стойчивой  системой  даже   при
значительных  внешних  воздействиях.  Если  бы  не   практикуемые   методы
управления, человечество  давным-давно  распалось  бы  на  множество  мало
связанных друг с другом миров, которые могли бы развиваться до  известного
предела а затем, с неизбежностью, либо застывали бы в своем развитии, либо
вступали в конфликт с соседними мирами. Ни один из этих миров не  смог  бы
никогда достичь и малой доли того могущества, которым обладала уже  тысячи
лет Метрополия.
     Но, когда дело доходит до оценки того, что ты лично, как человек, как
крохотная  часть  единой  системы  получаешь  от  ее  могущества,  картина
изменяется.  Потому  что  в  ходе  своего  развития  система  человечества
переросла отдельных людей и стала в конце концов развиваться лишь сама для
себя, интересы каждого отдельного человека были давно и  прочно  позабыты,
во главу всего были  поставлены  интересы  системы  как  таковой,  и  само
существование, сами мысли, устремления и мечты отдельных  ее  человеческих
элементов формировались таким образом, чтобы удовлетворять запросы системы
- не человека. Я, даже я, офицер Связи,  не  знаю,  кто  и  что  управляет
человечеством,  управляет  Метрополией,  чья  воля   направляет   движение
человеческой системы и какую цель она преследует.
     Но я знаю - уверен, что  знаю  -  что  это  не  человеческая  воля  и
преследует она цель, чуждую человеку.
     Возможно, не я один убежден в этом. Но нас, тех,  кто  это  понимает,
так мало, что нет надежды когда-то встретить себе подобного. И  приходится
жить и действовать в одиночку.
     Нас, спасенных, перебросили совсем  недалеко  -  на  Гирреву.  Лагерь
Алто. Я провел там четырнадцать долгих лет. Почти четырнадцать. Если  меня
спросят, какое место в Галактике ненавистно мне более  всего,  я  скажу  -
лагерь Алто, Гиррева. Я ни минуты не буду сомневаться в своем  ответе,  ни
секунды.
     Мы жили в боксах -  по  четыре  человека  на  маленькую  комнату,  по
двадцать комнат на бокс. Сотни  и  сотни  стандартных  боксов  с  системой
жизнеобеспечения ровными рядами выстроенные  вдоль  пологого  склона  горы
Аган. Рикпост - я теперь знаю - был  уродлив,  грязен,  мерзок.  Жизнь  на
Рикпосте  была   опасна   из-за   того,   что   планета,   помимо   своего
отвратительного климата, помимо местной еще не полностью выявленной  и  не
полностью уничтоженной, вредной для человека жизни, хранила в своих недрах
столько отравы,  что  средняя  продолжительность  снижена  была  вдвое.  В
основном, правда, из-за  детской  смертности,  так  что,  пережив  опасный
возраст, я не слишком рисковал.
     Гиррева была стерильна - именно поэтому издревле ее использовали  для
временного расселения тех, чьи миры оказались непригодными для жизни.  Она
была стерильна и бесплодна, недра ее  были  бедны  полезными  ископаемыми,
климат ее был ровным и бесцветным, ее  пейзажи  -  серыми  и  унылыми.  Ее
невыгодно было даже трансформировать, она была совершенно  бесполезна  для
человека, настолько чужда человеку, что не таила на себе  даже  опасностей
для него.
     Именно поэтому она и была нужна Метрополии, этому чуждому человеку  и
человечеству существу. Именно поэтому я и еще многие миллионы переселенцев
с других миров провели на Гирреве долгие годы бесцветной жизни, пока мы  и
наши  способности  не  потребовались  Метрополии  где-то   еще.   Конечно,
Метрополия заботилась о нас, конечно, она дала нам возможность и работать,
и учиться, и отдыхать - но все это лишь в пределах лагеря Алто. Для меня -
лагеря Алто. И других лагерей для многих и многих других. Все это  лишь  в
пределах навязанного тебе извне круга сожителей - по комнате, по боксу, по
лагерю.
     Иным все это было безразлично. Немногие сходили с  ума.  Я  уцелел  и
сохранил ясность рассудка. Даже в том, что я не привык  к  этому,  что  до
самого конца это не  осталось  мне  безразлично.  Потому  что  безразличие
такого рода, на мой взгляд, есть тоже есть помутнение рассудка.
     Я уцелел потому, что помнил Рикпост и помнил тех, кто был мне  близок
тогда. Снова и снова я не уставая от повторений вспоминал и вспоминал  то,
что было прежде, и до сих пор могу назвать всех своих родных, всех  друзей
по детским играм, всех ближайших  соседей,  до  сих  пор  могу  в  деталях
рассказать, как провел наиболее запомнившиеся дни своего детства. Я ничего
не забыл. Хотя - наверняка - многое приукрасил.
     Но эти воспоминания, за которые я,  несмотря  ни  на  что,  продолжал
цепляться все  долгие  четырнадцать  лет  на  Гирреве,  отдалили  меня  от
остальных людей. Да, они  защищали  меня  от  всего,  что  случалось  -  а
случалось многое, как не случаться, если в одном  месте  сгрудилось  сразу
столько совершенно разных людей, если собрались они  вместе  не  по  своей
воле,  и  лишь  сила,  чуждая  их  устремлениям,  извне  поддерживает  это
противоестественное единение. Да, воспоминания помогали не сойти с ума. Но
они же препятствовали любым проявлениям близости между мною и  остальными,
даже теми, кто этого заслуживал.
     Теперь я думаю, что именно в этом и состояла основная цель Метрополии
в лагере Алто - выделить среди его населения тех, кто годится  для  службы
Связи и других служб Метрополии, выкристаллизовать  в  них  отчуждение  от
остального человечества, сделать их  своими  удобными  орудиями,  исключив
всяческую возможность совершения непредсказуемых поступков.  Я  знаю  -  в
Службу Связи, и даже в Академию люди приходят не только из таких  лагерей.
Но знаю и другое - я изучал этот вопрос специально  -  те,  кто  достигает
высот, высших постов, какие только возможны у нас, так  или  иначе  прошли
путь, сходный с моим.
     Но это - лишь внешнее сходство.
     Потому что мой мир внутри меня остался, он не умер вместе с  разрывом
всех связей с внешним миром. Потому  что  то,  что  осталось  от  меня  во
внешнем мире - лишь тень того, что еще живо в душе. Потому что я не такой,
как все.
     Мне было почти двадцать, когда меня призвали  в  Галактический  флот.
Каждый знает, что радости от этого мало. Но я был рад - я  смог,  наконец,
покинуть лагерь Алто. Пять лет службы в десанте - я на многое  насмотрелся
за эти годы. Шестнадцать боевых высадок, участие  в  четырех  акциях,  две
медали - это все не дается даром. Трижды я был ранен, один раз, на Куанче,
подцепил аппер и несколько недель провалялся в беспамятстве. И за все  эти
годы ни разу не побывал  на  мало-мальски  приличной,  спокойной  планете.
Десантные войска  стараются  держать  подальше  от  соблазнов,  десантники
должны жить так, чтобы для них был один  путь  -  вперед,  в  бой.  Такова
логика Метрополии, таковы ее принципы.  И  принципы  эти  работают  вполне
успешно, и мельчайшие человеческие частицы собираются в  могучий  кулак  и
ударяют туда, куда нужно, быстро и эффективно.
     Но я не жалел о том, что попал в десант. Хотя и не  был  уверен,  что
сумею дотянуть до конца срока, что сумею пройти через все десять лет  ада.
Это все же было лучше, чем лагерь Алто.
     Мне не пришлось служить все десять лет. Я не знал, даже  подумать  не
мог тогда, что чем-то выделяюсь из среды тех, с кем  делил  опасности.  Но
Метрополия помнила обо мне, как и о миллионах других, подобных  мне.  Если
бы я погиб за эти пять лет, мне нашлась бы замена. Но я  выжил,  я  прошел
хорошую подготовку, ценность моя для системы  намного  возросла,  и  через
пять лет службы меня неожиданно отозвали из десанта и направили в  училище
Связи на Геррике-34. Я думаю, что это было крупным  просчетом  со  стороны
Метрополии. Сам еще того не сознавая, я нес в себе  -  в  своих  генах,  в
своем жизненном опыте, в зачатках будущих своих  мыслей  -  опасность  для
самого ее  существования.  Но  опасность  лишь  потенциальную,  опасность,
которая в обычных условиях никак не могла бы проявиться. И вот  я,  такой,
каким я был, оказался вдруг допущен - пусть и в ограниченном  объеме  -  в
то, что на деле правит Метрополией, что определяет ее могущество в гораздо
большей степени, чем  все  Галактические  флоты,  чем  все  индустриальные
мощности всех членов Ассоциации, чем вся ее кредитно-финансовая система  и
весь научный потенциал.
     Я попал в Службу Связи.
     Понимание того, что это такое на деле, какова реальная власть  Службы
Связи над судьбами Галактики приходило постепенно. Служба Связи  -  элита.
Даже рядовые ее негласно считаются едва ли не равными офицерам  из  других
служб Галактического флота. Они живут на  положении  офицеров,  пользуются
свободой наравне с офицерами, получают содержание порой  не  меньшее,  чем
содержание офицеров.  От  них,  допущенных  к  аппаратуре  Станций  Связи,
зависит слишком многое, и Метрополия создала для них такие условия,  чтобы
они дорожили своим постом настолько, насколько это только возможно.
     Но это  все  перестраховка.  По  сути  дела,  вся  система  отбора  и
воспитания  связистов  делает   их   строго   функциональными   элементами
гигантской машины, сами того не сознавая, они строят свою жизнь по меркам,
удобным Метрополии, они даже неспособны толком воспользоваться той большой
свободой, что им предоставлена.  Потому  что  каждый  из  них  прежде  чем
попасть в Службу Связи, прошел в жизни через такие этапы, что сделали  его
совершенно одиноким. И одиночество это тем страшнее, что оно - в  душе,  -
сама сущность наша, что мы даже не ощущаем его, что нам - таким, какие  мы
есть - оно не мешает. И я точно так же, как и все вокруг, был одинок. Но у
меня всегда оставались мои воспоминания.
     А потом, после шести лет обучения, началась служба.  Я  снова  был  с
Галактическим флотом, но теперь уже в  другом  качестве.  Я  многое  сумел
увидеть другими глазами. Я, конечно, не имел доступа к архивам, я  получил
его совсем недавно, во время учебы в Академии. Но очень скоро  мне  многое
стало понятно. Я присутствовал при зарождении операции  "Лазурь"  в  штабе
"Р-2", я, лично я передал директиву об изоляции Онкеара.  Потом  некоторое
время я служил в  центре,  в  Управлении,  и  понял  кое-что  в  механизме
экономического давления, механизме, который внешне  незаметно,  бескровно,
постепенно делал не менее грязное дело, чем Галактический  флот.  Во  имя,
естественно, чистых целей, во имя блага Метрополии - это я  хорошо  усвоил
во время обучения.
     И постепенно, не сразу, не вдруг, я возненавидел Метрополию. Это было
как безумие, но  безумие  запрятанное  слишком  глубоко,  чтобы  даже  при
мент-кондиционировании можно было его выделить. И безумие это было  вполне
рационально, оно подчинялось рассудку, я вполне осознавал,  что  творилось
внутри меня. Но это было все же безумие в том смысле, что  оно  не  давало
мне покоя ни днем, ни ночью, оно съедало меня  кошмарными  видениями,  оно
заставляло все время быть настороже, чтобы не  совершить  чего-то  такого,
что уже невозможно было бы поправить.
     Потому что в глубине души я уже  тогда  пришел  к  решению  отомстить
Метрополии за то, что она сделала  со  мной,  за  то,  что  она  делает  с
миллиардами и миллиардами других людей. Я еще не знал, как я  это  сделаю,
но ради этого  -  именно  ради  этого  -  стоило  продолжать  ставшую  мне
ненавистной службу, стоило участвовать в этом непрерывном преступлении  во
имя блага Метрополии, стоило пробиваться наверх. В своих кошмарах я  видел
Метрополию неким тысячеруким и тысячеглазым  зловещим  существом,  которое
подбиралось к моим воспоминаниям  с  тем,  чтобы  пожрать  их,  разрушить,
стереть из памяти. И самым страшным во всем этом было  то,  что  я  ощущал
себя при этом  одной  из  рук  этого  зловещего  существа,  одним  из  его
всевидящих глаз.
     А потом была Бухта Дьякона, Ангерстан.
     И я понял, что мне следует делать.
     Ангерстан всегда был для Метрополии  как  заноза.  Слишком  близко  к
центральным областям. Слишком сильная экономика. Слишком  обширные  связи.
Слишком независимая политика. Слишком большой процент выдающихся ученых  и
общественных деятелей в  Администрации  самой  Метрополии.  Метрополии  не
нужны выдающиеся элементы, Метрополии гораздо легче управлять усредненными
членами Ассоциации, чем такими могучими мирами, как Ангерстан, который  со
временем мог претендовать  на  часть  ее  собственных  функций.  Ангерстан
требовалось ослабить, если его нельзя было уничтожить. И это было сделано.
     Я присутствовал на заключительном этапе  операции,  которая  началась
свыше сотни лет назад. Лишь много позже, уже во время работы в  архивах  в
Академии, я узнал в подробностях всю историю.  Но  и  тогда,  увидев  лишь
заключительные сцены, лишь падение и гибель Ангерстана как могущественного
мира, превращение его в отсталую, нуждающуюся в помощи планету,  я  многое
успел понять. Я совсем не даром провел пять лет в Бухте Дьякона. Три  года
- до разрушения порта и два - после. Я все видел и многое понял.
     Я понял, что есть  оружие  пострашнее  лихорадки  Крепта,  пострашнее
взрывчаток и ядов, пострашнее экономического и финансового  давления.  Это
оружие - информация. Контроль над информацией - в тех пределах, в  которых
он мог осуществляться без нарушения закона Тэй-Хара -  вот  тот  метод,  с
помощью  которого  Метрополия  правила  миром.  Когда  же  контроль   этот
становился уже бессилен, потому что сама контролируемая  система  выходила
на такой уровень сложности, что управлять ей становилось  невозможно  -  а
именно так произошло в Ангерстане -  Метрополия  шла  на  разрушение  этой
системы при посредстве закона Тэй-Хара.
     Я это видел.
     Я не знал тогда сути происходящего. Я  просто  обслуживал  аппаратуру
Связи. Но я видел,  что  информация  любого  порядка,  которую  Метрополия
обрушивала на  Ангерстан,  почти  немедленно  приводила  к  отклонениям  в
развитии планеты. Информация вышла из-под контроля руководителей планеты и
за какие-то три стандартных года  вся  общественная  структура  Ангерстана
оказалась разрушенной. Я  видел  толпы  голодных  у  складов,  заполненных
продуктами. Я видел, как биосинтезаторы региона Э-Чао в то время, когда на
Ангерстане начался голод, когда вышел из-под контроля  климат  и  на  всей
планете на долгие месяцы установилась страшная жара, в то время, когда для
латания прорывов требовалась энергия, энергия и энергия - я видел,  как  в
это самое время биосинтезаторы региона Э-Чао  поглощали  ее  и  выращивали
миллионы тонн  спецволокон  для  теплой  одежды,  миллионы  тонн  белковых
добавок для откорма скота, которого на планете уже  почти  не  оставалось,
миллионы тонн удобрений для полей, которые давно уже потрескались от  жары
и не могли ничего уродить. И это видел не я один - миллионы  людей  видели
то же самое, но никто  ничего  не  мог  поделать  -  вот  что  было  самым
страшным.
     Я видел  перестрелки  на  улицах  Бухты  Дьякона.  Видел,  как  толпы
обезумевших людей кидались под пули в слепой,  не  понимающей  своей  цели
ярости. Видел возвышение подонков вроде Левы Косого  и  падение  тех,  кто
пытался остановить этот распад. А потом видел, как федеральная  артиллерия
разрушает порт Бухты Дьякона.
     Я все это видел.
     Никто не выиграл от разрушения Ангерстана - только  Метрополия.  Этот
монстр, который по своей воле - если можно думать,  что  он  обладал  хоть
какой-то свободой воли, что он был чем-то большим, чем  самое  примитивное
животное  -  распоряжался  судьбами   десятков   миллиардов   людей,   его
составляющих.
     И тогда я понял, что  единственный  способ  освободиться  из-под  его
власти - это подчинить его себе, сделать так, чтобы это  чудовище  служило
если не человечеству, то пусть хоть одному человеку - мне.
     Когда через два года после разрушения  порта  в  Бухте  Дьякона  меня
приняли в Академию Связи, я уже знал что мне делать.


     "...Мы осознаем, что далеко не все способны пойти по нашему  пути.  И
мы не призываем их сделать то же самое. Каждый решает за себя. Мы  решили.
Мы не можем жить, зная, что само наше существование уже  есть  угроза  для
Человека и Человечества. Мы не можем жить, зная,  что  в  нас  сидят  гены
кернеммитов, которые рано или поздно проявятся в  наших  потомках.  Мы  не
можем жить, зная, что наши потомки уже не будут людьми".
     Я прочитал записку Арна в последний раз и положил ее на копирователь.
Потом осторожно  вставил  радиовзрыватель  в  баллон  зажигательной  мины.
Больше меня здесь ничего не задерживало.  Мнемоблоки  библиотеки  были  на
всякий случай раскрыты, так что уже первые же языки  пламени  разрушат  их
кристаллическую структуру, все запасные кассеты  для  скринов  сложены  на
столе. Книги я тронуть не решился, хотя, конечно, для  лучшего  возгорания
не мешало бы и их вывалить на пол. Но  я  просто  не  мог  заставить  себя
прикоснуться к ним.
     Дверь в библиотеку я закрывать не стал. Прошел в холл,  нашел  дверь,
ведущую в подвал, спустился. Щит управления оказался сразу под  лестницей,
как я и думал. Я выключил систему пожаротушения, затем,  немного  подумав,
повернул главный рубильник. Свет погас, только  под  потолком  засветилась
аварийная красная лампочка - с этим уже было ничего не поделать.
     Я вышел из дома тем же путем, через  окно  кухни.  Скатал  синтэновое
полотнище и бросил сверток  на  заднее  сиденье.  Раскодировал  двигатель.
Несколько секунд помедлил, соображая, не забыл ли чего. Потом резко поднял
машину в воздух. Все это время я старательно отворачивался от  гигантского
кострища перед воротами ангара, в котором погибли Арн и его  семья.  Но  я
знал, что видение этого кострища будет  теперь  многие  годы  преследовать
меня, что я буду воочию видеть, как их  машина  зависает  над  пламенем  и
затем медленно опускается в его объятия. Они  пошли  на  это  сознательно,
потому что считали дальнейшую жизнь невозможной. И виноват в этом был один
лишь я.
     В полукилометре над фермой я включил  радиовзрыватель.  Зажигательная
мина - довольно эффективное устройство,  поселенцы  на  Континенте  широко
использовали ее для расчистки в ползучем лесу  небольших  площадок.  Но  я
никогда не видел, как она взрывается в замкнутом помещении,  я  не  думал,
что этот небольшой баллончик, легко  умещающийся  на  ладони,  даст  взрыв
такой мощности. На острове их не держали - в них не  было  нужды  -  и  во
время   конфликта   обе   воюющие   стороны   пользовались   обыкновенными
эксплозивными для строительных работ. Поэтому эффект, произведенный бомбой
меня поразил. Сначала мне даже показалось, что  с  дома  слетела  крыша  и
повалились стены, но потом, когда дым отнесло в сторону, я разглядел,  что
взрыв просто обрушил тот его угол, где была библиотека. Через  пару  минут
на этом месте разгорелся пожар - второй компонент зажигательной мины делал
свое дело.
     А  я  полетел  дальше  -  заканчивать  свои  дела.  Это  было  теперь
единственным, что мне оставалось. Раз  уж  я  все  это  начал,  надо  было
доводить до конца.
     Большинство людей наивно полагает, что Ассоциацией правит -  пусть  и
формально, пусть и под контролем Метрополии -  Парламент  Ассоциации,  что
каждый из  свободных  миров,  входящих  в  Ассоциацию,  управляется  своим
органом власти. Но власть - это прежде всего способность изменять по своей
воле ход событий, и ни одно из названных звеньев системы управления  такой
способностью не обладает. Везде и всегда  в  человеческой  истории  власть
держалась на информации, на способности распространять информацию, которая
угодна ей, и препятствовать распространению всей остальной  информации.  И
для того, чтобы найти реальную власть в человеческом обществе, надо  найти
тех, кто контролирует информацию.
     В Метрополии все это предельно просто. Информацию контролирует Служба
Связи. И именно поэтому в эту службу отбираются лишь те, кто удовлетворяет
особым критериям, лишь те, кто может  стать  надежной  опорой  Метрополии,
лишь те, для кого остальные  люди,  сам