нялся с
колен и недоверчиво  вперил взгляд  в лицо  аббату.  - Что-то я  об этом  не
слыхивал раньше.
     - Ничего удивительного,  вы  - мирянин, сын мой.  Меж  тем  это  хорошо
известный факт.  Конклав  кардиналов  умолял папу  при-  нять  этот эдикт, и
непогрешимый наш пастырь внял их голосу.
     - Но как же  так,- возразил ошеломленный де Перастини,- я хорошо помню,
как  епископ  Турский  исповедывал  старейшину  цеха  ассенизаторов  Джакомо
Мальдини.
     - Епископ Турский? - живо переспросил аббат. - Ну, так он ведь бельгиец
родом, а не француз. К тому же, эдикт не распространяется на ассенизаторов.
     - Но вот  другой случай,- продолжал  спорить  итальянец.  - Почти что у
меня  на глазах  архиепископ Парижский принял исповедь от  Чезаре  Скилаччи,
старейшины цеха живодеров.
     - О,  тут вновь  ничего  странного,- разъяснил  Крюшон.  -  Архиепископ
Парижский -  перекрещеный мавр.  К  тому  же,  на живодеров  эдикт  также не
распространяется.
     - Хорошо, но кардинал Ришелье, будучи в Риме как-то раз исповедывал...
     - Сын мой,- решительно прервал  аббат,- мать кардинала Ришелье изменяла
мужу  со шведами, к тому  же кардинал Ришелье масон и вольтерьянец, и к тому
же - не аббат, а кардинал!
     - А отец Жан из...
     - Его мать изменяла мужу с турком!
     - А...
     - Он тяжко согрешил и будет гореть в аду!
     - Но, святой отец,- продолжал кощунственно сомневаться в словах пастыря
неугомонный  итальянец,- пусть так, но ведь  до эдикта папы  Пия французские
аббаты иногда исповедывали итальянцев?
     - Верно, такие  случаи  иногда имели  место,-  признал аббат,- но ввиду
того,   что  они  участились  свыше   всякой  меры,   его  святейшество  наш
непогрешимый папа и был вынужден издать свой эдикт. Так что знайте вперед  -
если вы видите,  что французский священник исповедует итальянца, то тут одно
из двух: или исповедник не француз, или кающийся не итальянец.
     - А...
     - Спокойной ночи, сын мой,- быстро произнес аббат, не давая вякнуть уже
открывшему рот  де Перастини. - Поправьте-ка  повязку  - она сползла у вас с
глаза.
     - Аббат! - простонал назойливый собеседник. - Моя мама изменяла  мужу с
армянами, а папа - перекрещеный румын. Это же не ита...
     Но аббат,  вырвав руку, проворно шмыгнул за дверь и захлопнул  ее перед
носом у де Перастини. Он вздохнул -  его все не оставлялал печаль  разлуки с
милым другом  графом Артуа. "Ах, Артуа,  зачем  ты оставил  меня одного!"  -
прошептал  Крюшон. И вдруг будто молния сверкнула в его мозгу. Ну конечно! -
сообразил аббат Крюшон - он два раза ложился на эти ступеньки, задрав сутану
и громко стеная. И оба раза  сразу  после этого появлялся святой граф Артуа.
Значит, если  аббат в третий раз  ляжет на лестницу  с голым задом  и начнет
стонать, то  и граф  появится в третий раз! Это  же  так очевидно! И  как он
раньше не догадался?
     Ошалевший от радости аббат уже хотел было исполнить свое намерение, как
вдруг черная рука сомнения сжала его сердце. А не  будет ли это -  испугался
благочестивый  аббат - чернокнижным волхованием,  вызыванием духов?  Это же,
как доказали Ньютон  и  Ноберт  Винер, является тягчайшим согрешением против
Бога! Но  тут  аббат сообразил, что он собирается вызвать не  духа, а живого
человека,  и не грешного,  а напротив, святого, так  что это никак не  может
быть богопротивным  колдовством.  Опасения  оставили аббата,  и он  с легким
сердцем задрал сутану и исполнил желаемое.
     - О-о-о!.. А-а-а!.. - стонал аббат, подрыгивая, от нетерпения, ногами.
     Вверху послышался шепот:
     - Что это с ним?
     -  Что-что,- равнодушно отвечал  голос  А Синя,-  не видишь,  что  ли,-
молится он.
     - А кому ж это он молится?
     - Кому-кому - другу своему, графу Артуа, конечно! У них так принято. Не
мешай человеку.
     - Да кто ему мешает - он, вишь, как тетерев на току - все забыл.
     - О-хо-хо,- зевнул кто-то. - Суета сует и всяческая суета!..
     Аббат же,  действительно, не обратил  ни малейшего внимания на  досужие
рассуждения двух язычников. Он всего себя вложил в благочестивое  призывание
святого графа. И вот, не  прошло и  пяти минут, как совершилось  чудо: из-за
запертой   двери  послышался  шум,  будто  кто-то  пытался  высадить  дверь.
Встревоженный голос позвал аббата:
     - Аббат! Аббат! Это вы?.. Что с вами? Откликнитесь!
     - О-о-о! - удвоил святое рвение аббат Крюшон.
     - Аббат! Возлюбленный аббат! Я сейчас! - неслось из-за двери.
     "Свершилось!  Граф, милый граф! Он  вернулся!" -  ликовало все существо
аббата - и вдруг перед его глазами возникло лицо с черной повязкой  на левом
глазу. Обеспокоенный де Перастини участливо спрашивал:
     -  Что  с  вами,  отче?  Вы  так  стонали! Что  случилось?..  Вы упали,
ударились?
     - Да  так,  ничего особенного,-  отвечал  аббат, поднявшись  и  сев  на
ступеньки. - Я просто споткнулся, вот и все.
     - Да?  Вы не очень ушиблись? Почему вы не  встаете? На вас лица нет!  -
тараторил итальянец.
     - С лицом  все в порядке, а вот исподнего у меня и правда нет,- сообщил
аббат Крюшон.
     - Аббат!  - взревел де Перастини. - Позвольте, я обнажу перед вами свою
ду...
     - Сын мой,- решительно прервал аббат, - уже слишком поздно. Я собирался
провести кое-какие моления, а вы мне помешали. Как вы попали в дом?
     - С черного хода, святой отец,- отвечал де Перастини. - Я...
     - Я провожу вас,- сказал аббат и, выпроводив итальянца, запер и  черный
ход.
     Он  снова хотел было лечь на ступеньки и немного постонать, но, увы, не
ощутил уже  прежнего воодушевления - негодный  приставала, как  всегда,  все
испортил.
     На следующий вечер  аббат хотел повторить благочестивое  призывание. Он
опять захлопнул дверь перед  носом де Перастини, сходил  запер черный  ход и
легши с  голым  задом на  лестницу  повторил  процедуру стенающего  моления.
Прошло минут десять, но  никаких откликов не было. И вдруг - в тусклом свете
ночника  у самого носа аббата появилась  лошадиная морда, один  глаз которой
был  закрыт  черной повязкой. Аббат Крюшон  испустил невольный  крик  ужаса.
"Неужели я по ошибке вызвал нечистого духа?" - испугался аббат.
     - Ваше  преподобие, успокойтесь, это я,- заговорила лошадиная морда - и
тут  аббат заметил, что с испугу ему просто  померещилось: лицо принадлежало
не  лошади, а де Перастини,  а лошадиная  морда свешивалась у него с плеча -
это была ободраная кобылья шкура.
     -  Отче, благословите меня!  - торжественно обратился де Перастини. - Я
вступил в цех живодеров.
     - Благословляю,- отвечал аббат Крюшон  не  поднимаясь  со ступенек. - И
что же?
     -  Теперь  вы можете  меня  исповедать.  Вы  сказали -  на  живодеров и
ассенизаторов запрет не распространяется.
     -  Это  не  касается  иезуитов,  сын  мой,-   возразил   Крюшон.  -  Вы
невнимательно меня слушали.
     Физиономия де Перастини вытянулась.
     - Но моя мама... она изменяла мужу с армянином ровно за  девять месяцев
до моего рождения!
     - Сын мой, как вы проникли в дом? - спросил аббат.
     -  Через подвал...  Святой отец,  а почему  вы  снова  стонете, лежа на
лестнице?
     - Я прищемил между ступеньками яйцо,- находчиво отвечал  аббат не желая
открывать истинную причину своих молений.
     - О! -  ужаснулся итальянец.  - Уно моменто, отче - сейчас  я  освобожу
вас.
     Он  полез  под   лестницу.  Над  головой  аббата  на  перилах  сидел  и
любопытствовал происходящим хозяйский кот. Повинуясь озарению, аббат вскочил
с места,  схватил кота  и сунул его лапу в просвет между ступеньками. В один
миг  раздался  крик  боли  де  Перастини   и  возмущенное  кошачье  шипение.
Разгневанный кот с  мяуканьем  вырвался  из  рук  аббата и  стрелой метнулся
прочь.  А из-под лестницы  показался ошеломленный итальянец.  Он держался за
щеку - из нее струей текла кровь.
     - Аббат,- по-детски жалобно  спросил итальянец, плача от боли и обиды,-
зачем  вы сунули  в  щель кота? Он оцарапал мне  весь рот и язык.  Я  только
хотел... а вы...
     - Вот вы  говорите, что я сунул в щель кота,  а  я не совал туда кота,-
опроверг аббат Крюшон.
     - А что же оцарапало мне рот?
     - Это было  мое яичко, конечно же,- кротко объяснил аббат,  простодушно
глядя на пострадавшего.
     - Что же, у вас  на яйцах  растут когти?!.  -  возопил  в изумлении  де
Перастини.
     - Совершенная истина, растут,- убежденно отвечал аббат.
     -  Вы -  необыкновенная  личность, святой отец! - восхитился итальянец,
млеющим взглядом уставясь на аббта. - Недаром Господь решил вас так отличить
среди  прочих  смертных.  Ведь  яйца  с   когтями  -   это,  вероятно,  ваше
прирожденное свойство?
     - Вот вы  говорите, что я отродясь ношу яйца с когтями, а я их отродясь
не носил. Это благоприобретенное качество, сын мой.
     - И все равно вы необыкновенный человек!
     - О,  нисколько,-  скромно  отвел Крюшон.  -  В  этом  нет никакой моей
заслуги - у нас в монастыре все монахи имели яйца с когтями.
     - Такие пушистые, такие махонькие - и еще с  коготочками?  И у всех?  -
восхитился  де Перастини. -  Та-та-та-та...  Но  что  же  послужило причиной
этого... э-э... телесного приобретения?
     - Все началось,- поведал аббат Крюшон,-
     с  того, что  наш  игумен  святой отец  Жан  ЯЙЦА С КОГТЯМИ  изгнал  из
монастыря брата Николая, который
     в излишнем рвении чрезмерно докучал брату
     Изабелле своим  лечением. Брат  Николай был очень  недоволен и поклялся
отомстить.  Вскоре  после  того,  как  нас   покинул  и  брат  Изабелла,  мы
прослышали, что из отдаленной обители, куда был переведен брат Николай, один
из  монахов устроил побег. Конечно, это он и был. Сначала мы ожидали, что он
не сегодня-завтра объявится у нас, однако в монастыре мы брата Николая так и
не  увидели.  Там  ушедший брат  так и не появился, но зато  вскоре начались
нападения  на монахов  нашей обители,  когда они  по  одному  или  двое-трое
отлучались  по  разным  богоугодным делам.  Нападавший  был  верзилой весьма
крепкого  телословжения,  и братьям  не удавалось противостоять  ему.  Более
того, не удавалось даже установить личность этого  злодея, так как он всегда
носил маску.
     - А что же делал этот злодей? - спросил де Перастини.
     -  Он  сшибал монаха  на землю ударом  кулака, заходил сзади, закидывал
рясу вверх, а потом вытворял что-то странное, что-то противоестественное, от
чего у нашей  братьи подолгу  были боли в нижней части туловища. И  что хуже
того, этот негодяй обирал  монахов, отнимая все деньги, что у них были после
сбора подаяния и  прочих богоугодных  промыслов вроде  продажи индульгенций.
Это-то  в особенности  раздражало нашу братью. "Ну, трахает,- говорили они,-
так хоть бы деньги за это не брал! Тоже мне, жиголо нашелся!"
     -  Сшибить монаха ударом кулака да еще и деньги  за  это брать - просто
мерзость! - возмутился и де Перастини. - Ай-ай...
     -  Конечно же,  мерзость,  сыне,- согласился  аббат. - И ко всем бедам,
нашей обители  ниоткуда не поступало никакой помощи,  так что этот бесчинный
разбой продолжался. И тогда наш святой игумен отец Жан вознес Богу пламенную
молитву  вместе  со всей братией, включая послушников вроде меня.  И Бог, по
неизреченной  милости своей снизойдя к святости нашего настоятеля отца Жана,
не оставил без покровительства его малое стадо: у всех  монахов  в одночасье
на яйцах появились когти.
     - А, вон оно как было! И что же потом?
     - Потом злодей в маске попытался напасть на самого отца Жана, когда тот
совершал некую поездку. И когда негодяй  зашел  сзади, могучие когти  нашего
игумна  в  кровь разодрали  нечестивцу  всю  мошонку  вместе с  его  орудием
нападения. После этого налеты на монахов совершенно прекратились.
     -  А  что  же брат Николай? Он  так и не обьявился? -  полюбопытствовал
итальянец.
     - Отчего же, напротив, вскорости прошел слух, что брат Николай вернулся
в тот  монастырь, откуда бежал, и стал там казночеем. Говорят, его поставили
на эту должность потому, что он сдал в этот монастырь большой вклад.
     - Откуда же он взял деньги?
     Аббат Крюшон сделал неопределенный жест.
     - Кто знает? Вероятно, Господь послал их ему в награду за покаяние*.
     _____  * неточность в  рассказе аббата: как это  следует из  нескольких
монастырских  хроник,  брат  Николай,  действительно, сперва  вернулся в  ту
обитель, куда был выслан  отцом Жаном.  Но вскоре он  снова бежал  вместе со
всей  казной.   После  этого   грешник   сколотил   так  называемую   "банду
исцарапанных" и принялся грабить  уже всех подряд,  не  обходя,  разумеется,
продавцов  индульгенций и монахов. Правда, теперь уже на монахов не нападали
сзади, но, как  ни странно,  монахи  опять были  недовольны.  "Раньше деньги
отбирал,  зато трахал,  а  сейчас  что!"  -  жаловались они. Вообще - логику
клириков,  как и  женщин, решительно  невозможно понять. Что  и  говорить  -
"верю, ибо абсурдно". (прим. ред.)
     - Ах,  аббат,  это  поистине  необыкновенная  история!  -  выразил свое
восхищение де  Перастини. -  Но вы так-таки все равно замечательный человек.
Подумать только - яички с коготками!
     - Не у меня одного,- скромно напомнил аббат.
     -  Все  равно, все равно!  А  можно  посмотреть,  как вы  втягиваете  и
выпускаете ваши коготки?
     - Нет, нельзя,- отклонил аббат. - Идите-как спать, чадо, уже поздно.
     И аббат поднялся к себе в комнату и крепко запер дверь и окно.
     Несколько дней  после этого де Перастини не докучал аббату мольбами  об
исповеди.  Похоже  было,  что  итальянец  за что-то  дуется.  Даже император
заметил это охлаждение и поинтересовался у аббата:
     - А что это наш Педерастини  какой-то скучный? Он случайно не обиделся,
что вы изложили нам феерическую историю трагических бесчинств Гарибальди?
     - О, что вы, ваше величество,- успокоил аббат.  -  Наш де Перастини сам
ненавидит этого свеклоборца*. Нет, просто мой друг никак не  хочет растаться
со  своим гегельянством, а  я  его к этому мягко понуждаю.  Ведь это  учение
серьезно грешит перед первоапостольской католической правой верой.
     ____  * история про свеклоборчество Гарибальди  Ли Фанем не приводится.
Прочитайте сами в учебнике истории, а если ее нету, то впишите.
     - А разве де Перастини заделался гегельянцем? -  удивился император.  -
Отчего бы это?
     - Ну, как же, ваше величество, разве вы не заметили? - вон у него какая
повязка на глазу,- объяснил аббат  Крюшон. -  Все  гегельянцы  носят такие и
нипочем не  снимают.  Впрочем,-  поправился аббат,- за исключением  адмирала
Нельсона - он был не гегельянец, но орнитолог.**
     ____ **  на первый  взгляд, эти утверждения про гегельянцев  и Нельсона
выглядят фантазией аббата. Но не торопись,  читатель, читай дальше -  а если
невтерпеж, то смотри сразу "Фридрих и Гегель" и "Орнитолог Нельсон" - там-то
все обосновывается с железной логикой - неопровержимо, как теорема Ферма.
     При  словах  про  орнитологию  Нельсона  лорд  Тапкин  скорчил  гримасу
недоумения, но тут же склонил лицо над  тарелкой с остатками пудинга - после
епитимьи аббата на ростбиф и прочее скоромное единственным пищевым утешением
британца оставалось только это кушанье. Впрочем, английского посла согревала
надежда  на  благополучное  разрешение задуманной  им операции,  а  попросту
говоря,  интриги, в  которую  они  с  Пфлюгеном  сумели  вовлечь  уже  и  де
Перастини. Правда, они не раскрывали перед ним  истинной  подоплеки дела,  а
использовали  его  в  темную:  ветреный Гринблат-Шуберт  пичкал  доверчивого
итальянца хитроумной дезинформацией.
     По этой-то причине  в один  прекрасный  день  итальянский  друг  аббата
Крюшона прибежал как настеганый в дом к аббату и взволнованно сообщил:
     - Дорогой аббат!  Отче! Я только  что выведал ужасные известия - против
вас составился заговор. Это настоящее покушение!
     - Что вы говорите?
     -   Да,   да!   -   и   итальянец   рассказал  оторопевшему   аббату  о
громиле-водовозе и о том, что Пфлю и Тапкин усердно его подпаивают, чтобы он
отпнул аббату яйца.
     - Подумать только - такие мяконькие, пушистенькие, с коготочками - и их
отпнуть! - ужасался де Перастини. - У этих  людей  нет  ничего святого,  они
готовы поднять ногу даже на вас, своего пастыря! Я не поленился и  сходил на
задний двор харчевни, где подвизается этот  вышибала Синь Синь. Святой отец,
я видел своими глазами -  эти двое, Тапок и  Пфлю, они вовсю упражняют этого
громилу!
     -  Почему же вы решили, что они тренируют  его для покушения на меня? -
спросил аббат, но внутри у него все так и похолодело: как искушенный пастырь
и ловец душ человеческих, он чувстовал, что все это правда.
     -  Ах,  аббат,  вы  лучше  сходите  и  посмотрите  сами!  -  отвечал де
Перастини.
     Аббат  так  и  сделал  -  пешочком прогулялся  до трактира  "Клешня"  и
украдочкой пробрался на  задний дворик. Там его глазику предстали деревянные
воротца, перегороженные досочками, на который  была  нарисована человеческая
фигурочка.  Фигурка была лопоухой,  невысокой и толстой. Красным мелком ниже
пояса были начерчены два кружочка, а сама фигурочка была подписана "Крешон".
Вдруг  послышались  голосочки,  и  появились  Тапкин, Пфлюген и  здоровенный
мужичок - это был Синь Синь, и аббат опознал в нем того, кто, действительно,
предлагал пнуть ему  по яйцам в благодарность за проповедь. Аббат не слышал,
о чем говорили  эти трое,  но этот  головорез-водовоз вдруг заорал что-то  и
ринулся  к забору  с изображением фигурочки. Подбежав,  громила  с  коротким
зверским криком пнул воротца  ножищей.  Ошметья досочек полетели  как брызги
воды.
     - Так ему! - заорал Тапкин. - Бац!.. Бац!..
     - И по башке кастетом! - заорал Пфлюген.
     Мужик тотчас  ударом кулака вышиб остатки досок в том месте,  где  была
нарисована  лопоухая головушка. Аббат  Крюшон  тихонечко отполз прочь. "Надо
будет поговорить с императором",- решил он.
     Однако еще до этого к нему на дом заявились Пфлю и Тапк.
     - Чада мои! - с радостной улыбкой обратился к ним аббат. -  Возликуйте!
-  срок вашей епитимьи истек.  Кушайте свой  ростбиф, дорогой лорд Тапкин, а
вы, барон, можете исправлять свою нужду, как сочтете нужным - хоть лежа.
     - О, ваше преподобие, нас это совсем не  беспокоит,- отвечал Тапкин.  -
Поститься очень  полезно, и ваш долг  пастыря  в том  и был, чтобы принудить
меня поберечь свое здоровье.
     - Да,  я тоже  недавно имел читать систему физических  упражений  герра
Мюллера,-  поддержал  Пфлюген. - Этот знаток физкультуры пишет, что практика
йогов доказала: наиболее естественный вид  отправлений - это снизу вверх, то
есть стоя на  голове. Как хорошо, что вы меня так вовремя наставили, дорогой
аббат, - и Пфлюген рассмеялся коротким деревянным смехом.
     Улыбка сошла с лица аббата.
     - Дети мои, что вас привело ко мне? Может быть, вы хотите исповедаться?
     - Не совсем  исповедаться, святой  отец,- возразил Тапкин. -  Мы  хотим
известить вас о нависшей над вами грозной опасности.
     - Водовоз-вышибала Синь Синь, которого вы наставляли как-то в харчевне,
затеял пнуть вас  по яйцам,-  бухнул урожденный барон фон Пфлюген-Пфланцен и
состроил   мерзкую   рожу,   что  должна   была   изображать   сочувственную
озабоченность.
     -  Совершенно верно!  - подхватил лорд  Тапкин. -  Мы с бароном которую
неделю пытаемся отговорить этого головореза от столь опрометчивого поступка,
указывая  на  возможные  необратимые  последствия,  но он  ничего  не желает
слушать.
     - А как вы пытаетесь отговорить этого громилу? - спросил аббат.
     -  Мы  взываем  к  его чести и нравственному  чувству вкупе с разумом и
прогностическим мышлением,- отвечал Пфлюген. - А потом...
     - ...а потом ведем его на задний двор, чтобы он выместил свою злость на
безобидных  кирпичиках  или   досочках,-  сообщил  Тапкин.  -   Мы  говорим:
представь, что  это аббат Крюшон и сделай ему, что