сал,  что,
пока молодежь отбрасывает от себя  ценности  отцов,  общество  движется  в
прежнем  направлении  -  закон  реактивного  движения;   опасения   должны
возникать, когда она их почему-то _н_е_ отбрасывает...
     - Знаете, дядюшка, -  сказал  Тони,  -  мне  кажется,  что  вам  надо
поговорить с Рене.
     - С этим вот парнем?
     - Да. Он здесь все знает куда лучше чем  я.  Это  же  нервный  центр.
Алеф. Кроме того, он большая умница.
     - Значит, поговорим. Ты нас познакомишь?
     - Конечно. Вы же видите  -  из  меня  получился  очень  относительный
Вергилий.
     - Отнюдь. Все было вполне мило.
     - Неужели вы не хотите спать?
     - Очень хочу. Я ведь почти два месяца совсем не мог спать.
     - Почему?
     - Болело.
     - А, верно, я уже и  забыл...  Давайте  подождем  Рене,  поговорим  с
ним... я тут подремлю чуть-чуть...
     Тони уткнулся в скрещенные на столе руки и обмяк.
     Зря я ввязался, с вернувшейся тоской подумал Андрис. Прежнее  чувство
- что все ни к черту - вернулось  и  ныло  теперь  где-то  пониже  кадыка.
Говорят, там  находится  душа.  Отсюда  -  закадычный  друг.  За-кадычный.
За-душевный.  Воспоминания  о  Петцере  отболели,  а  сейчас   вот   опять
захотелось, чтобы он побыл  немного  здесь,  рядом.  Такие  друзья  бывают
только раз. И вот...  Он  долго  не  мог  простить  Хаппе  доктора.  Потом
притупилось. Доктор, подумал он, еще не понимая,  что  к  чему.  В  голове
будто мигнула сигнальная лампочка. Тут доктор и там доктор...
     Петцер говорил, что... они сидели тогда втроем: он, Андрис и  Хенрик,
Хенрик приволок несколько бутылок  настоящего  рейнвейна,  и  доктор,  как
обычно бывало, пустился в  рассуждения  -  и  вырулил  на  тему  борьбы  с
наркотиками. Тогда только что организовался КБН, и Заген раздавал  направо
и налево обещания покончить с безобразием... Все  чушь,  сказал,  морщась,
Лео, потому что никто не знает  причин  явления,  которое  этот  гипертроф
собрался искоренять. Кроме тебя, конечно?  -  поддел  Хенрик.  Да,  сказал
доктор. Кроме меня. Только мне,  как  обычно,  никто  не  верит.  Все  мы:
авгуры, оракулы и кассандры - существа с трагической судьбой,  потому  что
никто не хочет знать, как все будет на самом деле, а хочет  только,  чтобы
его успокоили и сказали, что все будет оч-чень здорово. Ну, а все-таки?  -
спросил Хенрик. Как там насчет причин? Насчет причин так: когда-то,  очень
давно, один из многочисленных видов обезьян взял да и  потерял  контакт  с
природой. О причинах можно догадаться: скажем, произошло резкое  изменение
условий  жизни,  какая-то  климатическая  катастрофа.   Все   естественные
программы   функционирования   вошли   в   противоречие    с    инстинктом
самосохранения и отключились. Теперь любой поступок, прежде  естественный,
инстинктивный, требовал от обезьяны  предварительного  моделирования  его.
Сумма этих идеальных моделей реальных явлений и составила  то,  что  можно
назвать  человеческим  интеллектом.  Обезьяны,  а  теперь  уже   -   люди,
рождающиеся и вырастающие в поле  общего  интеллекта,  заражаются  им.  Он
сразу, мгновенно, блокирует программы естественного  поведения.  Отсюда  у
каждого человека в  отдельности  и  у  всего  вида  в  целом  возникает  и
поддерживается  отчуждение  от  природы.  Но  программы   эти,   пусть   и
блокированные, продолжают существовать, потому что идут непосредственно от
генов, - и это вызывает внутренний разлад, дискомфорт,  стремление  что-то
сделать, чтобы преодолеть отчуждение. Наиболее  распространенным  способом
преодоления такого отчуждения является создание предметов второй природы -
предметов, явлений, сутей, над которыми человек властен, которые он  может
постичь, которые принадлежат ему. Вся вторая природа - это,  если  хотите,
мост, который человек в панике громоздит из  подручных  материалов,  чтобы
вернуться в лоно матери-природы... Не всем хватает творческой работы  -  а
именно  творчество,  созидание  позволяет  чувствовать,   что   отчуждение
преодолевается, - не все  имеют  одинаковую  тягу  к  преодолению...  люди
разные, кому-то достаточно изобразить бабочку,  кому-то  нужно  штурмовать
небо... короче, постоянно идут поиски  обходных  путей.  Обычно  это  либо
химия, либо так называемые массовые  психозы.  Химия  бывает  двух  родов:
позволяющая нашим внутренним образам занять место реального мира -  притом
их  пластичность  сохраняется  или  даже  усиливается,  возникает  иллюзия
слияния с  миром,  то  есть  иллюзия  преодоления  отчуждения  -  это  так
называемые галлюциногены; и  разного  рода  суррогаты  химических  агентов
положительных эмоций - здесь мы получаем результат, не  решая  задачки.  И
массовые  психозы,  буйные  и  тихие...  буйные  заметнее:  ловля   ведьм,
вурдалаков, шпионов... но тихих больше. Тихие -  это  восприятие  внешнего
мира  согласно  внутренним  установкам.  Чем  больше   расхождение   между
внутренней картиной мира и внешним миром, тем больше работы интеллекту  по
преодолению этого расхождения, то есть - по  преодолению  отчуждения;  тем
большее удовлетворение получается в результате.  Вот  вам  физиологическая
подоплека тоталитаризма. Ну, не только, возразил Хенрик. А террор? То есть
игра  на  инстинкте  самосохранения.  Террором   заставляют   поверить   в
государственный миф, сказал Лео. Поверить истово,  вопреки  всему.  И  вот
когда эта вера войдет в общую ментальность, когда с ней  начнут  рождаться
на свет - тогда и заработает тот механизм, и все  начнут  ловить  кайф  от
того, что не будут замечать, что действительность не такая,  какой  должна
быть согласно мифу. А самое смешное начинается, когда по каким-то причинам
миф начинает распадаться... Точно, сказал Хенрик, это ты  прав.  Но  тогда
что же получается: выбор-то не богат? Или тоталитаризм, или наркотики, или
всеобщее творчество на всеобщее благо? Четвертого  не  дано?  Видимо,  да,
сказал Лео. Четвертого не дано. Хотя нет, вру. Дано четвертое. Что именно?
-  спросил  Хенрик.  Достижение  цели,  сказал  Лео.  Истинное  слияние  с
природой. Да? И как же ты это  представляешь?  -  спросил  Хенрик.  Никак,
сказал Лео. Совершенно вне моих способностей и возможностей...
     Весело у тебя получается, сказал через минуту Хенрик,  глядя  куда-то
вдаль поверх бокала. Так весело, что... Не польстить тщился, сказал Лео, а
порадеть о благах духовных. Или ты не рад? Рад, сказал Хенрик, как же  мне
теперь не радоваться... Он открыл еще одну, последнюю бутылку, молча налил
себе, молча поднял и молча выпил. И тогда доктор сказал  интересную  вещь.
Он  сказал:  разум  -  паразит  нашего  мозга.  Он   живет   на   площади,
предназначенной не для него. Потому все так и получается. А  для  кого  же
эта площадь? - спросил Андрис. Поживем - увидим, сказал доктор. Я думаю  -
увидим...
     Андрис  поднял  голову,  прислушался.  Нет,  показалось.  Тони  спал.
Парень, которого  они  ждали,  все  не  возвращался.  Андрис  прошелся  по
комнатам, полистал журналы. Все журналы были музыкальные. Моральным уродом
Андрис себя не считал и равнодушие  к  музыке  полагал  естественным.  Его
пытались  переубедить,  и  неоднократно  -  особенно  женщины.  Но...   На
подоконнике лежал магнитофончик, горкой - кассеты. Хотел включить,  но  не
стал - неудобно без хозяина. Город был как на ладони. Вон там - "Палас", а
вот, очевидно, вокзал.  Да,  вокзал.  Слева  синеватой  грядой  подступал,
втискивался между кварталами  Серебряный  бор.  Воздух  был  исключительно
прозрачен. Осень. Скоро начнут желтеть деревья. В столице уже желтеют...
     Но боже ты мой - до чего надоело носить маски! Уже за пятьдесят  -  и
какую же огромную часть жизни занял этот странный, жестокий,  непристойный
карнавал... жалко, жалко, жалко... Никуда не денешься. Доктор говаривал по
подобным поводам: такова структура момента. ТСМ. ТСМ - и  приходится  жить
какой-то призрачной, схематичной жизнью. ТСМ... надо было смотаться тогда,
в девяносто втором - в какую-нибудь  Швейцарию...  стать  швейцарцем...  и
причина была, и поводов - по  самые  уши...  и  возможность  прекрасная...
Проклятый Шерхан. ТСМ.
     Щелкнул замок, и вошел тот парень. Рене.
     - Извините, задержался... - начал он, увидел спящего Тони и осекся, -
но Тони уже проснулся, подскочил и стал тереть глаза.
     - Нормально, Рене, - сказал он. - Я так... слегка.
     - Интересные новости, че, - сказал Рене. Андриса он будто не замечал.
Таковы были теперь правила хорошего  тона.  -  Ты  знаешь,  наверное,  что
факультет естественных наук выделил два миллиона новыми на помощь семейным
и детным? Знаешь, да? Так вот: не будет двух миллионов. Передумали.
     - Как? - удивился Тони. - Большой Совет проголосовал.
     - Совет проголосовал, а деканат сказал: фиг вам. Деньги делись.
     - Плохо дело. То есть со всех сторон плохо.
     - Буду делать передачу. Разъяснять и успокаивать.  Беда  в  том,  что
деканат как-то уж очень подозрительно крутит хвостом.
     - А ректор?
     - Ну, ты же знаешь: я вас не, вы меня не.
     - Ловко у него выходит... Слушай, Рене: ты Еву Йенсен помнишь?
     - Конечно.
     - Я ее вчера видел. Так вот: она полностью завязала. Тебе не кажется,
что происходит нечто странное?
     - Мне кажется... - Рене сел на стул верхом, скрестил руки на  спинке,
посмотрел на Андриса, на Тони; Тони ему кивнул:  можно,  мол.  -  Еще  как
кажется. Не далее как вчера обсуждали эту тему.
     - Придумали что-нибудь?
     - Оригинального - ничего. Все сходятся  на  том,  что  кто-то  что-то
добавляет в питьевую воду. Помнишь работы Кристоффа по сверхразведениям?
     - Я же юрист.
     - Тьфу, черт, все время путаю,  кто  есть  кто.  Конечно,  ты  юрист.
Кристофф   показал,   что   некоторые   вещества   сохраняют   способность
воздействовать на живые ткани при концентрациях меньших, чем  молекула  на
литр. Ему тогда чуть было не отвалили нобелевку. Но почему-то не отвалили.
     - Я думал, ты что-то знаешь.
     - Я знаю только, что кристальдовцы второй год облизываются на систему
водоснабжения.
     - А что они имеют против компьютерных игр?
     - То же, что и против наркотиков: отвлекают молодежь от революции.
     - Игротеки громят не только кристальдовцы.
     - Ну, не все кристальдовцы признаются, что они кристальдовцы.  У  них
есть, говорят, и тайная организация.
     - Все равно не сходится.
     - Может быть, че, может быть. Меня сейчас эти  два  миллиона  волнуют
больше, чем все  игротеки  мира.  Очень  нехороший  прецедент  -  и  очень
нехорошие настроения в народе. Может быть большая буза.
     - Да, это...
     -  Кстати,  о  бузе.  Сегодня  откатники  опять  идут  в  "жестянку".
Приглашаются все желающие. Где-то около моста все будет происходить.
     - Что такое "жестянка"? - спросил Андрис. - И кто такие откатники?
     - "Жестянка", или Жестяной бор, - сказал Рене, - это то,  что  раньше
называлось  Серебряным  бором.  До  поза-позапрошлого  года,   когда   там
порезвился фонд Махольского.  А  откатники  -  это  такие  чудные  ребята,
которые считают, что  надо  время  от  времени  отдыхать  от  цивилизации.
Разряжаться. Устраивают всякие коллективные действа. Были  тут  гаитянские
студенты, вудуизму научили. Вот они и... пока, без особой уголовщины.
     - Рене, - сказал Андрис,  -  может  быть,  я  надоел  вам  со  своими
вопросами... но  это  не  вполне  праздное  любопытство.  Если  можно,  то
поподробнее насчет Жестяного бора.
     - На сколько подробнее? - осведомился Рене деловито. - Могу  на  пять
минут, могу на час.
     - То есть вы основательно в курсе дела. Давайте начнем  с  пятнадцати
минут.
     Рене слегка откинулся на своем стуле, подумал, потом начал:
     - После того, как пустили поезда по скоростной трассе "Север  -  Юг",
урочище Серебряный бор стало  популярной  зоной  отдыха  жителей  столицы.
Согласитесь, час езды - и вы попадаете в  один  из  живописнейших  уголков
страны, - это привлекало многих. Уже через год после  начала  эксплуатации
урочища в таком качестве  экологическая  обстановка  резко  ухудшилась.  В
выходные дни плотность отдыхающих в некоторых местах бора доходила до  ста
человек на  гектар,  что  раз  в  восемь  больше  оптимума.  Антропогенное
воздействие было значительным. Перед  властями  встал  выбор:  либо  резко
ограничить поток отдыхающих, либо распределять их как-то более  равномерно
по территории урочища, либо пойти на заведомое  истощение  биоценоза,  как
это и произошло в лесах зеленой зоны столицы...  И  тут  фонд  Махольского
предложил   провести    крупномасштабный    эксперимент    по    повышению
сопротивляемости биоценоза антропогенному  воздействию.  Была  разработана
система  управления  биоценозом:  периферические  датчики  поставляли   на
процессоры информацию о состоянии всех видов  растительности,  процессоры,
объединенные в сеть, давали команды на полив, подкормку, лечение -  и  так
далее. Систему развернули на площади в семьсот гектар. Фонду она  обошлась
в двадцать семь с половиной миллионов фунтов  стерлингов.  Предполагалось,
что облагороженные  биоценозы  будут  иметь  сопротивляемость  на  порядок
большую, чем необлагороженные. Эксперимент продолжается по сей день,  хотя
первый, главный и никем  не  ожидавшийся  результат  был  получен  уже  на
следующий год: посещаемость урочища уменьшилась примерно в  двести  раз  и
стала значительно меньше той, что была до прокладки трассы. Не то  что  из
столицы - жители Платибора и студенты  почти  полностью  перестали  бывать
там.  Почему-то  там  стало  очень  неприятно  находиться.  Объясняют  это
исчезновением птиц - в облагороженных районах нет вредителей, птицы там не
селятся, стоит тишина, а у человека в подсознании: если замолкли  птицы  в
лесу, значит, опасность... Так или нет - сказать трудно. Но по себе  знаю:
вдруг становится жутко. Среди дня, внезапно. Причем я, кажется, человек не
слишком  впечатлительный.  Это  общая  часть.  Приступаем  к   техническим
подробностям...
     Андрис не стал прерывать его. Он слушал, не особо  вникая  в  суть  -
знал, что все нужное задержится в памяти. Задержится,  подгонится  одно  к
другому... Ему трудно было на следственной работе: там все формализовано и
требует постоянного перевода мыслительных процессов,  которые  совершаются
сами собой, на язык официальных документов. Хотя всего-то и надо:  набрать
как  можно  больше  информации  и  ждать,  когда  сложится   картина.   Не
торопиться. Не гнать гусей. Не выхватывать рыбку из котелка...
     Но что-то жуткое,  завтрашнее  было  в  бору,  процветающем  по  воле
человека,  но  не  для  человека.  Какое-то  новоявленное,  новомасштабное
чудовище Франкенштейна... Не нагнетай, сказал он себе. Не так все жестко -
вон  собираются  там  сегодня  ночью  и  намерены  веселиться...  ну,   не
веселиться - расслабляться, так будет вернее...
     - А как вы думаете, Рене, - неожиданно для себя сказал он, -  нет  ли
связи между Жестяным бором и тотальным отказом от наркотиков?
     Рене замолчал и ошарашенно посмотрел на него.
     - Связи? - переспросил он. - Какая тут может быть связь?
     - Не знаю, - сказал Андрис.  -  Просто  и  то,  и  другое  -  явления
уникальные и очень локализованные.
     - Ну, таких-то уникальных и локализованных явлений можно назвать  еще
много.
     - Например? - Андрис наклонил голову.
     -  Например...  например...  -  Рене  поморгал.  Потом  нахмурился  и
посмотрел на Андриса уже как-то иначе - не так, как до сих пор.
     - Не будет примеров? - поинтересовался Андрис.
     - Подождите,  подождите...  -  пробормотал  Рене.  -  Не  так  сразу.
Во-первых, несовпадение по времени... и потом - механизм?..
     - Несовпадение - ерунда, эффект может  быть  кумулятивным,  -  Андрис
чувствовал, что его понесло. - А что касается механизма - да какой угодно!
Такая масса растительности - пожалуйста: изменение электрической  емкости,
колебания ее - проверял кто-нибудь? Изменение зарядов? Тепловое излучение,
ультрафиолетовое излучение, инфразвук? Всякие летучие вещества, фитонциды,
например...
     - Феромоны... - прошептал Рене; глаза его стали круглыми, он  смотрел
на Андриса, как Вальтасар на стену. - Так он и гнал нас феромонами...  мне
и в голову... никому в голову...
     Андрис чувствовал, как собирается кожа на спине. Он знал,  что  такое
феромоны - слово было сказано,  и  сразу  стало  понятно,  что  именно  то
слово...
     - Что с вами? - шепотом спросил Тони.
     - А? - Андрис повернулся к нему. Лицо  Тони  было  напряжено,  как  у
человека, который опасается неприятного розыгрыша.
     - Я говорю - вы как будто змею увидали.
     - Да, че, - сказал Рене. - Именно змею. Знаешь, что  такое  феромоны?
Это такие летучие вещества, которые влияют на поведение. Раньше считалось,
что феромоны бывают только у насекомых...
     - Ну, и?..
     - Оказалось, что люди ничем не хуже насекомых.
     - Понятно... - протянул Тони. - Да, это многое объяснило бы...
     - Этим многое и  объясняется,  -  сказал  Андрис.  -  Феномен  толпы,
например.
     - Да, - сказал Тони. - Я о том же.
     - Надо поговорить с ребятами, - сказал Рене.
     - Есть с кем? - спросил Андрис.
     - Вы хотите?
     - Очень.
     - Тогда дня через два-три - вот прокачаем историю с  миллионами...  И
Марину можно будет пригласить...
     - А что за Марина?
     -  Интересная  дама.  Из  института  Радулеску  -  работает  там   на
программном муляже мозга.  Умница.  Недавно  "круглый  стол"  проводили  -
"Экология и нравственность", - о, как она нашего Сатируса гоняла!  Есть  у
нас  такой  Сатирос,  большой  поборник  нравственности,   его   студентки
Сатирусом прозвали. Пух и перья.
     - Э-э... - Андрис нахмурился, вспоминая. - Сомерс?
     - Да. Она по мужу - Сомерс. Только  он  от  нее  сбежал.  Вообще  он,
конечно, сукин сын. Пустил слух, что она - дочь мутанта.
     - Так, - сказал Андрис. Все встало на места. Он вспомнил. - Вспомнил.
Где я ее видел. То есть не ее.
     - Так вы уже знакомы? - спросил Рене.
     - О! - сказал Тони. - Более чем. Дядюшка ночью вынес ее из огня.
     - Из какого огня?
     - Из самого натурального.  Ты  еще  не  слышал  про  пожар  в  "Клубе
Одиноких Генералов"?
     - Так вы там были? - закричал Рене. - А чего же вы молчите?  Что  там
было? Правда, что бомба?
     - Правда, - сказал Андрис. -  Граната  с  термитными  шариками.  Семь
человек сгорело, в том числе и бомбист.  -  Всех,  кто  был  возле  лифта,
просили говорить именно так.  Андрис  не  слишком  верил  в  действенность
подобных методов, но просьбу, конечно, уважил.
     - И кто же? Полосатики?
     - Это кристальдовцев так зовете?
     - Их самых.
     - Похоже, что да. По крайней мере, они там были.
     - Гады, что делают... Семь человек, говорите?
     - Шесть - и бомбист.
     - Все равно семь... Ах, черт, - Рене потер лицо.  -  Как-то  даже  не
верится, что у нас - такое...
     -  Ну,  почему,  -  сказал  Андрис.  -  Мы   -   страна   с   давними
террористическими традициями.
     - Да, - сказал Рене. - Конечно. Но это всегда было где-то не у нас  -
на юге, на западе... У нас было спокойно... на уровне рядовой  уголовщины.
Бомбы не взрывали.
     - Бомбы, - сказал Андрис. - Бомбы - еще не все...
     Бомбы действительно были только цветочками.
     ...Согласно теории Хаппы - монография  "Сублимация  демократии",  год
издания  тысяча  девятьсот   девяносто   восьмой,   тираж   сто   тридцать
экземпляров, "для служебного пользования",  -  терроризм  в  нашей  стране
давно утратил свою начальную философию возмездия, превратившись постепенно
в  рядовую  фазу  развития  любого  общественного  движения   в   условиях
социальной или политической пассивности большинства населения. Посылка эта
формулировалась в прологе, а дальше шла исключительно интересная глава,  в
которой подробно, шаг за шагом, прослеживался путь  Кронта  и  Миксона  от
попыток отс