пистолет.
Пистолет ударил Андриса по голове и улетел вниз.  Они  боролись,  вися  на
сетке, как обезьяны. Андрис пропустил удар коленом в грудь, чуть не  упал,
противник рванулся вверх и выиграл полметра, опять ударил коленом,  теперь
в голову, но промазал,  удар  прошел  по  касательной.  Тогда  Андрис,  из
последних сил удерживая эту бьющую ногу, отпустил сетку,  выхватил  нож  и
полоснул своего противника по  ахиллу.  Противник  вскрикнул  и  повис  на
руках. Андрис подтянулся, приставил нож к его груди и приказал: "Вниз!" Он
слышал дыхание, запаленное, полное боли и страха.
     В  коридорчике  перед  шахтой  оказалось  неожиданно  много  людей  -
десять-двенадцать. Дверь была сорвана с  петель,  и  в  треугольном  узком
просвете корчилось пламя. Из шахты  лифта  шел  холодный,  сырой,  затхлый
воздух каких-то подземелий. Андрис повалился на пол  -  ноги  не  держали.
Тони требовал ремень или подтяжки - ему суетливо передавали. Кристальдовца
- это был кристальдовец - хотели бить, но Тони не позволил. В  голосе  его
зазвучали полицейские нотки, это подействовало.  Он  связал  кристальдовцу
руки, хотел связать ноги - тот  заорал.  Рана  обильно  кровоточила.  Икру
перетянули жгутом. "Зачем, сука, зачем?" -  кричал  ему  Тони.  "Ренегаты,
кусты, онанисты вонючие",  -  отвечал  тот.  Неизвестно,  что  происходило
наверху, был слышен только рев  пламени  и  треск.  Наконец,  Андрис  смог
сесть. Дрожь еще не прошла, но тело слушалось. Девушка лежала рядом с ним.
Он стащил с  нее  маску,  наклонился.  Она  дышала.  Перчатки  были  хитро
застегнуты, он повозился, стаскивая их.  Пульс  был  -  вполне  приличный.
Потом она открыла глаза. "О, боже", - простонала она. -  "Что  же  это?.."
"Тихо, тихо, тихо", - сказал Андрис, положив ей ладонь на лоб.  -  "Все  в
порядке".
     Горело еще час. Потом еще час нельзя было выйти из-за  жара  и  дыма.
Ток воздуха из шахты постепенно  слабел  -  тяга  падала.  Если  горело  и
наверху, то теперь или догорело, или погасили. Снова стало темно, по углам
что-то дотлевало. На всех, кто спасался в  коридорчике,  оказалось  четыре
зажигалки  и  три  неполных  коробка  спичек.  Дверь  была  из  негорючего
силиковуда, но филенка двери - повезло - просто  деревянная,  и  там,  где
дверь ее прикрывала, она  не  сгорела.  Андрис  отщипнул  ножом  несколько
лучин, сложил пучком, связал - факел был готов.  С  ним  пошли  еще  двое:
пожилой, но  крепкий  мужчина  с  офицерскими  замашками  и  хриплоголосый
парень. Пол вспенился, нога погружалась по щиколотку в  горячую  хрустящую
губку. Все сгорело дотла, до металлических  каркасов;  с  потолка  свисали
уродливые,  похожие  на  перевернутые  сморчки,   сталактиты:   пластмасса
светильников тоже вспенилась. Возле лестницы, ведущей вверх, лежали четыре
обгорелых трупа - все скорчившиеся, как боксеры в глухой защите.  Еще  два
лежали на лестнице. Там, куда выходила лестница, тоже было темно и  душно,
еще душнее, чем внизу. Андрис помнил, что  в  это  помещение  с  лестницей
ведут снаружи широкие двери, но сейчас их не  было:  на  их  месте  стояла
глухая бетонная плита. Он поколотил  ее  рукояткой  ножа,  по  озирался  -
хриплый  парень  уже  тащил  откуда-то   что-то   тяжелое,   бесформенное,
спекшееся. Это был сгоревший робот-официант. Втроем его подняли, раскачали
- в нем было килограммов шестьдесят весу - и стали  бить  бетонную  стену.
Через минуту с той стороны ответили. Еще  через  минуту  раздался  визг  и
скрежет - бурили бетон. Сверло показалось из стены, исчезло, оставив после
себя отверстие, в которое можно было просунуть руку. "Эй,  вы  там  что  -
живые?" - спросил кто-то с той стороны. "Живые, - сказал Андрис. - Нас тут
человек пятнадцать". "Эту штуку невозможно поднять, -  сказали  оттуда.  -
Надо будет высверливать дыру. Работа часа  на  два.  Потерпите?"  "Давайте
воду и фонари, - сказал Андрис. - Да, и бинтов". "У вас раненые?"  "Один".
С той стороны закричали, чтобы скорее несли воду в бутылках и перевязочные
пакеты. Передали несколько фонарей. Стали передавать воду  -  фруктовую  и
минеральную. Андрис выпил одну бутылку, не почувствовав  вкуса.  Остальные
бутылки рассовал по карманам, за пазуху -  и,  подсвечивая  себе  фонарем,
стал спускаться. Напарники пока остались -  принимать  груз.  На  лестнице
встретились еще двое - поднимались наверх, светя зажигалкой.  "Помочь?"  -
спросили его. "Не обязательно, - сказал Андрис. - Скоро нас вытащат".  Они
все же пошли наверх. Оставшиеся в коридорчике сидели  тихо,  кто-то  спал.
Воде обрадовались, пили жадно. Андрис перевязал кристальдовца, напоил его.
Кристальдовца лихорадило. В беспощадном свете фонаря он стал  маленьким  и
жалким. Пацан чик, лет семнадцать. Дурак дураком. Но - "шесть холодных  на
борт принял". Пожизненное заключение,  "экспресс".  Тюрьма  строго  режима
Хок-Гобуж на острове Земля Таисии, далеко за полярным кругом.  Андрис  был
там дважды по делам Центра. Средняя продолжительность  жизни  заключенного
составляла  шесть   лет.   Администрация   не   вмешивалась   в   порядки,
установленные самими  заключенными.  Общество  Хок-Гобужа  было  интересно
настолько, что Андрис попытался организовать  комплексную  этнографическую
экспедицию - изучать его изнутри; он носился с проектом,  пока  не  понял,
что поддержки ему  не  будет:  слишком  нежелательны  стали  бы  материалы
экспедиции для идеологов "нового пути". Обо всем этом Андрис  поговорил  с
Хаппой, и Хаппа дал ему почитать  огромную,  на  пятьсот  страниц,  работу
некоего  Е.Файнгара,  озаглавленную:  "Новый  неолит,  или  Бремя   летних
отпусков". Работа понравилась Андрису, но  оказалось,  что  Е.Файнгар  уже
умер.  Отсидев  пять  лет  в  обычном   лагере,   он   не   просто   сумел
адаптироваться, но и проанализировать жизнь заключенных с точки  зрения  и
этнографии, и социологии. Среди прочего он проводил и богато иллюстрировал
мысль примерно следующую: общественные отношения  в  лагере  соскальзывают
далеко в прошлое, к  родоплеменному  строю  -  примеры,  примеры,  примеры
обычаев и отношений в лагере и обычаев и отношений каких-нибудь  эскимосов
или никому не известных папуасских племен  -  видно  было,  что  Е.Файнгар
знает предмет великолепно, - поэтому, чтобы  уравновеситься  с  окружающим
миром и иметь с ним контакты (а такое  равновесие,  понятно,  имеется),  в
системе отношений в лагере должны также присутствовать элементы, пришедшие
из будущего -  далекого  и  не  очень.  Сюда  он  относил  абсолютную,  не
зависящую ни от чего гарантированность продовольственного и  вещественного
минимума, крышу над головой  -  и  постоянную,  непреодолимую,  неизбежную
погруженность в "поле общей ментальности" и, как следствие, насильственную
социализацию и политизацию каждого  индивидуума...  Пытаясь  разглядеть  в
отдалении прекрасные черты будущего, писал он, мы обычно не  смотрим  себе
под ноги и потому вляпываемся в это будущее по самые  ноздри  и  долго  не
можем понять, чем так пахнет;  однако  рано  или  поздно  принюхиваемся  и
перестаем обращать внимание. Искать проявления будущего, писал он  дальше,
надо там, где наиболее сильны рецидивы  прошлого:  именно  так  защищается
настоящее,  пытаясь  сохранить  себя  в  неизменности.  Принято  почему-то
считать,  что  будущее  должно  быть  прекрасно,   и   это   его   главный
отличительный признак. Абсурд: прекрасным может быть только  нечто  хорошо
известное;  будущее  всегда  пугающе-безобразно.   Став   настоящим,   оно
приобретает некоторые привлекательные черты - в нем уже можно  жить.  Став
прошлым, делается прекрасным  и  вызывает  ностальгию,  поскольку  впереди
маячит что-то новое, неизвестное и угрожающее. Нормальные  люди,  замечает
Е.Файнгар, предпочитают не всматриваться в реальное  будущее;  они  просто
по-детски неумело пытаются изобразить рай, покинутый их прародителями...
     Андрису хотелось что-то подобное сказать кристальдовцу, но  он  никак
не мог найти простую и конечную форму того, над чем думал давно  и  много.
Он ничего не  сказал,  поставил  фонарь  так,  чтобы  луч  рассеивался  на
потолке, и сел рядом с девушкой.
     - Скоро выйдем, - сказал он. - Как вы себя чувствуете?
     - Спасибо,  -  сказала  она.  Голос  ее  был  напряженный  -  видимо,
приходилось терпеть боль. - Мне сказали, что это вы меня вынесли. Спасибо.
     - Чисто рефлекторно, - сказал Андрис.
     - У вас здоровые рефлексы, - сказала девушка.
     - Да уж, - усмехнулся Андрис. - Здоровые...
     - Здоровые. Другие рефлекторно дернулись к лестнице.
     - Это и есть здоровый рефлекс - дернуться к лестнице.
     - Не рефлекс, инстинкт.
     - Ну, инстинкт... - Андрис помолчал. - Скажите, где я мог вас видеть?
     - Это тоже рефлекс?
     - То есть?
     - Задавать женщинам этот вопрос?
     - Нет, обычно я знакомлюсь по-другому.
     - Выносите из огня?
     - Например.
     - Замечательно.
     - Я говорю чистую правду: я  где-то  вас  видел,  но  никак  не  могу
вспомнить.
     - Знаете, я совершенно не могу сосредоточиться...
     - Не надо.
     - Меня раз фотографировали для журнала.
     - Какого?
     - "Информатика и информатроника". В позапрошлом  году.  С  вот  такой
улыбищей. На обложке.
     - Нет. Не видел этого журнала.
     - Оно и понятно.
     - Почему?
     - Специалисты никогда не ходят на голо.
     - Дурной тон?
     - Что-то вроде. Раздражает.
     - Раздражает... Тони, сколько времени?
     - Без пяти три, - сказал Тони. Голос его был  усталый.  Кристальдовец
спал, привалившись к стене. Или был в обмороке.
     - Скоро до нас доберутся, - сказал Андрис.
     - Да, - сказала девушка.
     - Вы тут постоянно работаете?
     - Да это не работа. Хотя -  платят  же...  Иногда,  вечерами.  У  них
приличная арматура. Была. Ну да ничего, купят еще.  Подождите,  где-то  же
должна быть моя маска? - она приподнялась и стала осматриваться.
     Андрис подал ей маску и перчатки. На  маске  изнутри  было  множество
желтых  блестящих  точек.  Расположенные  неравномерно,  они  образовывали
портрет странного, искаженного не то болью, не то гневом,  лица.  Подобные
микросенсорные маски, снимающие биотоки с мимических мышц и активных точек
лица,  Андрис  видел  и  раньше  -  ими  пользовались   операторы   систем
противоракетной обороны. Но датчиков на тех масках было гораздо меньше.
     - Сколько же здесь контактов? - спросил он.
     - Восемьсот пятнадцать. И по сто пятьдесят в перчатках.
     - Богато, - сказал Андрис. - А, извините, где вы вообще работаете?
     - В институте биофизики.
     - У... э-э... Радулеску?
     - В какой-то мере. А что?
     - Просто так.
     - Забавно - когда говорят о нашем институте,  обязательно  вспоминают
дедушку. Он что, так широко известен?
     - Выходит, так.
     - Жалко. Получается, что вы судите о нас по одному диноцефалу.
     - Диноцефалу?
     - Были такие - еще до ящеров.
     - Я вообще о вас не сужу. Я про  вас  ничего  не  знаю,  как  я  могу
судить?
     - Про Радулеску же вы откуда-то знаете?
     - Про Радулеску я тоже ничего не знаю. Фамилию только слышал, и все.
     Далекие, приглушенные  толщей  бетона  завывания  бура  прекратились,
потом грохнуло - упало что-то тяжелое.
     - Ну, вот, - сказал Андрис. - Можно и выходить.
     Декан был моложав  и  делал  вид,  что  куда-то  спешит.  Андрис  же,
наоборот, тянул резину и страшно жалел,  что  старик  Ломброзо  сейчас  не
здесь: декан являл собой тип рафинированного жулика. Такой просто  не  мог
не брать.  Рука  Андриса  непроизвольно  тянулась  к  бумажнику.  Наконец,
сошлись на том, что деканат пока не будет давать ход  делу  -  по  крайней
мере,  до  окончания  следствия.  Намек  Андриса  на  то,  что  в   случае
благоприятного исхода  благодарность  родственников  обормота  Тони  будет
безмерной, декан воспринял очень сдержанно. То ли намек  был  недостаточно
прозрачен,  то  ли  представления  декана  о  безмерности  расходились   с
общепринятыми.
     - Ну, вот, - сказал Андрис обормоту Тони, который дремал на  скамейке
в сквере. - Можешь идти на лекции. Пока что я тебя отстоял. А  то,  может,
еще и в полицию сбегаю - пусть дело прекращают?
     - И так прекратят, - сказал Тони. - У них на меня никакой компры нет.
Не хочу я на лекции. Я спать хочу.
     - Ничего себе - спать! - возмутился  Андрис.  -  Спать  знаешь  когда
будем?.. - он хотел сказать, когда именно они будут спать, но передумал. -
Давай-ка найдем какой-нибудь уединенный телефон.
     - Телефон... - пробормотал Тони. - А, телефон. Телефон есть.
     - Опять где-нибудь в подвале?
     - Нет, - Тони помотал  головой,  стряхивая  с  себя  остатки  сна.  -
Наоборот.
     Они обошли учебный корпус и  направились  к  зданию  общежития:  двум
шестнадцатиэтажным  башням,   соединенным   перемычками-галереями:   между
четвертыми и десятыми этажами.  Двухэтажный  цоколь  здания  был  весь  из
стекла. Все это было бы даже красиво, если бы красоту  не  портила  не  то
незавершенность, не то запущенность: потеки на стенах,  грязь,  трещины  в
стекле, кое-где стекол  не  было  вовсе.  Возле  парадного  в  ряд  стояли
мусорные баки. В лифте воняло. На панели  чем-то  красным  было  написано:
"Оставь одежду, всяк сюда входящий". Ниже: "Нельзя так жить,  люди!"  Крик
души. Под  вентиляционной  решеткой  висел  приклеенный  намертво  плакат:
портрет Кристальдо в две краски и  лозунг:  "Народ  всегда  прав!"  Кто-то
пытался плакат отскоблить - не получилось.
     На десятом этаже Тони  постучал  в  дверь  с  надписью:  "Телецентр".
"Кто?" - спросили из-за  двери.  "Это  я,  Ольвик",  -  сказал  Тони.  Ему
открыли. В комнатке было не повернуться - аппаратура и груды журналов. Тут
же была дверь в другую, смежную комнату, светлую и более  просторную.  Там
стояла телекамера. Парень сказал: "Хорошо, что  ты  пришел.  Покарауль,  я
скоро приду. Никого не пускай." Тони запер  за  ним  дверь.  Андрис  нашел
телефон, снял трубку. Аппарат был старого типа, и он повозился, прилаживая
декодер к наушнику. Потом набрал нужный номер, дождался  гудения,  сказал:
"Август. Информацию", - и  стал  ждать.  Через  минуту  декодер  заговорил
искусственным голосом.
     С институтом все было  просто.  На  балансе  лаборатории  волновой  и
акустической транслокации числилось семь предметов из драгоценных металлов
стоимостью двадцать одна тысяча триста пятнадцать динаров каждый; предметы
именовались  "информационными  носителями   ЭЛТОР".   Согласно   правилам,
установленным для  хранения  такого  рода  предметов,  они  содержались  в
бронированном сейфе, установленном в специально оборудованном и охраняемом
помещении.  Предметы  приняты  на  баланс  четвертого  марта  сего   года.
Распоряжение   об   оплате   подписано   лично    директором    института,
действительным членом Академии,  профессором  Василе  А.Радулеску.  Точка.
Далее: из допроса Штефана Рацека, девятнадцати лет, уроженца города Скрей,
члена ультралевой группировки  "Рука  Эльвера",  студента  филологического
факультета,  стало  ясно,  что  диверсия,  совершенная  им,  имела   целью
уничтожить  гнездо  разврата  и  пресечь  социальную  деградацию  граждан;
центральный комитет "Руки Эльвера"  постановил  считать  все  компьютерные
игры, в которых осуществляется обратная связь по типу В и  С,  атрибутикой
социального онанизма, предназначенной для отвлечения граждан от актуальных
проблем  современности  и  ведущей  к  резкому  снижению   их   социальной
активности. Решение о диверсии принято  им  самостоятельно.  Точка.  Конец
сообщения.
     Н-да...  А  между  прочим,   выражение   "социальный   онанизм"   уже
проскакивало  где-то;  ну  да,  сам  Кристальдо  запустил  его  в  оборот,
произнося речь то ли в ООН, то ли в "Ассамблее Юг-Запад" - но  речь  тогда
шла о наркотиках. Точно, точно. Эльвер объявил себя  зоной,  свободной  от
наркотиков - и, похоже, действительно ею  стал.  По  крайней  мере,  Хаппа
утверждает, что так оно и есть. Методы у  них,  правда...  но,  опять  же:
зачем иметь много денег в стране, где их нельзя потратить? В  стране,  где
вообще нельзя иметь неучтенные деньги?  Где  вообще  нельзя  иметь  ничего
неучтенного? Все равны перед цифрой... Никогда не пойму,  почему  это  так
привлекает нынешнюю молодежь... хотя только ли нынешнюю? Вся история  рода
людского - история бегства от свободы. Из  царства  свободы  -  в  царство
осознанной необходимости. Не просто осознанной -  обожествленной.  Кстати,
ты и сам такой - вспомни. Хотя... Кстати, тот  же  Е.Файнгар  пи