навливают
свои законы, нам даже позволено включить свет...
   Пойдите посмотрите на этих милашек, маэстро, право же, стоит...
   Жирные, грязные свиньи! - Она почти перешла на крик: - Клянусь, если
только ничего не случится...
   - Ну что ты, Лизелора, успокойся, - сказал Бини, который слушал жену с
закрытыми глазами и улыбался, словно для него вся эта история была
забавным приключением, каким-то новым видом спорта.
   - А где же донна Клара? - спросил Коттес, чувствуя, что мысли у него
путаются.
   - О, наша хромоножка всегда на высоте! Она нашла просто гениальное
решение... хотя ее задача и нелегка... Донна Клара курсирует.
   Курсирует, понимаете? Ходит туда-сюда... Пару слов здесь, пару слов там
и так далее. Как бы ни обернулось дело, у нее-то все будет в порядке...
Главное - не терять равновесия... она не присядет... слова лишнего не
скажет... то здесь, то там, снует, как челнок... Несравненная наша
председательница!
   Так оно и было. Проводив Гроссгемюта в отель и вернувшись, Клара
Пассалаккуа снова взяла бразды правления в свои руки, беспристрастно деля
себя между двумя партиями. Сделав вид, будто цели тех, кто собрался в
музее, ей неведомы: вроде бы это очередной каприз группы гостей. Вот
почему ей приходилось безостановочно двигаться, ибо остановиться означало
бы сделать к чему-то обязывающий выбор. И она курсировала по театру,
стараясь приободрить особенно павших духом женщин, раздобывала
дополнительные банкетки и весьма благоразумно позаботилась о том, чтобы
всех снова щедро угостили напитками.
   Прихрамывая, Клара сама разносила подносы и бутылки, стараясь
расположить к себе всех и в том, и в другом лагере.
   - Эй, эй... - подал вдруг голос один из прятавшихся за жалюзи дозорных
и знаком указал в сторону площади.
   Человек шесть или семь поспешили к нему. Вдоль фасада Коммерческого
банка со стороны виа Казе-Ротте бежала собака, судя по всему дворняга:
низко опустив голову, она мелькнула у самой стены и скрылась на виа
Мандзони.
   - Ты зачем нас позвал? Из-за собаки?
   - Ну... Я думал, что за ней...
   Положение становилось уже несколько гротескным. Там, снаружи, были
пустынные улицы, тишина и абсолютный покой - по крайней мере так казалось.
Здесь, внутри, царили страх и паника: десятки богатых, уважаемых и
могущественных людей смиренно терпели позор из-за опасности, которая пока
еще ничем о себе не заявила.
   Время шло, и, хотя усталость и оцепенение давали себя знать все больше,
в голове у некоторых начало проясняться. Если "морцисты"
   действительно перешли к наступательным действиям, то почему же на
площади перед театром до сих пор не появилось ни одного разведчика?
   Было бы ужасно обидно натерпеться такого страху зря. К группе всеми
почитаемых светских дам при дрожащем свете свечей направился с бокалом
шампанского в правой руке адвокат Козенц, некогда известный сердцеед, до
сих пор слывущий у некоторых старушек опасным мужчиной.
   - Послушайте, дорогие мои, - начал он вкрадчивым голосом, - возможно, я
подчеркиваю - возможно, завтра вечером многие из. нас, здесь
присутствующих, окажутся - позвольте мне прибегнуть к эвфемизму - в
критическом положении... - (Засим последовала пауза.)
   - Но очень может быть - и мы не знаем, какая из двух гипотез более
вероятна, - очень даже может быть, что завтра вечером весь Милан, узнав о
нас, будет покатываться со смеху. Минуточку, не перебивайте меня...
Давайте рассуждать здраво. Что заставило нас поверить в надвигающуюся
опасность? Перечислим тревожные приметы. Примета первая: исчезновение из
лож в третьем акте "морцистов", префекта, квестора и представителей
вооруженных сил. Но разве не может быть так, что им, прошу прощения за
грубое слово, осточертела музыка?
   Примета вторая: дошедшие до нас отовсюду слухи, что вот-вот должен
произойти переворот. Примета третья и самая серьезная: известия, которые,
как говорят, я повторяю - как говорят, - принес мой уважаемый коллега
Фриджерио. Однако он сразу же ушел, так что почти никто из нас его не
видел. Но неважно. Допустим, Фриджерио сообщил, что "морцисты" захватывают
город, что префектура окружена и так далее... Спрашивается: от кого
Фриджерио мог получить подобные сведения в час ночи? Возможно ли, чтобы
столь секретные сведения были ему переданы в такой час? И кем? И для чего?
Между тем здесь поблизости не было замечено - а ведь уже четвертый час
утра - ничего подозрительного. Даже шума никакого не слышно. Короче
говоря, возникают кое-какие сомнения.
   - Тогда отчего никому не удается узнать хоть что-то по телефону?
   - Верно подмечено, - продолжал Козенц, отхлебнув шампанского.
   - Четвертая тревожная примета: странное онемение телефонов. Те, кто
пытались связаться с префектурой или квестурой, утверждают, что это им не
удалось, по крайней мере никакой информации они не добились.
   Что ж, окажись вы на месте какого-нибудь чиновника, которого в час ночи
незнакомый и неуверенный голос спрашивает, как обстоят дела с общественным
порядком, что, интересно, вы бы ответили? И это, заметьте, в тот момент,
когда сложилась весьма нестабильная политическая ситуация. Газеты, надо
сказать, тоже помалкивали...
   Некоторые наши друзья из редакций старались отделаться общими фразами.
Бертини, например, из "Коррьере" заявил мне буквально следующее: "Пока
ничего определенного мы не знаем". - "А неопределенного?" - спросил я. Он
ответил: "Из неопределенного известно пока то, что ничего не понятно". Я
не отступал: "Но основания для беспокойства есть?" А он ответил: "Не
думаю. По крайней мере пока..."
   Козенц перевел дух. Все слушали с огромным желанием хоть немного
разделить его оптимизм. Сигаретный дым плавал в воздухе, смешиваясь с
запахом пота и духов. Взволнованные голоса докатились до двери музея.
   - В заключение, - снова заговорил Козенц, - замечу, что относительно
сведений по телефону, а вернее, отсутствия таковых, помоему, не стоит
особо тревожиться. Газетчикам, очевидно, известно тоже не так уж много. А
это означает, что переворот, которого мы все опасаемся, если и начался, то
еще не приобрел четких очертании.
   Можете ли вы себе представить, чтобы "морцисты", овладев городом,
допустили выход очередного номера "Коррьере делла сера"?
   Два-три человека рассмеялись, остальные молчали.
   - Я еще не кончил. Пятым настораживающим моментом могут, пожалуй,
служить сепаратистские действия вон тех. - Он кивнул в сторону музея. -
Давайте разберемся. Безусловно, они не такие идиоты, чтобы столь
откровенно компрометировать себя, не будучи абсолютно уверенными, что
"морцисты" победят. И все же я подумал: в случае, если переворот сорвется
(допустим, что он действительно имеет место), удобных предлогов,
оправдывающих этот скрытый заговор, можно будет найти сколько угодно.
Только выбирай: тут вам и маскировка, и тактика двойной игры, и тревога за
судьбу "Ла Скала", и тому подобное... Уж вы мне поверьте, завтра эти
типы...
   Он на мгновение замер в нерешительности, подняв левую руку, но
закончить фразу не успел: в этот краткий миг тишины откуда-то издалека -
откуда именно, сказать было трудно - донесся грохот взрыва, отозвавшийся в
сердцах всех присутствующих.
   - Господи Иисусе! - простонала Мариу Габриэлли, падая на колени. - Мои
дети!
   - Началось! - истерически закричала другая женщина.
   - Спокойно, спокойно, ничего не случилось! Что за бабские выходки! -
воскликнула Лизелора Бини.
   И тут вперед выступил маэстро Коттес. Накинув на плечи пальто и
вцепившись пальцами в лацканы фрака, он посмотрел очумело на адвоката
Козенца и торжественно сообщил:
   - Я иду.
   - Куда? Куда вы идете? - раздалось сразу несколько голосов, в которых
затеплилась надежда.
   - Домой иду. А куда еще я могу идти? Здесь, во всяком случае, не
останусь. - С этими словами маэстро Коттес, шатаясь, направился к выходу:
очевидно, он был мертвецки пьян.
   - Нет-нет, подождите! Зачем такая спешка? Скоро утро! - кричали ему
вслед.
   Бесполезно. Два лакея проводили его со свечами в руках до нижней
площадки, где заспанный швейцар беспрекословно открыл перед ним дверь.
   - Звоните! - понеслось ему вдогонку последнее напутствие.
   Коттес ушел, ничего не ответив.
   Наверху, в фойе, люди бросились к окнам и прильнули к жалюзи. Что
теперь будет? Они увидели, как старик пересек трамвайную линию и неверными
шагами, спотыкаясь, направился в сторону газона в центре площади, миновал
первый ряд застывших в неподвижности автомобилей, вышел на свободное
пространство... И внезапно рухнул ничком, словно его кто-то толкнул в
спину. Но, кроме него, на площади не было ни единой живой души. Послышался
глухой удар. Коттес остался лежать на асфальте с раскинутыми руками, лицом
вниз, похожий издали на гигантского расплющенного таракана.
   Все, кто видели это, затаили дыхание. Они стояли, замерев от страха, и
молчали. Вдруг взвился пронзительный женский крик:
   - Его убили!
   На площади по-прежнему царила тишина. Никто не вышел из припаркованных
машин, чтобы помочь старому пианисту. Все вокруг казалось мертвым. Все
придавил собой страшный призрак.
   - В него стреляли. Я слышал звук выстрела.
   - Да нет, это он ударился об асфальт.
   - Клянусь, я слышал выстрел. Из пистолета, В этом деле я разбираюсь.
   Никто больше не возразил. Присутствующие остались на местах; одни
сидели и курили с безнадежным видом, другие снова опустились на пол,
третьи так и остались у жалюзи. Все чувствовали приближение неумолимого
рока - он надвигался концентрическими кругами, от городских окраин к
центру, к ним.
 
   Но вот блики серого предутреннего света упали на крыши спящих домов.
Проехал, дребезжа цепью, одинокий велосипедист. Раздались звуки, похожие
на шум проходящих вдали трамваев. Наконец на площади появился согбенный
человечек, толкающий впереди себя тележку. Совершенно спокойно он стал
подметать, начав с угла виа Марино. Чудо! Оказалось, всего-то и нужно было
несколько взмахов метлы. Вместе с бумажками и всяким сором он сметал
страх. Показался еще один велосипедист; прошел рабочий; проехал
грузовичок. Милан понемногу просыпался.
   Ничего не случилось. Подметальщик потормошил маэстро Коттеса, тот,
сопя, встал, ошалело огляделся вокруг, поднял с земли пальто и,
пошатываясь, двинулся домой.
   А когда утренние лучи проникли сквозь жалюзи в вестибюль театра, туда
спокойно и бесшумно вошла старая продавщица цветов. Какое странное
видение! Казалось, она только что нарядилась и напудрилась по случаю
торжественного вечера. Ночь пролетела, не коснувшись ее:
   длинное, до полу, платье из черного тюля, черная вуаль, черные тени под
глазами, полная цветов корзинка. Она прошла сквозь сборище
мертвенно-бледных людей и с печальной улыбкой протянула Лизелоре Бини
свежайшую гардению.
 
   Компьютерный набор - Сергей Петров Дата последней редакции - 22.02.99 
   Бакхауз, Вильгельм (1884-1969) - немецкий пианист, вьщающийся
исполнитель Бетховена.
   Корто, Альфред (1877-1962) - знаменитый французский пианист.
   Гизекинг, Вальтер (1895-1956) - немецкий пианист, прославившийся своей
трактовкой Моцарта, Шопена и др.
   Иоахим, Йожеф (1831-1907) - венгерский скрипач, композитор и дирижер.
   Перселл, Генри (ок. 1659-1695) - английский композитор, автор первой
национальной оперы:
   "Дидона и Эней".
   Д'Энди, Венсан (1851-1931) - французский композитор и дирижер.
   Султан (франц.).
   Шедевр, да-да, подлинный шедевр! (франц.)
   Историческая провинция в юго-восточной части Франции с центром в
Гренобле.
   Я, кажется, видел Леиотра... Вы уверены, что его здесь нет? (франц.)
   - В котором часу можно будет прочесть... Это ведь самая влиятельная
газета в Италии, не правда ли, мадам?
   - Так по крайней мере говорят... Но до завтрашнего утра...
   - Ее ведь печатают ночью, не правда ли, мадам?
   - Да, она выходит утром. Но я думаю, это будет настоящий панегирик. Я
слышала, что критик, мэтр Фрати, был совершенно потрясен, (франц.)
   - Ну, это было бы уж слишком, по-моему... Мадам, о таком великолепии и
о радушии приема я мог только мечтать... Да. кстати, помнится, есть еще
другая газета... если не ошибаюсь... (франц.)
   Может быть (франц.)
   Да, да... я хотел сказать... (франц.)
   Но это же в Риме... (франц.)
   Они все равно прислали своего критика... Передача его репортажа по
телефону уже стала свершившимся фактом! (франц.)
   О, большое спасибо. Хотелось бы завтра посмотреть эту газету... Вы
поняли? Это все-таки римская газета (франц.)
   Потрясающе! Но, по-моему, она только позолоченная! (франц.)
   Няня (англ.)



Дино Буццати 

                           КУРЬЕРСКИЙ ПОЕЗД
 
   Перевод Ф. Двин 
 
   - Это твой поезд?
   - Мой.
   Паровоз, стоявший под закопченным навесом перрона, был страшен, словно
разъяренный бык, бьющий копытом в ожидании, когда наконец можно будет
сорваться с места.
   - Ты едешь на этом поезде? - спросили меня. Просто жутко становилось от
яростного клокотания пара, со свистом вырывавшегося из щелей.
   - На этом, - ответил я.
   - А куда?
   Я назвал свой конечный пункт. Никогда раньше я не упоминал о нем, даже
в беседе с друзьями, - скорее всего, из скромности.
   Заманчивый адрес, высокий, высочайший предел. У меня не хватит смелости
и сейчас написать это слово.
   А тогда на меня смотрели кто гневно, как на нахала, кто подозрительно,
как на безумца, кто с состраданием, как на человека, живущего иллюзиями. А
кто просто смеялся надо мной. Прыжок - и я в вагоне. Открыл окно, стал
искать лица друзей. Ни одной собаки!
   Ну давай, мой поезд, трогай, не будем терять ни минуты, лети, мчись во
весь опор! Уважаемый машинист, прошу вас, не жалейте угля, поддайте жару
своему Левиафану. Послышалось пыхтенье сдвинувшегося с места паровоза,
вздрогнули вагоны, опоры навеса одна за другой медленно поплыли мимо меня.
Потом пошли дома, дома, фабрики, газгольдеры, крыши, дома, дома, заводские
трубы, подворотни, дома, дома, деревья, огородики, дома, тук-тук, тук-тук,
луга, поля, облака, плывущие по свободному небу! Вперед, машинист, давай
жми вовсю!
   Господи, как же мы мчались! При такой скорости, думал я, ничего не
стоит добраться до станции ј 1, потом - 2, потом - 3, 4 и, наконец, до
5-й, последней, а там - победа! Довольный, я смотрел, как за окном
телеграфные провода сначала медленно опускались, опускались, потом - раз!
- и подскакивали до прежнего уровня - значит, пронесся мимо еще один
столб. А скорость все увеличивалась.
   Напротив меня на красном бархатном диване сидели два синьора, и по
лицам их можно было понять, что уж в поездах-то они разбираются; но они
почему-то все время поглядывали на часы и, качая головой, недовольно
ворчали.
   Я человек вообще-то стеснительный, но тут набрался наконец смелости и
спросил:
   - Если мой вопрос не покажется вам нескромным, синьоры, скажите, чем вы
так недовольны?
   - Мы недовольны, - ответил мне тот, который выглядел постарше, - что
этот чертов поезд идет недостаточно быстро. Если так плестись, мы прибудем
на место с огромным опозданием.
   Я ничего не сказал, но подумал: людям никогда не угодишь; ведь наш
поезд просто поражает своей энергией и безотказностью, он могуч, как тигр,
и мчится с такой скоростью, какой ни одному поезду еще никогда, наверное,
не доводилось развивать; ох уж эти вечно ноющие пассажиры!
   Между тем поля по обеим сторонам колеи стремительно проносились мимо, и
пространство, оставшееся позади, все увеличивалось. Так что на станцию ј 1
поезд прибыл вроде бы даже раньше, чем я рассчитывал. Правда, взглянув на
часы, я убедился, что мы идем точно по расписанию. Здесь в соответствии с
планами я должен был встретиться с инженером Моффином по одному очень
важному делу. Выскочив из вагона, я поспешил, как было условлено, в
ресторан первого класса, где меня действительно уже ждал Моффин.
   Он только что отобедал.
   Я поздоровался и подсел к нему, но он и виду не подал, что помнит о
нашем деле; завел разговор о погоде и прочих пустяках, словно в его
распоряжении еще уйма времени. Прошло добрых десять минут (а до
отправления поезда осталось лишь семь), прежде чем он вытащил наконец из
кожаной папки необходимые бумаги. Тут он заметил, что я поглядываю на часы.
   - Вы, кажется, спешите, молодой человек? - спросил он не без иронии. -
А мне, честно говоря, не по душе вести дела, когда меня подгоняют...
   - Вы совершенно правы, уважаемый господин инженер, - осмелился
возразить я, - но через несколько минут отходит мой поезд, и...
   - Коли так, - сказал он, собирая листки энергичными движениями, - коли
так, мне жаль, мне очень, очень жаль, но нам придется поговорить об этом
деле как-нибудь в другой раз, когда вы, милостивый государь, будете
посвободнее. - И он поднялся.
   - Простите, - пролепетал я, - моей вины здесь нет. Видите ли, поезд...
   - Неважно, неважно, - сказал он и улыбнулся с чувством превосходства.
   Я едва успел вскочить на подножку уже тронувшегося вагона.
   "Ничего не поделаешь! - сказал я себе. - Отложим до другого раза.
   Главное - не сбиваться с курса".
   Мы неслись через поля, и телеграфные провода по-прежнему дергались
вверх-вниз в своих эпилептических конвульсиях, все чаще попадались
бесконечные луга и все реже дома, потому что двигались мы к северу, а эти
расстилающиеся впереди земли, как известно, пустынны и таинственны.
   Давешних моих спутников уже не было. В моем купе сидел теперь
протестантский пастор с добрым лицом. Он кашлял. За окном проносились
луга, леса, болота, а оставшееся позади пространство все росло, раздуваясь
и мучая, как нечистая совесть.
   От нечего делать я взглянул на часы; протестантский пастор, покашливая,
последовал моему примеру и покачал головой. Но на этот раз я не спросил,
почему он это сделал, ибо причина, увы, мне была понятна самому. 16 часов
35 минут. Значит, не меньше пятнадцати минут назад нам следовало прибыть
на станцию ј 2, а она еще даже на горизонте не показалась.
 
   На станции ј 2 меня должна была встречать Розанна. Когда поезд подошел
к перрону, там толпилось много народу. Но Розанны не было. Наш поезд
опоздал на полчаса. Я спрыгнул на платформу, пробежал через здание
вокзала, выглянул на привокзальную площадь и в этот момент в глубине
аллеи, вдали, увидел Розанну: она, понурившись, уходила все дальше и
дальше.
   - Розанна, Розанна! - закричал я что было мочи.
   Но моя любовь была уже слишком далеко. Она даже ни разу не оглянулась.
Ну скажите чисто по-человечески: мог я побежать за ней, мог я отстать от
поезда и вообще бросить все?
   Розанна скрылась в глубине аллеи, а я, сознавая, что принес еще одну
жертву, вернулся в свой курьерский поезд и вот теперь мчусь через равнины
севера навстречу тому, что люди называют судьбой.
   Так ли уж важна, в конце концов, любовь?
   Дни шли за днями, телеграфные провода вдоль железнодорожного полотна
продолжали свою нервическую пляску, но почему в грохоте колес уже не
слышалось прежнего боевого задора? Почему деревья, показавшись из-за
горизонта, уныло тащились нам навстречу, а не уносились прочь, как
вспугнутые зайцы?
   На станции ј 3 собралось не больше двух десятков встречающих.
   Не было там и комитета, которому надлежало меня приветствовать.
   На перроне я навел справки.
   - Не видели ли вы здесь случайно такого-то комитета, - поинтересовался
я, - дам и господ с оркестром и флагами?
   - Да-да, они приходили. И даже порядочно прождали вас. Потом все
решили, что с них довольно, и разошлись.
   - Когда?
   - Месяца три-четыре тому назад, - ответили мне.
   В этот момент раздался свисток паровоза - надо было отправляться дальше.
   Ну что ж, вперед, смелее! Хотя наш курьерский поспешал изо всех сил,
конечно, это была уже не та бешеная скорость, что прежде.
   Плохой уголь? Не тот воздух? Холод? Устал машинист? А даль позади
превратилась в этакую пропасть: от одного ее вида начинала кружиться
голова.
   На станции ј 4 меня должна была ждать мама. Но когда поезд о