ивками и стаканы с "Шато Неф де
Пап". В ярком свете люстры резче выделяется глубокий шрам на левой щеке
Луччифреди, его худощавое лицо чем-то напоминает Фрэнка Синатру. Сегодня
он как-то особенно остер и язвителен.
   - Хочешь верь, хочешь нет, - говорит Луччифреди, - но я уже полтора
года следил за ним. Хочешь верь, хочешь нет, но уже целый год я знал про
него всю правду. И все же продолжал тянуть. Сам понимаешь:
   скандал, резонанс в академических кругах...
   - В таком случае, - замечаю я, - после его смерти уж тем более можно бы
промолчать...
   - Нет, нельзя, потому что возник вопрос о наследстве.
   - Но скажи, что именно вызвало у тебя подозрение?
   Луччифреди громко смеется.
   - Все дело в анонимном письме. Откуда оно прибыло - неизвестно, так как
почтовый штемпель подделан. Да, письмо было анонимным, но в высшей степени
обстоятельным... Потом мне, ясное дело, пришлось выискивать
доказательства. Ну я и давай копать, давай копать. Уж поверь, в этом деле
я достаточно понаторел.
   - Но неужели за столько лет его никто так и не узнал?
   - Нашелся такой, узнал. Только Силири заткнул ему рот с помощью денег.
Не в один миллион ему это влетело. Мы нашли у него записную книжку, куда
он заносил выплаченные суммы и даты. Но к нам этот человек никогда не
обращался...
   - Так какие же у вас доказательства?
   - И здесь все очень просто. Отпечатки пальцев, оставленные профессором
в больнице. А отпечатки пальцев Силири имелись в туринском архиве.
   - Прости, но все это, по-моему, смешно. Что же в таком случае раскопал
ты? К вам в руки все приплыло уже готовеньким, не так ли?
   - Как сказать... - говорит он, многозначительно покачивая головой.
   - Почему ты исключаешь, что анонимное письмо мог написать, скажем, я?
   И опять смеется. Мне же почему-то не до смеха. И я спрашиваю:
   - А не странно ли, что все это ты рассказываешь мне?
   - Нет, не странно, - отвечает он. - Когда-нибудь ты, вероятно, поймешь
почему... Да... Я себе копаю, копаю... Терпения мне не занимать. Ждать я
умею... Наступит подходящий момент...
   - Он уже наступил.
   - Наступил и еще наступит.
   - Как это - еще наступит?
   - Ну как... Я себе копаю, копаю... и для кого-нибудь еще наступит
момент... А какая аристократическая улица эта ваша Сесостри... Один адрес
чего стоит, правда? Особенно дом номер пять... Все с такой безупречной
репутацией... хе-хе... Но я копаю, копаю...
   Наверно, я побледнел. Самому ведь не видно.
   - Что-то я тебя не понимаю, - говорю.
   - Еще поймешь, - отвечает он с многозначительной улыбочкой и
вытаскивает свою записную книжку. - Итак, ты хочешь знать? Хочешь, чтобы я
сказал тебе все? Но умеешь ли ты молчать?
   Я:
   - Думаю, что умею.
   Он внимательно посмотрел на меня и говорит:
   - Да, у меня есть основания полагать, что молчать ты действительно
будешь.
   - Значит, ты мне доверяешь?
   - Доверяю. В известном смысле... А теперь слушай, - продолжает он,
листая записную книжку. - Коммендаторе Гуидо Скоперти. Ты знаешь его?
   - Это же мой сосед. Мы живем дверь в дверь.
   - Хорошо. Что бы ты сказал, если бы тебе стало известно, что Скоперти -
фамилия липовая? Что на самом деле его зовут Боккарди, Гуидо Боккарди из
Кампобассо, что за ним должок: восемь лет тюремного заключения за злостное
банкротство? Мило, не правда ли?
   - Не может быть!
   - Боккарди Гуидо, сын покойного Антонио, в сорок пятом приговорен к
девяти годам тюремного заключения, а в сорок шестом ошибочно амнистирован.
Разыскивается с сентября того же года.
   - И вы только сейчас об этом узнали?
   - Месяц тому назад... А имя Марчелла Джерминьяни тебе ничего не говорит?
   - Ну как же, она ведь живет у нас на втором этаже. Мешок с деньгами.
Собственный "роллс-ройс".
   - Правильно. Ты бы очень удивился, узнав, что фамилия ее вовсе не
Джерминьяни, а Коссетто. Мария Коссетто, судимая за убийство мужа,
оправданная в первой инстанции, а апелляционным судом заочно приговоренная
к каторжным работам и с тех пор скрывающаяся от правосудия. Что скажешь?
   - Ты, наверно, шутишь.
   - А известный доктор Публикони, тот, что живет у вас на третьем этаже,
президент федерации бокса... Как это ни странно, но имя, данное ему при
крещении, - Армандо Писко. Фамилия Писко тебе знакома?
   - Погоди, был, помнится, давным-давно судебный процесс во Франции...
   - Вот-вот. Сексуальный маньяк по кличке "алльский душегуб",
приговоренный парижским судом присяжных к гильотине и бежавший накануне
казни... Ты когда-нибудь видел вблизи его руки?
   - Ну и фантазия у тебя!
   - А Лоццани? Арманда Лоццани, известная модельерша, занимающая весь
пятый этаж? Она же Мариэтта Бристо, прислуга, бежавшая с хозяйскими
драгоценностями стоимостью в три миллиона и приговоренная заочно к пяти
годам... Знаешь, это фазанье филе с каперсами - просто чудо... Поистине
оно выше всяких похвал... Да, я еще не все сказал тебе. Граф Лампа, Лампа
ди Кампокьяро, художникнеоимпрессионист, снимающий мансарду... Так знай
же: твой граф Лампа, он же монсиньор Буттафуоко, первый секретарь
Апостольской нунциатуры в Рио-де-Жанейро (в те времена города Бразилия еще
не существовало), создатель нашумевшей благотворительной организации
"Апостольские деяния святого Северио"... Короче - незаконное присвоение
более пятидесяти тысяч долларов, затем уклонение от явки в суд, бегство,
полное исчезновение.
   - Мда... Все у тебя вроде пристроены. Выходит, один я ни в чем не
замешан...
   - Ты так думаешь? - откликается Луччифреди не без иронии. - Ну надо же!
А я-то копал, копал. И похоже, откопал кое-что и насчет тебя. Я изображаю
удивление.
   - Насчет меня, говоришь?
   - Да, уважаемый Серпонелла. Это ведь тебе удалось скрыться после
лионского покушения, когда ты взорвал в театре ложу с отцами города...
   Но один след, крошечный такой следик, ты все-таки оставил... Интерпол
обратился ко мне, а я, по своему обычаю, стал копать... И вот наконец мы
остались с тобой с глазу на глаз: я, начальник оперативного отдела,
комиссар полиции Луччифреди, и мои любезный друг Лючо Андреатта, он же -
Луис Серпонелла, анархист-террорист старой закваски...
   Поверь, так неприятно тебя арестовывать, ты мне очень симпатичен...
   Нет-нет, не нужно волноваться, рассчитывать тебе все равно не на что:
   дом окружен двойной цепью полицейских... Почистить-то здесь придется
основательно!
   - Да, сегодня твой день, Луччифреди, - отвечаю я. - Прими мои
поздравления, комиссар Луччифреди, он же - Кармине Никьярико. Так ведь?
   Теперь уже он ерзает на стуле и бледнеет. И фазанье филе с каперсами
больше его не занимает.
   - Что еще за Никьярико?
   - Никьярико Кармине, сын покойного Сальваторе, - при этих словах я
поднимаюсь, - снайпер из банды Россари. На твоей совести по меньшей мере
три хорошеньких убийства...
   Он ухмыляется.
   - Интересно, как с таким блестящим прошлым я мог бы стать начальником
оперативного отдела полиции?
   - Так ведь и я копал себе потихонечку... Наводнение в дельте По...
   тебе о чем-нибудь говорит? Героическая гибель помощника комиссара
Луччифреди, унесенного потоком, когда он пытался оказать помощь какой-то
попавшей в беду семье... А через несколько дней - неожиданное воскресение
доблестного полицейского, ставшего почти неузнаваемым, так как лицо его
превратилось в сплошную рану. Да, должен признать, многоуважаемый
Никьярико, действовал ты чертовски ловко... Ну а теперь, если находишь
нужным, зови своих полицейских...
   Он тоже встает, но уже больше не ухмыляется.
   - Вот это удар, дружище, - говорит он, протягивая мне руку. -
Признаюсь, не ожидал. Удар что надо. Мне остается лишь поблагодарить тебя
за отменный обед.
   Настал мой черед ломать комедию.
   - Надеюсь, от кофе ты не откажешься?
   - Спасибо, я, пожалуй, вернусь на работу. У меня там куча дел
накопилась... Итак, до приятного свидания, дорогой Серпонелла.
   Останемся друзьями.
 
   Компьютерный набор - Сергей Петров Дата последней редакции - 22.02.99 



Дино Буццати 

                     Небольшие рассказы 
 
 
   ОКО ЗА ОКО
 
   Семейство Марторани вернулось в свой старинный загородный дом поздно
вечером. Все вместе они ездили в соседний городок посмотреть новый фильм.
Семейство было большое: отец, землевладелец Клаудио Марторани, его жена
Эрминия, дочь Виктория с мужем Джорджо, страховым агентом, сын
Джандоменико, студент, а также взбалмошная тетушка Матильда.
   По дороге Марторани обсуждали фильм - "Пурпурная печать", вестерн
Джорджа Фрейдера, с Ланом Бартентоном, Клариссой Хэвен и знаменитым
исполнителем характерных ролей Майком Мастиффой.
   Поставив машину в гараж, они шли по саду и продолжали разговор.
   ДЖАНДОМЕНИКО. Вы как хотите, а по-моему, тот, кто всю жизнь думает о
мести, просто червяк, низшее существо, и я не понимаю...
   КЛАУДИО. Ты еще много чего не понимаешь... С незапамятных времен долг
чести любого порядочного человека - отомстить за оскорбление.
   ДЖАНДОМЕНИКО. Долг чести! А что такое эта ваша пресловутая честь?
   ВИКТОРИЯ. Нет, месть - дело святое. Например, если кто-то стоит у
власти и пользуется этим, творя беззакония и притесняя слабых, я прихожу в
бешенство, просто в бешенство...
   ТЕТУШКА МАТИЛЬДА. Кровь... Как это говорится? Ах, да: кровь за кровь.
Помню нашумевшее дело Серралотто... Я была еще девчонкой. Этот Серралотто,
судовладелец из Ливорно, нет, погодите, я все перепутала... Из Ливорно был
его кузен. Он-то и оказался убийцей. А тот был из Онельи, вот. Говорили,
что...
   ЭРМИНИЯ. Ну ладно, хватит. Вы что, собираетесь встречать рассвет на
этом собачьем холоде? Времени почти час. Что ты там возишься, Клаудио,
открывай скорей.
   Они открыли дверь, зажгли свет, вошли в просторную прихожую.
   Парадная лестница, охраняемая статуями в рыцарских доспехах, вела на
второй этаж. Марторани собирались уже подняться, как вдруг Виктория,
шедшая позади всех, вскрикнула:
   - Какая гадость! Посмотрите, сколько тараканов!
   На мозаичном полу виднелась тонкая шевелящаяся полоска черного цвета.
Вылезая из-под комода, десятки насекомых двигались гуськом к узкой щели
между стеной и полом. В движениях тварей была нервозная поспешность.
Застигнутые врасплох, тараканы лихорадочно забегали.
   Марторани подошли ближе.
   - В этом сарае только тараканов не хватало! - вспылила Виктория.
   - В нашем доме никогда не было тараканов! - возразила ей мать.
   - А это что, по-твоему? Бабочки?
   - Наверное, они вползли из сада. Насекомые продолжали шествие, не ведая
об уготованной им участи.
   - Джандоменико, - сказал отец, - сбегай в гараж: там должен лежать
опрыскиватель.
   - Мне кажется, это не тараканы, - ответил юноша. - Тараканы
передвигаются вразброд.
   - Верно... У этих на спинах странные цветные полоски... И хоботки
какие-то... У тараканов таких не бывает...
   ВИКТОРИЯ. Ну сделайте что-нибудь! Не разводить же их в доме!
   ТЕТУШКА МАТИЛЬДА. А если они поднимутся наверх и заберутся в кроватку
Чиччино?.. Ротики малышей всегда пахнут молоком, а тараканы любят его до
безумия... Если только я не путаю с мышами...
   ЭРМИНИЯ. Ради Бога, даже и не говори... В ротик нашей крошки, нашего
спящего ангелочка!.. Клаудио, Джорджо, Джандоменико, чего вы ждете?
Кончайте с ними!
   КЛАУДИО. Вспомнил. Знаете это кто? Ринкоты.
   ВИКТОРИЯ. Кто?
   КЛАУДИО. Ринкоты, от греческого "риникос" - носатые насекомые.
   ЭРМИНИЯ. Носатые или полосатые - в доме они мне не нужны.
   ТЕТУШКА МАТИЛЬДА. Будьте острожны: это к несчастью.
   ЭРМИНИЯ. Что "это"?
   ТЕТУШКА МАТИЛЬДА. Убивать всяких тварей после полуночи.
   ЭРМИНИЯ. Знаете что, тетя, вечно вы каркаете. ..
   КЛАУДИО. Давай, Джандоменико, неси опрыскиватель.
   ДЖАНДОМЕНИКО. А по мне, пусть себе живут...
   ЭРМИНИЯ. Он все делает наперекор!
   ДЖАНДОМЕНИКО. Разбирайтесь сами, а я пошел спать.
   ВИКТОРИЯ. Все вы, мужчины, трусы. Вот смотрите, как это делается.
 
   Она сняла туфлю, нагнулась и нанесла косой удар по бегущей веренице.
Раздался звук лопающегося пузыря, и от трех насекомых остались только
темные, неподвижные пятна.
   Ее пример стал решающим. Марторани начали охоту: Клаудио орудовал
башмаком, Эрминия - веером, Джорджо - кочергой. Один Джандоменико поднялся
в свою комнату. Тетушка Матильда сокрушенно покачивала головой.
   Больше всех была возбуждена Виктория:
   - Поглядите-ка на этих поганцев: как забегали... Я вам покажу
переселение!.. Джорджо, отодвинь комод, там у них, наверное, главное
сборище... Вот тебе! Получай! Что, припечатали? А ну, пошел!
   Не кашляй, дружок! Глянь, и эта шмакодявка туда же... Лапки поднял -
хочет драться...
   Один из самых маленьких носатиков, совсем еще малыш, вместо того чтобы
спасаться бегством, как делали остальные, смело двигался к молодой
синьоре, невзирая на смертоносные удары, которые та сыпала направо и
налево. Оказавшись прямо под ней, смельчак принял угрожающую позу и
выставил вперед лапки. Его носик в форме клюва издал пронзительный и
возмущенный писк.
   - Ах, стервец! Он еще и скулит... Ты не прочь меня укусить, маленький
ублюдок? Вот тебе! Нравится? Ты еще трепыхаешься? Уже и кишки вылезли, а
все ковыляет. На тебе! - И она размазала его по полу.
   В этот момент тетушка Матильда спросила:
   - Кто это там наверху?
   - Наверху?
   - Кто-то говорит. Слышите?
   - Кто там еще может говорить? Наверху только Джандоменико и малыш.
   - Нет, это чьи-то голоса, - настаивала тетушка Матильда.
   Все замерли, вслушиваясь. Недобитые насекомые заспешили, кто как мог, в
ближайшие укрытия.
   Сверху действительно доносилась чья-то речь. Один из голосов был глухой
сильный баритон. Явно не Джандоменико. И, уж конечно, не ребенок.
   - Мадонна, воры! - задрожала синьора Эрминия.
   Джорджо спросил у тестя:
   - Револьвер у тебя с собой?
   - Там, там в первом ящике...
   Вслед за баритоном послышался второй голос. Высокий и резкий, он
отвечал первому.
   Не дыша, Марторани смотрели наверх, куда не доходил свет из прихожей.
   - Что-то шевелится, - пробормотала синьора Эрминия.
   - Кто там? - попытался было крикнуть Клаудио, собравшись с духом.
Вместо крика у него вырвался петушиный хрип.
   - Иди зажги на лестнице свет, - сказала ему жена.
   - Сама иди.
   Одна, две - нет, три черные тени начали спускаться по лестнице.
   Различить их очертания было невозможно. Тени напоминали дрожащие мешки
продолговатой формы. Они переговаривались.
   Постепенно слова зазвучали отчетливо.
   - Скажи-ка, дорогая, - весело говорил баритон с ярко выраженным
болонским акцентом, - по-твоему, это обезьянки?
   - Малэнкий, мэрзкий, гаткий, проклятый обэзьян, - согласился второй
голос. Интонации и акцент выдавали иностранное происхождение говорившего.
   - С такими-то носищами? - пренебрежительно заметил первый голос. -
Разве бывают обезьяны с такими носами?
   - Пошэвэливайсь, - потребовал женский голос. - Нэ то этот тфари
попрячэтся.
   - Не попрячутся, сокровище мое. Во всех комнатах мои братья. А сад уже
давно под присмотром!
   Ток, ток - словно стук костылей по лестничным ступенькам.
   И вот из темноты высунулось что-то вроде твердого, блестящего хобота,
метра полтора длиной, с тонкими колеблющимися усиками. За хоботом
последовало гадкое, плотное туловище величиной с сундук; оно покачивалось
на трубчатых лапах. Рядом спускалось другое чудовище, меньших размеров.
Сзади, сверкая панцирями, надвигались остальные.
   Это были те самые насекомые, тараканы-ринкоты (или какой-то другой,
неизвестный вид), которых только что давили Марторани. Они увеличились до
устрашающих размеров, неся в себе демоническую силу.
   В ужасе Марторани начали отступать. Из соседних комнат и сада доносился
тот же зловещий перестук костылей.
   Джорджо поднял дрожащую руку и прицелился.
   - Ст... ст... - прошипел тесть. Он хотел сказать "стреляй", но у него
свело язык.
   Раздался выстрел.
   - Скажи, дорогая, - проговорило первое чудовище с болонским акцентом. -
Разве они не смешны?
   Резко скакнув, его иностранная подруга бросилась в сторону Виктории.
   - И этот кадина, - взвизгнула она, передразнивая Викторию, - кочет
спрятаться под столом? Китрюга! Это ты забафлялся здэсь с туфлей! Тэбе
достафляло удофоствие фидэть нас раздафленными? А бэззакония прифодят тебя
ф бэшенстфо, просто ф бэшенстфо?.. Фон оттуда, фон, грязный тфарь! Сэйчас
я тэбе устрою!
   Она схватила Викторию за ногу, выволокла из укрытия и со всей силы
опустила на нее свой клюв.
   Он весил не меньше двух центнеров.
 
 
 
 
   СОСТРАДАНИЕ
 
   Прямо над нами живет милейшая семья: супруги Олофер с двумя детьми.
Который год им неизменно сопутствует удача. Ровно без четверти десять
перед нашим подъездом останавливается служебный автомобиль. В него садится
инженер Олофер с толстым кожаным портфелем. Часа через два выходит госпожа
Олофер. Одна или с дочерью - очаровательной Лидией. Сын, Тони, редко
бывает дома:
   он вечно разъезжает по заграницам.
   Счастливы ли они? Глядя на их лица, мы не можем этого понять.
   Ходят слухи, что Лидия помолвлена с Эрнесто Барньи, крупным
промышленником, миллионером. Летом все семейство уезжает: в городе
становится слишком жарко. Зимой картина повторяется. На сей раз в поисках
солнца они отправляются в горы.
   Жильцы нашего дома - как-никак, все мы люди - не на шутку встревожены.
Рок семьи Олофер неумолимо надвигается. Что же будет? Когда я сталкиваюсь
с госпожой Олофер в дверях подъезда (та возвращается с вечеринки, глаза
возбужденно горят, она еще не утратила былой прелести), мне так и хочется
подойти к ней и сказать:
   - Мужайтесь. В нашем доме вас все любят. Мы постараемся вам помочь.
 
   Перевел с итальянского Г. Киселев.
 
 
 
   РОЖДЕСТВЕНСКАЯ СКАЗКА
 
   Мрачен и угрюм старинный епископский дворец. Из высоких стрельчатых
стен сочится влага. Жутковато в нем длинными зимними ночами. При дворце -
церковь; она такая огромная, что обойти ее не хватит жизни. В ней
множество часовен и ризниц. После многовекового запустения оказалось, что
некоторые из них ни разу не использовались по назначению. Что может делать
там одинокий архиепископ в рождественскую ночь, пока горожане веселятся и
празднуют? Что придумает он, дабы разогнать тоску? У всех какаянибудь
отрада: у малыша - паровозик и клоун, у его сестрички - кукла, у матери -
дети; больной не теряет надежды, старый холостяк коротает вечер с
приятелем, а пленник с трепетом прислушивается к голосу, доносящемуся из
соседней камеры. Что же делает архиепископ, спрашивали друг у друга
горожане.
   Усердный дон Валентине, секретарь его преосвященства, улыбался, слушая,
как они спорят: ведь у архиепископа есть Бог.
   Когда в рождественскую ночь его преосвященство стоит одинодинешенек на
коленях посреди пустынной, промерзшей церкви, то на него жалко смотреть.
Но это только кажется. На самом деле он там не один. Он не ощущает холода,
не чувствует себя покинутым; он видит, как Дух Божий разливается по храму:
неф заполнен до предела, даже двери закрываются с трудом, и хоть в храме
не топлено, но стоит такая жара, что в склепах достославных аббатов
просыпаются белые черви и, выползая на поверхность, просовывают свои
головы сквозь решетку исповедальни.
   Так выглядела церковь в канун Рождества; там царил Бог. И хотя это не
входило в его обязанности, кроме рождественской елки, жареной индюшки и
шампанского дон Валентине старательно готовил для своего прелата
молитвенную скамеечку. Он был весь поглощен своими заботами, когда в дверь
постучали. "Кто бы мог стучать в двери храма в рождественскую ночь? -
подумал дон Валентине. - Мало они все молились, что ли? Взяла же охота не
вовремя!"
   И пошел открывать.
   Вместе с порывом ветра в церковь вошел нищий оборванец.
   - Да у вас тут всюду Дух Божий! - воскликнул бродяга, блаженно
оглядываясь. - И сколько! Вот красотища-то, аж снаружи видать...
Монсиньор, дайте и мне немножко, ведь сегодня Рождество.
   - Это не мое, это для его преосвященства, -