озле своей палатки дротики дикарей племени "ням-ням" и видит среди
ветвей сотни сверкающих голодных глаз. Нашего старого пианиста просто
затрясло, когда он услышал, что "морцисты" переходят к действиям. За
несколько часов столько на него свалилось: сначала смутная тревога после
звонка неизвестного, потом намеки Бомбассеи, предостережения того
странного господина и вот теперь слухи о надвигающейся катастрофе. Ну что
за идиот этот Ардуино! Если начнется смута, "морцисты" разделаются с ним в
первую очередь. И ничем уже не поможешь - слишком поздно! "Но разве
предупреждения того малознакомого типа - не хороший признак? - успокаивал
он себя. - Разве это не означает, что Ардуино пока только подозревают в
чем-то?" - "Ну и что? - тут же возражал другой внутренний голос. -
Мятежникам довольно любой зацепки! Не исключено, что они предупредили его
только сегодня просто из коварства, ведь спастись Ардуино все равно уже не
успеет!" Старик был вне себя, нервно, с озабоченным видом он переходил от
группы к группе, надеясь услышать какую-нибудь утешительную новость. Но
добрых новостей не было. Друзья, привыкшие видеть его всегда бодрым и
острым на язык, удивлялись, как его скрутило. Но у них хватало собственных
забот, чтобы заниматься еще этим простодушным стариком:
   вот уж у кого, по их мнению, не было никаких оснований чего-то бояться.
   Слоняясь по фойе, он рассеянно опустошал один бокал за другим - лакеи
на шампанское не скупились. От этого его мысли путались еще больше.
   Вдруг ему в голову пришло самое простое: он даже удивился, что не
подумал об этом раньше. Нужно вернуться домой, предупредить сына,
уговорить у кого-нибудь спрятаться. В друзьях, готовых приютить его у
себя, недостатка, конечно, нет. Коттес посмотрел на часы - десять минут
второго - и направился к лестнице.
   Но в нескольких шагах от двери его остановили.
   - Куда это вы, дорогой маэстро, в такое время? И что с вами? Вам
нездоровится?
   Это была донна Клара собственной персоной. Покинув группу особо важных
гостей, она стояла у самого выхода с каким-то молодым человеком.
   - О, донна Клара! - откликнулся Коттес, приходя в себя. - Куда,
по-вашему, можно идти в такое время? Да еще в моем возрасте? Домой,
конечно.
   - Дорогой маэстро, - голос Клары Пассалаккуа звучал очень доверительно.
- Послушайте моего совета, подождите еще немного.
   Сейчас лучше не выходить... Там, на улице, не совсем спокойно, вы меня
понимаете?
   - Они что, уже начали?
   - Не надо волноваться, прошу вас. Опасности нет никакой. Нанни,
проводи, пожалуйста, маэстро! Пусть ему дадут какие-нибудь сердечные капли.
   Нанни был сыном маэстро Джибелли, композитора и старого друга Коттеса.
Донна Клара отошла, чтобы задержать других гостей, тоже направлявшихся к
выходу, а молодой человек повел маэстро в буфет и по пути посвятил его в
курс событий. Несколько минут назад прибыл адвокат Фриджерио, человек
очень осведомленный, близкий друг брата самого префекта. Он специально
прибежал в театр предупредить, чтобы никто не выходил на улицу. "Морцисты"
сосредоточили свои силы на окраинах и вот-вот двинутся к центру.
Префектура практически окружена. Несколько отрядов полиции оказались в
изоляции и без автомобилей. В общем, положение серьезное. Выходить из "Ла
Скала", да еще во фраке, было бы неблагоразумно. Лучше переждать. Театр
"морцисты" занимать, конечно же, не станут.
   Новое известие, с поразительной быстротой облетевшее всех, произвело на
гостей ужасное впечатление. Да, оказывается, дело нешуточное. Все
притихли; некоторое оживление отмечалось лишь возле Гроссгемюта, поскольку
никто не знал, как теперь с ним быть. Его жена устала и еще час назад
уехала на машине в отель. Как же теперь провезти его самого по улицам,
очевидно охваченным смутой? Он, конечно, композитор, старик, иностранец,
что могло ему угрожать? Но известный риск все же был. Отель находился
далеко, напротив вокзала. Может, отправить его под эскортом полицейских?
Нет, пожалуй, это будет еще хуже.
   Тут Гиршу пришла в голову идея.
   - Послушайте, донна Клара... Если б можно было связаться с какойнибудь
важной шишкой из "морцистов"... Вам здесь никто на глаза не попадался?..
Это было бы лучше всякого пропуска.
   - Пожалуй... - согласилась донна Клара, что-то прикидывая в уме.
   - Ну конечно же! Прекрасная мысль!.. Считайте, что нам повезло:
   одного из них я здесь видела только что. Шишка, правда, невелика, но
как-никак депутат парламента. Я имею в виду Лайянни... Ну конечно,
конечно... Сейчас же пойду поищу его.
   Депутат Лайянни и был тем самым неприметным человеком в старомодном
смокинге, рубашке не первой свежести и с сероватой каемкой под ногтями.
Занимаясь в основном аграрными вопросами, он редко бывал в Милане, и мало
кто знал его в лицо. Он почему-то не поспешил, как остальные, в буфет, а
направился в театральный музей.
   Только что вернувшись оттуда, он присел в сторонке на диванчик и
закурил дешевую сигарету.
   Донна Клара решительно направилась к нему. Депутат поднялся ей
навстречу.
   - Признайтесь, господин депутат, - спросила его Пассалаккуа без
околичностей, - признайтесь: вам поручено нас здесь стеречь?
   - Стеречь? Почему стеречь? И зачем?! - воскликнул депутат, удивленно
подняв брови.
   - Вы меня спрашиваете? Должно же быть вам что-то известно, раз вы сами
из "морцистов"!
   - Ах, вот вы о чем... Конечно, кое-что я знаю. И если уж быть
откровенным до конца, знал и раньше... Да, мне был известен план
наступления. Увы!
   Донна Клара, сделав вид, что не заметила этого "увы", решительно
продолжала:
   - Послушайте, господин депутат, я понимаю, вам это может показаться
смешным, но мы в затруднительном положении. Гроссгемют устал, он хочет
спать, а мы не знаем, как доставить его в отель.
   Понимаете? На улицах неспокойно... Мало ли что... Какое-нибудь
недоразумение, инцидент, это же дело одной минуты... А с другой стороны,
как объяснить ему ситуацию? Говорить об этом с иностранцем как-то
неудобно. И потом...
   Лайянни прервал ее:
   - В общем, если я вас правильно понял, от меня требуется, чтобы я его
проводил, пользуясь, так сказать, своим авторитетом. Ха-ха-ха!
   Он так рассмеялся, что донна Клара остолбенела. А Лайянни все хохотал,
отмахиваясь правой рукой, словно хотел показать, что он, конечно,
понимает, да-да, так смеяться неприлично, что он просит извинить его, ему
неловко, но ситуация очень уж забавна. Наконец, переведя немного дух, но
все еще сотрясаясь от приступов смеха, Лайянни промолвил со свойственной
ему манерностью:
   - Я последний, дорогая синьора... понимаете, что я имею в виду?
   Так вот, я последний из всех присутствующих здесь, в "Ла Скала",
включая капельдинеров и лакеев... Последний, кто может защитить великого
Гроссгемюта, да, последний... Мой авторитет? Нет, это великолепно! Да
знаете ли вы, кого из всех нас "морцисты" уберут сразу же, первым? Знаете?
- Он ждал ответа.
   - Нет, конечно, - сказала донна Клара.
   - Вашего покорного слугу, уважаемая синьора! Именно со мной они сведут
счеты раньше, чем с кем-либо другим.
   - Вы хотите сказать, что впали в немилость? - спросила она, с трудом
выдавливая из себя слова.
   - Совершенно верно.
   - Так вдруг? Именно сегодня вечером?
   - Да. Надо же такому случиться. Как раз между вторым и третьим актом,
после короткой стычки. Но, думаю, этот план созрел у них уже давно.
   - Ну, во всяком случае, им не удалось испортить вам настроение...
   - А что нам остается! - горько вздохнул он. - Мы всегда готовы к
худшему... Привыкли... Иначе туго бы нам пришлось...
   - Выходит, моя миссия не увенчалась успехом. Прошу прощения и желаю
удачи, если подобное пожелание уместно в данном случае, - сказала донна
Клара уже на ходу, отвернувшись от него. - Ничего не поделаешь, - сообщила
она директору, - заступничество нашего депутата не стоит больше, как
говорится, выеденного яйца... Но не беспокойтесь... о Гроссгемюте я
позабочусь сама...
   Гости, почти в полной тишине следившие издали за переговорами, сумели
разобрать лишь отдельные фразы. Но никто при этом так не вытаращил глаза,
как наш старый Коттес: в человеке, которого назвали депутатом Лайянни, он
узнал таинственного господина, говорившего с ним об Ардуино.
   Переговоры донны Клары, непринужденность, с какой она держалась во
время беседы с депутатом-"морцистом", а также то, что она сама вызвалась
проводить Гроссгемюта до отеля, дали повод к всевозможным толкам. Значит,
есть доля правды, подумали многие, в тех упорных слухах: выходит, донна
Клара действительно заигрывала с "морцистами".
   Делая вид, будто политика ее совершенно не интересует, она лавировала
между двумя лагерями. Впрочем, зная, что это за женщина, удивляться не
приходилось. Можно ли представить себе, чтобы донна Клара в своем
стремлении удержаться в седле не предусмотрела все возможные варианты и не
обзавелась необходимыми связями в лагере "морцистов"?
   Многие дамы были возмущены. Мужчины же отнеслись к ней более
сочувственно.
   Отъезд Гроссгемюта с синьорой Пассалаккуа, ознаменовав собой конец
приема, взбудоражил всех еще больше. Никакого "светского"
   предлога для того, чтобы оставаться в театре, уже не было. Маски
сорваны. Шелка, декольте, фраки, драгоценности - весь этот праздничный
"арсенал" вдруг превратился в убогую мишуру, как бывает после карнавала:
веселье кончилось, уступив место тяготам повседневности. И не просто
повседневности - близящийся рассвет сулит кое-что пострашнее.
   Группа гостей вышла на балкон посмотреть, что делается внизу.
   Площадь была пустынной, неподвижные автомобили, казалось, дремали,
какие-то уж слишком черные, всеми покинутые. А где же шоферы? Тоже
дремлют, свернувшись на задних сиденьях, или сбежали, чтобы принять
участие в перевороте? Шары уличных фонарей светили, как всегда; город был
погружен в сон. Все напрягали слух, ожидая, что вот-вот накатятся издали
рев, отголоски криков, выстрелы, грохот повозок со снаряжением.
   Но кругом было тихо.
   - Да мы с ума сошли! - воскликнул кто-то. - Представляете, что будет,
если они увидят всю эту иллюминацию? Настоящая светящаяся мишень!
   Все вернулись в помещение и сами опустили наружные жалюзи; ктото пошел
искать электрика. Вскоре большие люстры в фойе погасли.
   Капельдинеры принесли с десяток подсвечников и поставили их на пол.
   Это тоже омрачило души, словно дурное предзнаменование.
   Поскольку диванов было мало, уставшие мужчины и женщины стали
усаживаться на пол, подстелив пальто и плащи - чтобы не испачкаться.
   Рядом с музеем перед маленькой комнаткой, где находился телефон,
выстроилась очередь. Коттес тоже стоял в ней, рассчитывая хотя бы
предупредить Ардуино об опасности. Никто вокруг уже не шутил, никто не
вспоминал о Гроссгемюте и его "Избиении младенцев".
   Старый пианист простоял не меньше сорока пяти минут. А когда оказался
один в комнатушке (поскольку окон не было, электрический свет здесь не
погасили), никак не мог правильно набрать номер - до того дрожали руки.
Наконец он услышал длинные гудки. В этих звуках было что-то милое сердцу -
спокойный, родной голос дома. Но почему никто не берет трубку? Неужели
Ардуино до сих пор не вернулся? Ведь уже третий час ночи. А что, если его
схватили "морцисты"? Коттес изо всех сил пытался унять внутреннюю дрожь.
Да почему же никто не отвечает? Ох, слава богу!..
   - Алло, алло, - раздался заспанный голос Ардуино. - Какого черта!..
   - Алло, алло, - сказал отец.
   И сразу же пожалел об этом. Уж лучше было молчать: ему вдруг пришло в
голову, что линия прослушивается. Как же теперь предупредить сына?
Посоветовать бежать? Объяснить, что происходит?
   А если "они" перехватят разговор?
   Коттес попытался найти какой-нибудь пустяковый предлог.
   Например, необходимо, чтобы сын сейчас же пришел в "Ла Скала" на
репетицию своего концерта. Нет, ему нельзя выходить из дома. Тогда
что-нибудь другое, более банальное? Сказать, что он забыл дома портмоне и
теперь беспокоится? Еще хуже. Сын не поймет, что делать, а "морцисты"
могут насторожиться.
   - Знаешь... - проговорил он медленно, чтобы выиграть время.
   Лучше всего, наверное, сказать, что он забыл ключ от входной двери:
   единственно невинный и убедительный повод для столь позднего звонка.
   - Знаешь, - повторил он, - я забыл ключ. Приду через двадцать минут.
   Тут его охватил ужас. А вдруг Ардуино решит его встретить и выйдет на
улицу? Может, кого-то уже послали, чтобы арестовать его, и они ждут там, у
дверей?
   - Нет, нет, - опередил он предложение сына, - не спускайся, пока я не
приду. Я посвищу тебе снизу.
   "Вот идиот! - снова обругал он себя. - Надо же взять и подсказать
"морцистам" способ выманить сына из дома!"
   - Слушай меня внимательно, - заговорил он снова, - слушай
внимательно... Не спускайся, пока я не начну насвистывать тему из
"Романской симфонии"... Ты ведь знаешь ее, правда? В общем, договорились.
Прошу тебя...
   Он положил трубку, чтобы избежать лишних вопросов. Господи, да что же
он натворил! Ардуино и не подозревает об опасности, а он уже навел
"морцистов" на след. Что, если среди них есть какой-нибудь меломан,
знающий названную им симфонию? Вот он подходит к дому, а они уж тут как
тут. Да, ничего глупее нельзя было придумать. Может, позвонить снова и
сказать все как есть? Но в этот момент дверь приоткрылась и в комнатушку
боязливо заглянула какая-то девушка.
   Коттес вышел, утирая со лба пот.
   За время его отсутствия в слабо освещенном фойе сгустилась атмосфера
обреченности. Тесно сидящие рядышком на диванах оцепеневшие и зябнущие
дамы вздыхали. Одни сняли с себя слишком броские украшения и попрятали их
в сумочки; другие, стоя перед зеркалом, старательно трудились над своими
прическами, делая их менее легкомысленными; третьи соорудили на голове
такие замысловатые уборы из накидок и вуалей, что выглядели чуть ли не
кающимися грешницами.
   - Это ожидание невыносимо, надо положить ему конец - и будь что будет.
   - Только этого нам не хватало... Я прямо как чувствовала... Мы ведь
собирались сегодня в Тремеццо, но Джордже ни за что не хотел пропустить
премьеру Гроссгемюта, а я ему говорю: нас же там ждут, а он - да ладно,
позвоним туда, предупредим... клянусь, у меня было какоето предчувствие, а
теперь еще эта мигрень... О, бедная моя голова!..
   - Ну, знаешь, не тебе жаловаться, ты ведь ничем не рискуешь...
   - Представляете, мой садовник Франческо уверяет, будто своими глазами
видел их черные списки!.. Он сам из этих "морцистов"...
   Говорит, что по одному только Милану больше сорока тысяч фамилий.
   - Господи, неужели ты допустишь такое безобразие?..
   - Есть какие-нибудь новости?
   - Нет, ничего не слышно.
   - Народ собирается?
   - Да нет, я же говорю - ничего...
   У одной из дам руки - вроде бы непроизвольно - сложились для молитвы, и
она действительно молится; другая жарко шепчет что-то на ухо приятельнице
- не умолкая, исступленно.
   Мужчины расселись на полу, многие сняли туфли, расстегнули воротнички,
распустили белые галстуки; курят, зевают, храпят, тихо спорят, пишут
что-то золотыми карандашами на полях программок.
   Человек шесть дежурят, приникнув к щелям жалюзи, чтобы сразу же
сообщить остальным, если снаружи что-нибудь произойдет. А в углу,
один-одинешенек, сидит бледный, ссутулившийся, с вытаращенными глазами
депутат Лайянни и курит свои дешевые "Национали".
   Но за то время, что Коттес отсутствовал, среди осажденных произошла
странная перегруппировка. Еще перед тем, как он отправился звонить,
владелец завода сантехники инженер Клементи стал в чем-то убеждать
директора Гирша и отвел его в сторонку. Продолжая беседовать, они
направились к театральному музею и какое-то время оставались там, в
темноте. Потом Гирш снова появился в фойе, что-то шепнул - каждому в
отдельности - четверым гостям и увел их с собой.
   Это были: писатель Клисси, певица-сопрано Барри, торговец мануфактурой
Просдочими и юный граф Мартони. Все они присоединились к инженеру
Клементи, остававшемуся в темном музее, и образовали своего рода тайный
союз. Затем капельдинер без всяких объяснений взял один из канделябров,
освещавших фойе, и унес его к тем, кто засел в музее.
   Маневры, на которые поначалу никто не обратил внимания, в конце концов
вызвали любопытство и даже тревогу у остальных: люди были в таком
состоянии, что любой пустяк мог их насторожить. Кое-кто, будто совершенно
случайно оказавшись возле музея, решил заглянуть туда и узнать, что
все-таки происходит. Из этих любопытствующих в фойе возвратились не все.
Оказалось, Гирш и Клементи в зависимости от того, кто именно заглядывал в
музей, либо тут же обрывали разговор, либо довольно настойчиво приглашали
присоединиться к ним. Очень скоро группа сепаратистов насчитывала уже
человек тридцать.
   Зная их, нетрудно было догадаться, в чем дело. Клементи, Гирш и
остальные решили отколоться и заранее перейти на сторону "морцистов", дав
понять, что у них нет ничего общего со всеми этими гнусными богатеями,
оставшимися в фойе. О некоторых из этих сепаратистов уже было известно,
что они в свое время - скорее из страха, нежели по убеждению - проявляли
мягкость или снисходительность к могущественной секте. Что касается
причастности самодура и деспота Клементи, то тут всем все было ясно, ведь
один из его сыновей (вот выродок!) чем-то там командовал у "морцистов".
Незадолго до этого видели, как он, то есть Клементи-старший, вошел в
закуток с телефоном, и стоявшим в очереди пришлось ждать больше четверти
часа. Можно было предположить, что, почуяв опасность, Клементи обратился к
сыну по телефону с просьбой о помощи и тот, не желая себя
компрометировать, посоветовал ему действовать самостоятельно и немедленно
приступить к организации комитета солидарности, этакой мятежной хунты "Ла
Скала" - ее "морцисты", придя к власти, из тактических соображений
признают и наверняка не тронут. В конце концов, кровь - не вода, заметил
кто-то.
   Но со стороны многих других подобные действия просто озадачивали. Это
были типичные представители именно тех кругов, к которым "морцисты"
относились с особой ненавистью: они, или по крайней мере такие, как они,
были носителями пороков и несправедливости, слишком часто служивших
наиболее вескими аргументами в морцистской агитации и пропаганде. Теперь
же они, видите ли, вдруг перешли на сторону противника и отреклись не
только от собственного прошлого, но и от речей, произносившихся всего
несколько минут назад. Очевидно, они уже давно вели закулисные переговоры,
чтобы в случае переворота любой ценой обеспечить себе лазейку, но делали
это тайком, через посредников, так, чтобы, не дай бог, не запятнать себя в
глазах людей одного с ними круга. И вот, когда пробил грозный час, они
поспешно сбросили маску, уже не заботясь о соблюдении декорума: к черту
связи, знатных друзей, положение в обществе - сама жизнь поставлена на кон.
   И если поначалу эти маневры проводились втихую, то теперь пришло время
действовать открыто, поставить точки над "i". В небольшом зале музея вновь
включили электричество и распахнули окно, чтобы снаружи все было хорошо
видно: "морцисты" войдут на площадь и сразу поймут, что у них есть здесь
надежные союзники.
   Вернувшийся в фойе маэстро Коттес, увидев яркие блики отраженного
зеркалами света, который зажгли в музее, и услышав доносившийся оттуда шум
дебатов, был ошеломлен происшедшей переменой. Почему в музее свет
включили, а в фойе нет? Чем это объяснить?
   - А что это они там делают? - громко спросил он наконец.
   - Что делают? - раздался мелодичный голосок Лизелоры Бини: она сидела
на полу, прижавшись к боку мужа. - Святая простота! Внуки Макьявелли
создали свою театральную ячейку. Они не теряли времени зря. Торопитесь,
маэстро, еще немного - и вас уже не примут.
   Молодцы, ничего не скажешь!.. Они великодушно сообщили нам, что сделают
все возможное для нашего спасения... Сейчас там делят пирог, уста