т  добровольцев,  но
лишь половина из них была экипирована должным образом -  имели  карабин  и
пару запасных обойм к нему. Остальные вооружались кто чем, я  видел  даже,
как на поляне у дома, где происходило  совещание,  тренировались  лучники.
Более тяжелого оружия фактически не было - сказывался запрет на  ввоз  его
на Сэлх, постулированный в конституции планеты. Как и всякое  ограничение,
это имело оборотную  сторону  -  чтобы  воевать  без  оружия,  приходилось
привлекать к войне больше людей, и цель достигалась, фактически,  теми  же
жертвами, что и при применении самых современных видов вооружения.
     А-Курр с лучшими стрелками - ими, конечно же, были жители  Континента
- в первый же день организовали блокаду поселка. Правда, ополченцы  сумели
хорошо укрепиться и серьезного ущерба от блокады не испытывали.  Снайперам
А-Курра не удалось занять ни одной удобной позиции над поселком - на  всех
высотах уже окопались ополченцы и при попытке захватить одну из них  отряд
А-Курра потерял сразу троих бойцов.
     Использование машин в боевых действиях также исключалось.  Во-первых,
сказывалось отсутствие достаточных запасов энергетических элементов,  хотя
их сбор и был организован по всему острову и  Континенту.  Да  к  тому  же
ополченцы  каким-то  образом  сумели  наладить  в   поселке   производство
самонаводящихся ракет, не слишком,  правда,  опасных,  но  попадающих  без
промаха. Две наши машины, появившиеся  над  поселком,  были  обстреляны  и
получили значительные  повреждения,  хотя  никто  из  членов  экипажей  не
пострадал.
     Насколько я понял, в ходе конфликта бои происходили лишь на  острове,
а весь Континент остался в стороне. Да и тут они принимали характер скорее
стычек, чем настоящих  боев,  лишь  в  поселке  развернулось  единственное
сражение - первое в истории Сэлха. До конфликта  на  острове  жило  больше
трех с половиной тысяч  человек.  Часть  погибла  в  поселке,  большинство
улетело  на  Континент,  переполнив  те  несколько   небольших   освоенных
участков, что там  были.  Какая-то  часть  населения  просто  скрылась  на
Континенте - это,  в  основном  те,  кто  опасался  за  свою  жизнь  из-за
родственных отношений с кернеммитами. "Чистокровных" кернеммитов, судя  по
всему, не осталось,  или  же  все  они  также  сумели  укрыться  в  дебрях
Континента.
     Но вообще чувствовалось, что напряжение,  приведшее  к  такой  острой
стычке, спадает. Конечно, оставались те, кто в  схватке  потерял  близких,
чьи дома разрушили, кто жаждал отомстить за  происшедшее,  но  все  больше
людей воевать больше просто не хотело. Даже если это  была  война  за  то,
чтобы вернуть привычную спокойную жизнь. Румбо понимал  это,  и  спешил  с
организацией штурма.
     Правда, таяли и силы ополченцев. Многие из них оказались в  ополчении
случайно, и теперь при первой возможности спешили  его  покинуть.  Комитет
ввел суровые порядки - наблюдатели видели издали,  что  на  главной  улице
поселка, напротив развалин особняка Крандалоса были возведены виселицы, на
которых каждый день появлялись фигуры  новых  осужденных.  Только  за  три
последних дня из  поселка  бежало  двадцать  четыре  ополченца.  Они-то  и
рассказали о  присяге  Комитету,  которую  заставили  принести  всех,  кто
оставался в поселке, о численности и вооружении ополчения - их  оставалось
около трехсот человек, но вооружены они  были  гораздо  лучше,  чем  армия
Румбо. И еще о том, что в районе складов специальная группа ополченцев  из
числа наиболее преданных Комитету, готовит какое-то новое оружие.
     Все это заставило Румбо ускорить подготовку к штурму поселка.
     Атака была назначена на  утро,  через  восемь  суток  после  принятия
решения о штурме поселка.


     Все-таки воевать они  не  умели.  Сначала,  когда  кое-как  сделанные
самодельные  ракеты  были  выпущены  сразу  с  трех  сторон  по   позициям
ополченцев, когда густой дым закрыл  видимость  и  стрельба  обороняющихся
пошла наугад, совершенно бесцельно, они бросились вперед именно так, как и
следовало - одновременно с двух сторон поселка, с целью соединиться где-то
между мэрией и складами и рассечь силы ополченцев надвое. И им бы  удалось
это, если бы не ветер. Ветер в то утро был сильнее обычного, и  уже  через
пять минут он сдвинул густое облако дыма,  покрывшее  сначала  поселок,  и
понес его, постепенно рассеивая, в сторону океана. Делать  дымовую  завесу
вторично оказалось незачем.
     Огонь ополченцев сразу же стал прицельным, и нападающие  залегли,  не
продвинувшись вперед и на пятьсот  метров.  Дул  ветер,  жарило  солнце  и
снайперы  из  поселка  стреляли  по  каждому,  кто   пытался   хоть   чуть
приподняться из-за укрытия. Казалось, все потеряно для повстанцев.  И  вот
тут случилось то, чего не ожидал никто из нас - с холма, на котором стояла
Станция Связи послышалась беспорядочная пальба и громкие крики,  несколько
человек выскочило из окопов и бросилось  бежать  к  поселку,  на  западном
склоне разорвалось два-три заряда, и оттуда, с главного,  самого  удобного
бастиона  оборонявшихся,  начал  вестись  прицельный  огонь  по   позициям
ополченцев, перед которыми залег отряд, наступавший с юга. Огонь по  этому
отряду - а им командовал А-Курр - сразу же практически прекратился, и они,
не понимая еще, что случилось, встали и ворвались в поселок. Ополченцы  не
выдержали и побежали. Многие бросали оружие и поднимали вверх руки.  Через
полчаса  все  было  кончено,  лишь  кое-где  раздавались  выстрелы,  когда
повстанцы, прочесывающие развалины поселка, натыкались на сопротивляющихся
ополченцев.
     Вспышки я не видел.
     В момент взрыва я как раз оглянулся, потому что мне  показалось,  что
Сунгар, как всегда нависавший у меня над головой, что-то сказал.
     Я лишь почувствовал толчок под ногами и упал, не понимая толком,  что
же случилось. А в следующее мгновение воздух, вдруг ставший  твердым,  как
скала, ударил меня в бок и отбросил назад.
     А потом навалился грохот.
     Я лежал на спине  и  с  каким-то  безразличием,  как  бы  со  стороны
смотрел, как  в  том  месте,  где  раньше  находились  склады,  поднимался
гигантский черный столб.
     Постепенно вершина его стала клубиться и расползаться в  стороны,  но
правильного, классического гриба не получилось. Сильный ветер, что  раньше
сдул дымовую завесу над поселком и здесь сделал свое дело.  Вершина  гриба
деформировалась, растянулась в сторону океана, а столб, ее поддерживающий,
изогнувшись дугой, медленно оседал вниз. Сверху что-то падало  -  какой-то
пепел и песок, но тихо, совершенно бесшумно.
     Я вообще не услышал ни звука.
     И только потом я почувствовал, что что-то придавило мне ноги и сел.
     Меня спасла защитная форма. Перед атакой  мне  вернули  шлем,  и  сам
Румбо проследил, чтобы я был полностью экипирован. А еще помогло,  что  мы
находились в стороне, вдалеке от эпицентра взрыва.  Мы  просто  наблюдали,
хотя Сунгар и рвался в бой - я это видел. А теперь он лежал, придавив  мои
ноги, полузасыпанный пеплом, и  не  подавал  признаков  жизни.  Кое-как  я
сдвинул его в сторону и встал.
     Вокруг я увидел серую пустыню.
     Поселка больше не было - лишь остовы зданий кое-где торчали из пепла,
да в том конце, где располагался особняк  Крандалоса,  выстояло  несколько
уже разрушенных раньше развалин. А там,  где  были  склады,  теперь  зияла
огромная воронка.
     И я был единственным живым в этой пустыне.
     Пепел падал сверху легкий, как снег. Черный пепел из черной тучи  над
головой. Иногда порывы ветра подхватывали  его,  и  он  черными  струйками
вился по земле, не находя за что зацепиться. Я сделал несколько шагов. Обо
что-то споткнулся и чуть не упал. Пошарил руками  -  это  оказался  чей-то
карабин. Наверное, Сунгара. Я хотел было  бросить  его,  потом  передумал,
закинул ремень за плечо. И медленно пошел в сторону Станции.
     Я по-прежнему ничего не слышал.
     Я не думал, что они решатся на это.
     Я не думал, что такое вообще возможно на Сэлхе.


     "Единственное, чего я боюсь - это предательства".
     Эти слова сказал не я. Я вообще говорю мало. По сути дела, я и  права
голоса, наверное,  не  имею.  Я  же  не  гражданин  Сэлха.  Правда,  такие
формальности мало что теперь значат.
     Это сказал Эни Салдо, уже  перед  тем,  как  все  стали  расходиться.
Сказал просто так, как бы про себя. И никто ему ничего отвечать не стал  -
не для того ведь это говорилось. Мы просто вышли  из  дома  на  крыльцо  и
стояли там, дыша свежим воздухом. Ничего здесь не изменилось. Теплый ветер
дул в сторону океана, клонилась к  горизонту  Маола,  из-за  облаков,  что
висели над горами,  пробивался  тусклый  свет  Ситэлха.  Сверкали  звезды.
Кричали какие-то зверьки в кустах, да иногда раздавалась трель куанча. Еле
слышно доносился шум прибоя снизу. И Эни Салдо произнес:
     - Единственное, чего я боюсь - это предательства.
     Мы постояли еще несколько  минут  и  разошлись.  Но  такие  слова  не
проходят даром. Я знал, что  рано  или  поздно  они  отзовутся  -  завтра,
послезавтра, через десять дней.
     Было тридцать шестое эланга по местному календарю.  Взрыв  в  поселке
произошел двенадцатого. Рейдер, прибытия которого ожидали три  дня  назад,
не появился - то, что я говорил Румбо, оказалось правдой. Но Румбо уже  не
было - как не было в живых уже почти никого из тех, кто принимал участие в
штурме поселка. Как не осталось никого из тех, кто сражался  в  ополчении.
Как не было больше и самого поселка.
     На Континенте было тихо и спокойно. Здесь никто ни в кого не  стрелял
и никто никого не преследовал. Здесь вообще было очень мало народа - сотни
полторы  в  нашем  временном  поселке,  сооруженном  вокруг  дома  Оланга,
погибшего еще в первые дни конфликта, не больше полутора  тысяч  в  других
местах. Здесь находилось много женщин - раза в полтора, наверное,  больше,
чем мужчин. Много детей. Почти ни одной целой семьи. Все в этом  конфликте
потеряли хоть кого-то из близких. Все ненавидели войну и то, что привело к
ней. Но слова о предательстве были произнесены - ничего еще не кончилось.
     Оланг был запасливым хозяином. Впрочем, как и все на Континенте.  Это
же не остров с его прирученной природой, где даже ураганы  редко  наносили
серьезный ущерб. Здесь еще не было ничего устойчивого, постоянного.  Здесь
разливались реки и извергались вулканы, приходили засухи  и  выползали  из
лесов, съедая все на своем пути, полчища риалов, которых можно  остановить
только огнеметом. Оланг был запасливым и удачливым хозяином - незадолго до
конфликта он собрал богатый урожай  карриса,  и  его  киберы,  как  всегда
деловитые и неутомимые, хотя уже, наверное, лет  на  сто  пережившие  свое
время, готовили поля под новые посадки, так что о пище некоторое время  мы
могли не заботиться.
     Нас заботило другое - директива об очистке Сэлха.
     Еще пару месяцев назад, до конфликта, до того, как  они  сами  начали
убивать друг друга, почти никто на Сэлхе  не  поверил  бы,  наверное,  что
такое возможно. Да здесь, в этом маленьком сообществе, такого никогда бы и
не случилось. Они просто не поверили бы, если бы я сказал, что вышла такая
директива. Лишь некоторые, те, кто родились не на Сэлхе - да и то  не  все
из них, а лишь те,  кто  как  личность  сформировался  в  Метрополии,  как
Гэптоки, например, или Ба-Кмона -  лишь  они  бы,  может  быть,  поверили.
Потому что каждый из нас примеряет к себе поступки и желания других людей,
их жизненные идеалы и их стремления. И любому из жителей прежнего, мирного
и  спокойного  Сэлха  принятие  такой  директивы  показалось  бы  диким  и
невозможным. Они не поверили бы,  и  спокойно  жили  бы,  как  раньше,  не
особенно тревожась о своем будущем. И дождались бы высадки Особых Отрядов.
     Правда, еще два месяца назад они бы, скорее всего, так и не узнали бы
ничего до тех самых пор, пока Особые Отряды  не  согнали  бы  всех  их  на
остров или куда-нибудь еще и не  начали  бы  быстро  и  весьма  эффективно
производить так называемую "проверку", после которой не  остается  никого,
кто бы мог рассказать, в чем она заключается. Даже я сам ничего  не  узнал
бы  тогда  и  тоже,  наверное,  несмотря  на  свой  статус,  подвергся  бы
"проверке".  Там,  где  работают  Особые  Отряды  не   должно   оставаться
свидетелей.
     Но я-то знал бы, что происходит, я-то сразу бы  понял,  что  все  это
реально и вполне возможно, даже более  того  -  неизбежно.  Это  здесь,  в
маленьком  обществе,  на  малонаселенной  планете,  где   каждый   человек
неизбежно воспринимается как личность, здесь такое трудно себе вообразить.
У нас в Метрополии все обстоит иначе. У нас все люди, что  тебя  окружают,
все человечество - это не отдельные  личности,  это  не  кто-то,  кого  ты
знаешь, с кем ты можешь поговорить, обменяться мнениями,  кого  ты  можешь
любить или не  любить.  Это  -  среда  обитания,  в  которой  мы  привыкли
существовать. Равнодушная, а зачастую и просто враждебная среда.  И  мы  к
ней равнодушны или враждебны. Это среда, а не  отдельные  люди,  и  к  ней
неприменимы те же чувства, что и к  отдельным  людям,  неприменимы  те  же
мерки. Каждый из нас, жителей  Метрополии,  может  быть  умным  и  честным
гуманистом или же циником и мизантропом. Он может быть добрым  другом  или
завистником и подлецом. Он может  быть  хорошим  или  плохим,  глупым  или
мудрым - любым. Но каким бы он ни был, это  не  изменит  его  отношения  к
среде обитания, потому что человечество как таковое не состоит для него из
людей, отдельных людей, которые имеют все те же недостатки, что  и  прочие
люди. Человечество слишком велико, людей  слишком  много,  чтобы  всех  их
можно было так воспринимать. Эволюция нашей психики не успела за развитием
нашей цивилизации, и потому все человечество для нас безлико, оно -  некое
отвлеченное понятие, которое  можно  изучать  и  исследовать,  но  которое
нельзя воспринять. Вполне допустимо  исследовать  среду  обитания.  Вполне
допустимо преобразовывать ее. И те, кто отдает директивы Особым Отрядам, и
даже те, кто служит в Особых Отрядах - вовсе не выродки какие-то, а  самые
обычные люди, занимающиеся самой обычной работой. И  если  бы  можно  было
просто суммировать все то горе и несчастье, что приносят люди  друг  другу
своими действиями, то Особые Отряды и их руководство были бы далеко не  на
первых  местах  в  списке  злодеев.  Их  обогнала  бы  масса  философов  и
писателей,  исследователей  и  поэтов,  которые  тоже,  хотя  и  косвенно,
преобразуют среду обитания.
     Директиву об очистке Сэлха получил не  я.  На  планете  действительно
оказался резидент, и он имел доступ в Станцию. Я не знаю, кто  это  был  -
взрыв застал его вне Станции -  но  я  знаю,  что  он  успел  связаться  с
Метрополией и успел получить  директиву.  Возможно,  в  момент  штурма  он
оказался в поселке и погиб вместе  с  остальными.  Возможно,  он  ушел  из
поселка раньше и остался жив. Возможно, вот сейчас, только  что  он  стоял
рядом со мной, говорил на нашем совете,  или  же  он  лежит  в  палатке  с
ранеными и не может уснуть от боли.
     Все теперь возможно, и никому на планете нельзя безоговорочно верить.
Потому что директива  об  очистке  Сэлха  -  это  серьезная  вещь.  Служба
Контроля работает эффективно, и у  Метрополии  хватит  сил  на  то,  чтобы
выполнить эту директиву, даже если придется ослабить другие участки.  Сэлх
- слишком малозначительный мир для повстанцев, чтобы был смысл бороться за
него. Нас никто не станет защищать. Нас просто уничтожат и через некоторое
время вновь откроют планету для колонизации.
     "Нас" - потому что я тоже теперь обречен. Даже больше, чем остальные.
Потому что я предал Метрополию.
     Тот день, двенадцатого эланга, был поворотным днем в  истории  Сэлха.
Возможно, когда-нибудь, если жители  планеты  сумеют  уцелеть,  его  можно
будет принять за начало отсчета новой эры.
     Тот день оказался поворотным и в моей судьбе.
     Я шел к Станции очень долго, не меньше часа. После  первых  же  шагов
дала о себе знать боль в колене, а потом заломило все тело. Защитная форма
вещь, конечно, хорошая, но это не скафандр третьей  категории.  И  будь  я
метров на триста ближе к эпицентру, мне переломало бы взрывной волной  все
ребра. Будь я ближе еще на сотню метров, и меня не спасло бы уже ничего.
     Несколько раз на пути я падал, вставал и снова падал. Лежал несколько
минут, потом снова вставал и шел дальше.  Потом  зарядил  дождь,  и  ветер
усилился, и все вокруг было застлано  дымом,  и  некоторое  время  я  даже
думал, что  потерял  направление,  но  все  же  крался  вперед  и  вперед,
ориентируясь скорее не по виду  местности  -  ничего  вокруг  узнать  было
невозможно - а по интуиции. И вышел на тропу, что вела наверх, к  Станции.
На то, что когда-то было тропой.
     Я вполз на четвереньках и так и лег около двери. Но  автоматы  знали,
что надо делать, и через  четверть  часа  дезактивация  была  завершена  и
открылась дверь во внутренние помещения. Я не заметил ничего необычного. Я
вообще ничего не заметил - мне было не до  того.  Я  кое-как,  через  силу
стянул с себя защитную форму, доплелся до своей койки и свалился  на  нее.
Мне стоило больших усилий тут же не провалиться в небытие, потому что  это
могло означать смерть.  Наощупь  я  открыл  стенную  панель  у  изголовья,
нащупал в аптечке дезактивант и налепил его на левое плечо. И только после
этого потерял сознание.
     Двое суток я был очень болен. Но  на  третьи  сутки  сумел  встать  и
шатаясь вышел к главному пульту. Только там  я  заметил,  что  на  Станции
кто-то побывал. Он не оставил никаких следов - ни личных вещей, ни записей
в журнале. Он просто вышел на  связь  с  Метрополией  и  открытым  текстом
сообщил о конфликте. Через сутки он получил директиву об очистке  Сэлха  и
ушел со Станции.
     Он мог быть любым из нас.
     Я смог покинуть Станцию  через  четыре  дня  -  уходить  раньше  было
неразумно. Три дня пробирался лесами к ферме Диайка, где  размещался  штаб
Румбо перед штурмом поселка. И не нашел там никого. Лагерь, в котором жили
и обучались те, кто готовился к штурму, оказался пустым. Я  не  нашел  там
ничего - ни провизии, ни оружия. Правда,  на  острове  трудно  умереть  от
голода, но мне необходимо было добраться до Континента,  поскольку  только
там я мог рассчитывать на спасение.
     Я встретил людей лишь на четвертый день скитаний, на ферме  Куалинга.
Дом был разрушен, но на другом конце поля стояло небольшое строение  из-за
которого тянулась вверх струйка дыма.  Минуть  пять  я  стоял  на  опушке,
наблюдая за ним, но люди, если они там и были, находились с другой стороны
строения. На всякий случай я повесил свое оружие на сук росшего на  опушке
дерева и не спеша пошел к строению прямо по посадкам  Гла-У,  инстинктивно
стараясь не наступать на молодые растения, хотя  теперь  в  этом  не  было
никакого смысла. Сразу же на другой стороне поля  послышалось  недовольное
верещание кибера-культиватора, но приближаться ко мне он не стал. А  из-за
угла строения вышла молодая женщина с карабином в руках.
     Я узнал ее еще издали. Это была Ньяра, жена Куалинга.  Теперь  вдова.
Она меня тоже узнала и медленно опустила  карабин,  смотрела,  как  я  иду
через поле. Стояла удивительная тишина, только кибер-культиватор заливался
вдалеке недовольными трелями и не замолк даже тогда,  когда  я  ступил  на
ровную землю перед строением.
     - Ты бы хоть выключила его, что-ли, - сказал я, подходя к Ньяре.
     - Пусть верещит. Все не так тоскливо, - сказала она. Потом  спросила:
- Ты из поселка?
     - Да.
     - Ну и что там?
     - А там ничего больше нет. Только Станция одна и осталась.
     - А чего же ты ушел?
     - Долго объяснять. Потом.
     - Есть хочешь?
     - Да.
     - Ну пошли, покормлю.
     Она повернулась и скрылась за углом  строения.  Я  пошел  следом.