й выпуск "Монитора" с цветной вкладкой: рано утром
почтальон просунул его под входную дверь.
   Подняв газету, я пробежал ее глазами. Как обычно, через всю страницу
был дан крупным шрифтом заголовок, я бы сказал, синтезирующий обстановку
на сегодня:
 
   С УТРА ВОЗМОЖНЫ ДОСАДНЫЕ НЕДОРАЗУМЕНИЯ,
 ВЕРОЯТНЫ ОГОРЧИТЕЛЬНЫЕ ИЛИ ДАЖЕ ПРИСКОРБНЫЕ
 ПРОИСШЕСТВИЯ
 
   (Как правило, неблагоприятные прорицания преподносились "Монитором" в
гипотетической форме.)
   Была в заголовке еще и третья строка, набранная не столь броско:
   Неожиданно Все Переменится К Лучшему 
   Далее следовала редакционная статья, призывавшая к разумной
осторожности всех, кто отправился на воскресный отдых: водителей
автомашин, охотников, альпинистов и особенно купальщиков.
   Призывы эти были явно запоздалыми, так как большинство горожан
потянулись к холмам, в горы, на озера и к морю с самого раннего утра, то
есть еще до того, как получили газету. Чериелло, между прочим, мне уже
объяснял, что точные гороскопы на один день можно составлять лишь на
основании наблюдений за звездами накануне ночью; ну да, движение небесных
тел можно, разумеется, рассчитать и заранее, но ведь количество звезд, с
которыми пришлось бы иметь дело, так велико, что всякий раз на это уходили
бы годы труда.
   На пятой странице, после "индивидуальных" гороскопов, печатался даже
список тех жителей Масты, для которых негативное влияние звезд нынешним
утром было чревато особой опасностью. Я сначала даже испугался, увидев в
нем и фамилию Чериелло. Хорошо, что сам он в этот день находился очень
далеко от дома и, таким образом, был практически "вне досягаемости".
   Говоря по правде, я совершенно не верил в астрологию. Но в жизни
случается всякое. Поэтому я решил, хотя бы ближайшие несколько часов, быть
особенно осторожным в своих поступках, тем более что, находясь в Масте, я
как бы тоже оказывался в поле действия этих неблагоприятных "астральных
сил". А вдруг астрологи из "Монитора" хоть в чем-то окажутся правы?
   В доме Чериелло, человека педантичного, все прекрасно отлажено.
   Однако, войдя в ванную, я сразу заметил, что раковина засорена и вода
плохо стекает.
   Вот почему, умывшись, я постарался получше завернуть оба крана.
   При этом я, наверно, слишком налег на правый. Не знаю. В общем - трах -
и вентиль стал проворачиваться вхолостую, а вода забила мощной стру„й.
   Вот напасть! Через несколько мгновений вода, заполнив раковину,
польется через край. К счастью, в ванной было окно. Я бросился в кухню -
взять какую-нибудь посудину, чтобы вычерпывать воду и выливать ее за
окошко.
   Возвращаясь в ванную, я поскользнулся на "Мониторе", который, вероятно,
сам бросил на пол, и, растянувшись во весь рост, пребольно подвернул руку.
Потом, чертыхаясь, стал выливать за окно все прибывавшую воду. Но что
давала эта бессмысленная работа? Не мог же я продержаться таким образом до
следующего утра, когда явится прислуга: сегодня у нее выходной.
   Кого-нибудь позвать? Но кого? Портье в доме не было. Очевидно, лучше
обратиться к соседям и узнать, где можно поскорее найти водопроводчика. Но
ведь воскресенье, какой уж тут водопроводчик!
   Я подумал о роскошных старинных коврах в кабинете и гостиной:
   Чериелло так дорожит ими, а они скоро у меня поплывут; подумал о том,
какой ущерб будет причинен нижним квартирам, куда вода тоже, конечно,
протечет. Оставалось только звонить пожарникам. Но.
   какой номер у пожарной команды? Перестав сражаться с водой, я бросился
в прихожую, к телефону. Но телефонной книги возле него не оказалось. Я
стал поспешно выдвигать все ближние ящики. Ничего не было и там. Куда
аккуратист Чериелло мог запихнуть эту треклятую книгу? Невозможно же, да и
неудобно, перерывать все ящики в доме.
   Я бросился в комнату и натянул на себя минимум вещей, позволявших
считать себя одетым. Уже выбежав на площадку, чтобы спросить у кого-нибудь
из соседей номер телефона пожарной команды, я вспомнил, что не взял ключей
от квартиры. И в этот момент от резкого порыва ветра дверь захлопнулась. Я
остался снаружи.
   Несчастья сыпались одно за другим. Чуть не плача и проклиная все на
свете, я позвонил в дверь напротив. Раз, другой, третий: никого.
   (Между тем из квартиры Чериелло до меня уже доносился плеск воды,
переливающейся через край раковины.)
   Я спустился на один этаж и позвонил к нижним соседям.
   Открывшая дверь милая старушка, увидев меня, испугалась. Не без труда
мне удалось успокоить ее и объяснить, в чем дело.
   - Телефонная книга вон там, в шкафу, - сказала она, - но только телефон
у нас сегодня с утра не работает.
   - Как это - не работает?
   - Да уж не знаю, - ответила она, теперь уже приветливо улыбаясь, - но
во всем доме телефоны отключены.
   - А где здесь ближайший автомат?
   - Не могу сказать, синьор. Я всегда пользуюсь только своим телефоном!
   - Может, здесь есть поблизости какой-нибудь бар?
   - Должно быть, есть, должно быть...
   Я выскочил из дома под палящее солнце. Улицы были пустынны, казалось,
все люди покинули этот район. По обеим сторонам у тротуаров рядами стояли
машины, но нигде не было видно ни души.
   В этом проклятом квартале попадались только жилые дома, никаких тебе
магазинов, лавчонок. До ближайшего бара пришлось пробежать с полкилометра.
Был ли там телефон? Был. И работал?
   Разумеется, работал. И телефонная книга оказалась на месте? Да,
оказалась.
   На другом конце провода дежурный пожарной части, узнав о моей беде,
хохотнул и с философским спокойствием заметил:
   - Ну, дорогой синьор, испорченный кран сегодня - сущий пустяк. У нас с
самого рассвета сплошные вызовы. Все команды на выезде.
   - Что же мне теперь делать?
   - Я запишу вызов, синьор, как только появится возможность, мы займемся
вами.
   Сколько бед натворил за это время мой потоп? Прекрасный многоквартирный
дом рисовался в моей фантазии этаким фонтаном Треви, извергающим свои
струи под аккомпанемент хора разъяренных жильцов.
   Я спросил у хозяина бара, не знает ли он какого-нибудь водопроводчика.
   - Ну как же, - ответил он. - Мой дядя отличный мастер.
   - А вы не могли бы его вызвать?
   - Да я не знаю, когда он вернется. Уехал сегодня порыбачить.
   Впрочем, что тут мог поделать один водопроводчик без слесаря: ведь надо
было еще и дверь взломать. Кроме Чериелло, я знал в этом городе - да и то
заочно - лишь знаменитого Фоссомброни. Но и его, конечно же, не оказалось
дома: прождав меня до одиннадцати, он куда-то ушел и, когда вернется, не
сказал.
   Сердце готово было выскочить у меня из груди, когда я метался по улицам
от дома к дому, упрашивая, умоляя. Люди выражали мне свое сочувствие,
сокрушались вместе со мной, но ведь было воскресенье.
   Все водопроводчики куда-то укатили, все слесари отправились на
загородную прогулку.
   Внезапно солнце померкло. Тучи, как это бывает только летом, очень
быстро затянули небо. Я взглянул на часы. Оказывается, я пробегал как
сумасшедший около трех часов - сейчас уже половина второго. За это время
квартира Чериелло, не говоря уже о тех, что находились под ней,
превратилась, наверно, в Ниагарский водопад.
   Но тут Ниагарский водопад обрушился с неба. Ливень хлестал так, что
улицы в мгновение ока опустели. Попробуйте в такой ситуации отыскать
такси! Глупо было бы даже надеяться. Из последних сил шлепал я по огромным
лужам. "Пожарники за это время, - думал я, - уже наверняка прибыли к дому
Чериелло, а мне и подавно следовало быть на месте".
   Но когда я, вымокший с головы до ног и едва живой от усталости и
злости, добрался до дома, никаких красных машин я там не увидел.
   Ураган пронесся, небо начало очищаться от туч. Я посмотрел наверх,
отыскивая глазами следы потопа. Но все выглядело нормально.
   - Дино, что ты здесь делаешь в таком виде? Что стряслось?
   Я обернулся.
   Неожиданно Все Переменится К Лучшему Так, кажется, было написано в
"Мониторе"?
   Чериелло собственной персоной выходил из такси. Зная, что я в Масте, он
поторопился с возвращением, чтобы побыть немного со мной.
   Запинаясь, бормоча что-то нечленораздельное, я объяснил, какая беда
приключилась по моей вине. Но он почему-то не рассердился, наоборот, даже
рассмеялся.
   - Пошли посмотрим, может, катастрофа не так уж страшна.
   Мы вышли из лифта. Как ни странно, на лестничной площадке было сухо (но
из квартиры все-таки явственно доносилось журчание воды).
   Сухо было и в гостиной, и в кабинете. Мы вошли в ванную. Вода,
переливаясь через край раковины, текла себе по кафельным плиткам и с
бульканьем уходила вниз через медную решетку, специально вделанную в пол
предусмотрительным Чериелло. А я этой решетки в волнении не заметил.
   Промок только воскресный номер "Монитора", валявшийся на полу и смятый
так, что из зловещего заголовка можно было разобрать лишь отдельные буквы:
 
   А ВЫ НЕ
 ВЕР ИЛИ.
 
 
   Перевод Ф. Двин 
   Компьютерный набор - Сергей Петров Дата последней редакции - 22.02.99 



Дино Буццати 

                     ОБОРОТНИ С ВИА СЕСОСТРИ
 
   Перевод Ф. Двин 
 
   Смерть от инфаркта шестидесятидевятилетнего профессора Туллио Ларози,
заведующего кафедрой гинекологии в университете и главного врача больницы
Пречистой Девы Марии, а проще говоря - акушерской клиники, взбудоражила
всех жильцов дома ј 5 по виа Сесостри, принадлежавшего тому же Ларози.
   Вот уже пятнадцать лет, то есть с тех пор, как я обосновался в этом
городе, у меня здесь небольшая квартирка на четвертом этаже, которая меня
очень устраивает, хотя фирма, где я работаю, - реклама и деловое
посредничество - находится в центре города.
   Виа Сесостри, 5 - дом, построенный в двадцатых годах и выдержанный в
стиле этакого венского барокко, - сама респектабельность, воплощенная в
камне. Ну прежде всего наш квартал - сегодня, правда, не такой уж модный,
но по-прежнему пользующийся прекрасной репутацией. Затем - внешний вид
здания, солидный, строгий подъезд, расторопные и предупредительные портье
и его жена, просторные, светлые лестницы, безупречная чистота, таблички на
дверях квартир... Даже изящество выгравированных на меди букв как бы
свидетельствует об экономическом процветании и благонравии жильцов.
   Но главное - сами жильцы. Один, можно сказать, лучше другого:
   уважаемые в городе лица свободных профессий; их жены -
высоконравственные, даже если они молоды и красивы; их здоровые, послушные
и прилежные в учении дети. Единственный жилец, не совсем вписывающийся в
этот солидный буржуазный круг, - художник Бруно Лампа, холостяк, снимающий
под мастерскую просторную мансарду.
   Зато у него благородное происхождение - он из моденских Лампа ди
Кампокьяро.
   Однако самым выдающимся представителем маленького однородного клана,
обосновавшегося в этом доме, был, конечно же, его владелец Туллио Ларози.
Ученый с мировым именем, опытнейший хирург, он и своими личными
качествами, и умом выделялся среди остальных. Высокий, худощавый, с
тщательно подстриженной седой бородкой, с живыми проницательными глазами,
испытующе глядевшими на вас сквозь стекла очков в золотой оправе, с
холеными руками, уверенной, даже горделивой походкой и глубоким,
проникновенным голосом.
   Все жильцы, естественно, нанесли визит и выразили соболезнования еще
молодой вдове: Ларози женился, когда ему перевалило за пятьдесят.
   Его квартира на втором этаже была роскошной, но не настолько, чтобы
подавлять своим великолепием. Сильное впечатление производило достоинство,
с каким семья переживала горечь утраты: ни истерик, ни показных сцен
отчаяния, как это часто у нас бывает, а безмолвная скорбь и умение владеть
собой, что еще больше подчеркивало непоправимость случившегося.
   Все понимали, конечно, что похороны будут грандиозными. И
действительно, с самого раннего утра засновали взад-вперед члены
похоронной комиссии - чиновники и представители самой солидной и уважаемой
- это чувствовалось за километр - организации в городе. К девяти часам во
дворе вдоль трех стен выросла живая изгородь из венков необычайной красоты.
   Как явствовало из некролога, опубликованного семьей усопшего, похороны
должны были начаться в одиннадцать часов. Но уже в десять толпа запрудила
улицу, и регулировщикам пришлось направлять поток автомашин в объезд. В
десять пятнадцать явилась большая группа скорбящих сестер милосердия из
акушерской клиники. Все шло своим чередом, спокойно и тихо.
   Но вот примерно в двадцать минут одиннадцатого возникло ощущение
неожиданной заминки: что-то было не так. На лестницах появились странные
типы с далеко не скорбными лицами. Из прихожей квартиры Ларози донеслись
отголоски бурного и раздраженного разговора, чтобы не сказать - скандала.
В толпе, собравшейся на лестничной площадке и в холле квартиры, можно было
заметить явные признаки замешательства и суматохи. Раздался даже - впервые
за эти дни - пронзительный крик отчаяния: кричала, вне всяких сомнений,
вдова, синьора Лючия.
   Заинтригованный всеми этими непонятными вещами, я спустился на второй
этаж и попытался протиснуться в квартиру Ларози, что было вполне
естественно, так как мне тоже надлежало присутствовать при выносе тела.
   Однако меня оттеснили. Трое молодых людей - не надо было обладать
большим воображением, чтобы распознать в них полицейских агентов, -
энергично выставляли из квартиры уже вошедших и не пропускали тех, кто
пытался туда войти. Завязалась чуть ли не потасовка:
   подобное насилие выглядело не только оскорбительным, а просто безумным.
   Тут за плотной стеной взволнованных людей я разглядел своего друга
доктора Сандро Луччифреди, комиссара полиции и начальника оперативного
отдела, а рядом с ним - доктора Уширо, начальника отдела по расследованию
убийств. Заметив меня, Луччифреди помахал рукой над головами и крикнул:
   - Невероятно! Потом узнаешь. Просто невероятно!
   В этот момент меня подхватил и потащил в сторону людской водоворот.
   Немного погодя доктор Луччифреди обратился с лестничной площадки к
толпе:
   - Дамы и господа, должен сообщить вам, что из соображений высшего
порядка траурная церемония отменяется. Всех присутствующих убедительно
просим удалиться.
   Нетрудно представить себе, какую бурю восклицаний, предположений,
споров, домыслов вызвало столь грубое заявление. Но продолжалось все это
недолго, так как агенты очистили от людей сначала лестницу, потом
вестибюль и наконец прилежащую к дому часть улицы.
   Что случилось? При чем здесь полиция? Может, профессор умер не своей
смертью? Кого же подозревают и как вообще возникли подозрения? Эти вопросы
требовали ответа. Но все догадки были очень далеки от истины. Первые
скупые сведения стали известны после выхода вечерних газет: правда
оказалась чудовищней любых догадок. Радио и телевидение вообще помалкивали.
   Короче говоря, произошел один из самых потрясающих случаев в хронике
века: возникла версия, что покойный - знаменитый хирург, заведующий
университетской кафедрой и главный врач одной из крупнейших городских
больниц - в действительности был не Туллио Ларози, а туринским медиком
Энцо Силири, тоже специалистомакушером, еще в годы фашизма неоднократно
судимым за незаконную практику. Исключенный из корпорации врачей и вновь
вынырнувший на свет в период немецкой оккупации, он стал сообщником
нацистов и гнусным военным преступником: работал в одном из концлагерей в
Тюрингии и якобы в экспериментальных целях подвергал истязаниям, буквально
вивисекции, сотни еврейских девушек. В первые дни освобождения он под
шумок скрылся, и полиция всей Европы тщетно его разыскивала.
   История настолько страшная, что даже газеты, сообщая о сенсационном
разоблачении и ссылаясь на материалы, предоставленные в их распоряжение
полицией, проявляли крайнюю осторожность, как бы давая понять, что сами
власти, возможно, позволили кому-то здорово себя провести.
   Никакого обмана, однако, не было. В тот же вечер последовала целая
серия специальных выпусков, изобиловавших новыми и еще более
поразительными подробностями.
   Выяснилось, что пресловутый Силири, оказавшийся в нашем городе сразу же
после войны, воспользовался сходством с профессором Туллио Ларози, которое
легко можно было усилить, отрастив небольшую бородку, и выдал себя за
этого известного врача. Ларози же, преследуемый нацистскими властями за
то, что одна из его бабушек была еврейкой, в сорок втором году бежал,
намереваясь эмигрировать в Аргентину. Добравшись до Испании, он сел на
бразильское торговое судно, которое по ошибке было торпедировано в
Атлантическом океане немецкой подводной лодкой.
   Ларози был холостяком, а его единственные родственники обретались в
Аргентине, на какой-то далекой "асьенде". Таким образом, смерть эта
осталась незамеченной: никого не обеспокоило исчезновение Ларози и никто
не удивился, когда летом сорок пятого в городе появился Силири, выдавший
себя за врача, вынужденного в свое время эмигрировать за границу. Бегство,
преследования со стороны фашистов, которые он в своих рассказах искусно
драматизировал, злоключения, пережитые им в Новом Свете, придавали ему
этакий романтический ореол, и в городе его почитали чуть ли не героем
Сопротивления. И ничего странного не было в том, что спустя какое-то время
он, можно сказать, автоматически прошел по конкурсу на должность
заведующего кафедрой. А поскольку он был не дурак и к тому же обладал
определенными профессиональными навыками, ему не стоило большого труда
сделать так, чтобы на протяжении многих лет никто не раскрыл обмана.
Настоящий же Туллио Ларози как бы растворился в небытии - и он сам, и вся
его родня.
   Так писали газеты. Но люди хотели знать, каким образом правда вдруг
вышла наружу именно во время похорон. Все объяснялось, как писали газеты,
просто: при регистрации факта смерти в муниципалитете обнаружились
некоторые расхождения между официальными данными и тем, что явствовало из
документов усопшего. Отсюда и интерес, проявленный квестурой, и все прочее.
   На самом же деле в этом запоздалом разоблачении оставалось много
загадочного; большое недоумение вызывало оно у знакомых, особенно у
соседей, жильцов нашего респектабельного дома, в котором теперь воцарилась
атмосфера какой-то неловкости. Казалось даже, будто бесчестье,
обрушившееся на человека, бывшего для всех примером гражданских
добродетелей, стало распространяться вокруг, марая и тех, кто столько лет
жил с ним рядом.
   Признаться, я тоже был глубоко потрясен. Уж если репутацию такого
уважаемого и достойного человека смешали вдруг с грязью и покрыли позором,
то чему теперь вообще можно верить? Мою тревогу усугубил неожиданный
телефонный звонок. Однажды утром мне позвонил домой комиссар Луччифреди из
оперативного отдела полиции.
   Я уже говорил, что Луччифреди был моим другом. Я всегда старался
заручиться дружбой какой-нибудь важной персоны из полицейского управления:
это гарантирует покой и уверенность, ведь всякое в жизни может случиться.
С Луччифреди мы познакомились несколько лет тому назад в доме наших общих
друзей, и он сразу же выказал мне свою живейшую симпатию. Этим я и
воспользовался, устраивая так, чтобы наши встречи проходили в
неофициальной обстановке: приглашал его пообедать, знакомил с нужными
людьми. Словом, виделись мы с ним довольно часто. Но не было еще случая,
чтобы он звонил мне в такую рань.
   - Привет, Андреатта, - сказал он. - Ты, конечно, удивлен, а?
   Знаменитый профессор! Твой почтенный домовладелец!
   - Да уж, можешь себе представить, - ответил я, не понимая, куда он
клонит.
   - Тебе, вероятно, хочется узнать подробности? Ведь того, что пишут
газеты, маловато.
   - Ясное дело, хочется.
   - А что, если все расскажу тебе я? Почему бы нам не встретиться?
   Что ты делаешь сегодня вечером?
   Он пришел к ужину. Моя прислуга готовит превосходно, и друзья всегда
рады, когда я их приглашаю. А по такому случаю я попросил ее постараться
особенно.
   И вот мы спокойно сидим за столом, а перед нами блюдо отменных
каннеллони[*Сорт макарон] со взбитыми сл