ндра Михайловна выслушала меня с глубоким вниманием; но в  лице
ее видимо отражалась недоверчивость. Она попеременно взглядывала  то  на
меня, то на мужа. Наступило молчание. Я едва переводила дух. Она опусти-
ла голову на грудь и закрыла рукою глаза, соображая что-то и,  очевидно,
взвешивая каждое слово, которое я произнесла. Наконец она подняла голову
и пристально посмотрела на меня.
 
   - Неточка, дитя мое, я знаю, ты не умеешь лгать, -  проговорила  она.
-. Это все, что случилось, решительно все?
 
   - Все, - отвечала я.
 
   - Все ли? - спросила она, обращаясь к мужу.
 
   - Да, все, - отвечал он с усилием, - все!
 
   Я отдохнула.
 
   - Ты даешь мне слово, Неточка?
 
   - Да, - отвечала я не запинаясь.
 
   Но я не утерпела и взглянула на  Петра  Александровича.  Он  смеялся,
выслушав, как я дала слово. Я вспыхнула, и мое смущение не  укрылось  от
бедной Александры Михайловны. Подавляющая, мучительная тоска  отразилась
на лице ее.
 
   - Довольно, - сказала она грустно. - Я вам верю. Я не могу вам не ве-
рить.
 
   - Я думаю, что такого признания достаточно, - проговорил  Петр  Алек-
сандрович. - Вы слыхали? Что прикажете думать?
 
   Александра Михайловна не отвечала. Сцена становилась все тягостнее  и
тягостнее.
 
   - Я завтра же пересмотрю все книги, - продолжал Петр Александрович. -
Я не знаю, что там еще было; но...
 
   - А какую книгу читала она? - спросила Александра Михайловна.
 
   - Книгу? Отвечайте вы, - сказал он, обращаясь ко  мне.  -  Вы  умеете
лучше меня объяснять дело, - прибавил он с затаенной насмешкой.
 
   Я смутилась и не могла выговорить  ни  слова.  Александра  Михайловна
покраснела и опустила глаза. Наступила долгая пауза. Петр  Александрович
в досаде ходил взад и вперед по комнате.
 
   - Я не знаю, что между вами было, - начала наконец Александра  Михай-
ловна, робко выговаривая каждое слово, - но если это только было, - про-
должала она, силясь дать особенный смысл словам своим,  уже  смутившаяся
от неподвижного взгляда своего мужа, хотя она и старалась не глядеть  на
него, - если только это было, то я не знаю, из-за чего нам всем горевать
и так отчаиваться. Виноватее всех я, я одна, и это меня очень  мучит.  Я
пренебрегла ее воспитанием, я и должна отвечать за все. Она должна прос-
тить мне, и я ее осудить не могу и не смею. Но, опять, из-за чего ж  нам
отчаиваться? Опасность прошла. Взгляните на нее, - сказала она,  одушев-
ляясь все более и более и бросая  пытливый  взгляд  на  своего  мужа,  -
взгляните на нее: неужели ее  неосторожный  поступок  оставил  хоть  ка-
кие-нибудь последствия? Неужели я не знаю ее, дитяти моего, моей  дочери
милой? Неужели я не знаю, что ее сердце чисто и благородно, что  в  этой
хорошенькой головке, - продолжала она, лаская меня и привлекая к себе, -
ум ясен и светел, а совесть боится обмана... Полноте, мои милые!  Перес-
танем! Верно, другое что-нибудь затаилось в нашей тоске; может быть,  на
нас только мимолетом легла враждебная тень. Но мы разгоним  ее  любовью,
добрым согласием и рассеем недоумение наше. Может быть, много  недогово-
рено между нами, и я винюсь первая. Я первая таилась от вас,  у  меня  у
первой родились бог знает какие подозрения, в которых  виновата  больная
голова моя. Но... но если уж мы отчасти и высказались, то вы должны  оба
простить меня, потому... потому, наконец, что нет большого греха в  том,
что я подозревала...
 
   Сказав это, она робко и краснея взглянула на мужа и с тоскою  ожидала
слов его. По мере того как он ее слушал, насмешливая улыбка показывалась
на его губах. Он перестал ходить и остановился прямо перед нею,  закинув
назад руки. Он, казалось, рассматривал ее смущение, наблюдал его,  любо-
вался им; чувствуя над собой его пристальный взгляд, она  смешалась.  Он
переждал мгновение, как будто ожидая чего-нибудь далее. Смущение ее  уд-
воилось. Наконец он прервал тягостную  сцену  тихим  долгим  язвительным
смехом:
 
   - Мне жаль вас, бедная женщина! - сказал он наконец горько и  серьез-
но, перестав смеяться. - Вы взяли на себя роль, которая вам не по силам.
Чего вам хотелось? Вам хотелось поднять меня на ответ, поджечь меня  но-
выми подозрениями или, лучше сказать,  старым  подозрением,  которое  вы
плохо скрыли в словах ваших? Смысл ваших слов, что сердиться на нее  не-
чего, что она хороша и после чтения безнравственных книг,  мораль  кото-
рых, - говорю от себя, - кажется, уже принесла кой-какие успехи, что вы,
наконец, за нее отвечаете сами; так ли? Ну-с, объяснив это, вы намекаете
на что-то другое; вам кажется, что подозрительность и гонения мои  выхо-
дят из какого-то другого чувства. Вы даже намекали мне вчера - пожалуйс-
та, не останавливайте меня, я люблю говорить прямо -  вы  даже  намекали
вчера, что у некоторых людей (помню, что, по вашему замечанию, эти  люди
всего чаще бывают степенные, суровые, прямые, умные, сильные, и бог зна-
ет каких вы еще не давали определений в припадке  великодушия!),  что  у
некоторых людей, повторяю, любовь (и бог знает почему вы это  выдумали!)
и проявляться не может иначе как сурово, горячо, круто, часто подозрени-
ями, гонениями. Я уж не помню хорошо, так ли именно вы говорили вчера...
Пожалуйста, не останавливайте меня; я знаю хорошо вашу воспитанницу;  ей
все можно слышать, все, повторяю вам в сотый раз, - все. Вы обмануты. Но
не знаю, отчего вам угодно так настаивать на том, что я-то именно и есть
такой человек! Бог знает зачем вам хочется нарядить меня в этот  шутовс-
кой кафтан. Не в летах моих любовь к этой девице; да  наконец,  поверьте
мне, сударыня, я знаю свои обязанности, и, как бы великодушно вы ни  из-
виняли меня, я буду говорить прежнее, что преступление всегда  останется
преступлением, что грех всегда будет грехом, постыдным, гнусным,  небла-
городным, на какую бы степень величия вы ни вознесли  порочное  чувство!
Но довольно! довольно! и чтоб я не слыхал более об этих гадостях!
 
   Александра Михайловна плакала.
 
   - Ну, пусть я несу это, пусть это мне! - проговорила она наконец, ры-
дая и обнимая меня, - пусть постыдны были мои подозрения, пусть вы  нас-
меялись так сурово над ними! Но ты, моя бедная, за что ты осуждена  слу-
шать такие оскорбления? И я не могу защитить  тебя!  Я  безгласна!  Боже
мой! я не могу молчать, сударь! Я не вынесу... Ваше поведение безумно!..

   - Полноте, полноте! - шептала я, стараясь утишить ее волнение, боясь,
чтоб жестокие укоры не вывели его из терпения. Я все  еще  трепетала  от
страха за нее.
 
   - Но, слепая женщина! - закричал он, - но вы не знаете, вы  не  види-
те...
 
   Он остановился на минуту.
 
   - Прочь от нее! - сказал он, обращаясь ко мне и вырывая мою  руку  из
рук Александры Михайловны. - Я вам не позволю прикасаться к  жене  моей;
вы мараете ее; вы оскорбляете ее своим присутствием!  Но...  но  что  же
заставляет меня молчать, когда нужно, когда необходимо говорить? -  зак-
ричал он, топнув ногою. - И я скажу, я все скажу. Я не знаю, что вы  там
знаете, сударыня, и чем вы хотели пригрозить мне, да и  знать  не  хочу.
Слушайте! - продолжал он, обращаясь к Александре Михайловне, -  слушайте
же.
 
   - Молчите! - закричала я, бросаясь вперед, - молчите, ни слова!
 
   - Слушайте...
 
   - Молчите во имя.
 
   - Во имя чего, сударыня? - перебил он, быстро и пронзительно взглянув
мне в глаза, - во имя чего? Знайте же, я вырвал из рук ее письмо от  лю-
бовника! Вот что делается в нашем доме! вот что делается подле вас!  вот
чего вы не видали, не заметили!
 
   Я едва устояла на месте. Александра Михайловна побледнела как смерть.

   - Этого быть не может, - прошептала она едва слышным голосом.
 
   - Я видел это письмо, сударыня; оно было в руках моих; я прочел  пер-
вые строки и не ошибся: письмо было от любовника. Она вырвала его у меня
из рук. Оно теперь у нее, - это ясно, это так, в этом  нет  сомнения;  а
если вы еще сомневаетесь, то взгляните на нее и попробуйте  потом  наде-
яться хоть на тень сомнения.
 
   - Неточка! - закричала Александра Михайловна, бросаясь ко мне.  -  Но
нет, не говори, не говори! Я не знаю, что это было, как это было... боже
мой, боже мой!
 
   И она зарыдала, закрыв лицо руками.
 
   - Но нет! этого быть не может! - закричала она опять. - Вы  ошиблись.
Это... это я знаю, что значит! - проговорила она, пристально  смотря  на
мужа. - Вы... я... не могла, ты меня не обманешь, ты меня не можешь  об-
манывать! Расскажи мне все, все без утайки: он ошибся? да, не правда ли,
он ошибся? Он видел другое, он ослеплен? да, не правда ли? не правда ли?
Послушай: отчего же мне не сказать всего, Аннета, дитя мое, родное  дитя
мое?
 
   - Отвечайте, отвечайте скорее! - послышался  надо  мною  голос  Петра
Александровича. - Отвечайте: видел или нет я письмо в руках ваших?..
 
   - Да! - отвечала я, задыхаясь от волнения.
 
   - Это письмо от вашего любовника?
 
   - Да! - отвечала я.
 
   - С которым вы и теперь имеете связь?
 
   - Да, да,да! - говорила я, уже не помня себя,  отвечая  утвердительно
на все вопросы, чтоб добиться конца нашей муке.
 
   - Вы слышали ее. Ну, что вы теперь скажете? Поверьте, доброе, слишком
доверчивое сердце, - прибавил он, взяв руку жены, - поверьте мне и разу-
верьтесь во всем, что породило больное воображение ваше. Вы  видите  те-
перь, кто такая эта... девица. Я хотел  только  поставить  невозможность
рядом с подозрениями вашими. Я давно все это заметил и рад, что  наконец
изобличил ее пред вами. Мне было тяжело видеть ее  подле  вас,  в  ваших
объятиях, за одним столом вместе с нами, в доме моем, наконец. Меня воз-
мущала слепота ваша. Вот почему, и только поэтому, я обращал на нее вни-
мание, следил за нею; это-то внимание бросилось вам в глаза, и, взяв бог
знает какое подозрение за исходную точку, вы бог знает  что  заплели  по
этой канве. Но теперь положение разрешено, кончено  всякое  сомнение,  и
завтра же, сударыня, завтра же вы не будете в доме моем!  -  кончил  он,
обращаясь ко мне.
 
   - Остановитесь! - сказала Александра Михайловна, приподымаясь со сту-
ла. - Я не верю всей этой сцене. Не смотрите на  меня  так  страшно,  не
смейтесь надо мной. Я вас же и призову на суд моего мнения. Аннета, дитя
мое, подойди ко мне, дай твою руку, так. Мы все грешны!  -  сказала  она
дрожащим от слез голосом и со смирением взглянула на мужа, -  и  кто  из
нас может отвергнуть хоть чью-либо руку? Дай же мне свою  руку,  Аннета,
милое дитя мое; я не достойнее, не лучше тебя; ты не  можешь  оскорблять
меня своим присутствием, потому что я тоже, тоже грешница.
 
   - Сударыня! - закричал Петр Александрович в  изумлении,  -  сударыня!
удержитесь! не забывайте!..
 
   - Я ничего не забываю. Не прерывайте же меня и дайте  мне  досказать.
Вы видели в ее руках письмо; вы даже читали его; вы говорите,  и  она...
призналась, что это письмо от того, кого она любит. Но разве это доказы-
вает, что она преступна? разве это позволяет вам так обходиться  с  нею,
так обижать ее в глазах жены вашей? Да, сударь,  в  глазах  жены  вашей?
Разве вы рассудили это дело? Разве вы знаете, как это было?
 
   - Но мне остается бежать, прощения просить у нее. Этого ли вы хотели?
- закричал Петр Александрович. - Я  потерял  терпение,  вас  слушая!  Вы
вспомните, о чем вы говорите! Знаете ли вы, о чем  вы  говорите?  Знаете
ли, что и кого вы защищаете? Но ведь я все насквозь вижу...
 
   - И самого первого дела не видите, потому что гнев и гордость  мешают
вам видеть. Вы не видите того, что я защищаю и о чем хочу говорить. Я не
порок защищаю. Но рассудили ли вы, - а вы ясно увидите, коли  рассудите,
- рассудили ли вы, что, может быть, она как ребенок невинна!  Да,  я  не
защищаю порока! Я спешу оговориться, если это вам будет  очень  приятно.
Да; если б она была супруга, мать и забыла свои обязанности, о, тогда бы
я согласилась с вами... Видите, я оговорилась. Заметьте же это и не  ко-
рите меня! Но если она получила это письмо, не ведая зла? Если  она  ув-
леклась неопытным чувством и некому было удержать ее? если я первая  ви-
новатее всех, потому что не уследила за сердцем ее? если это письмо пер-
вое? если вы оскорбили вашими грубыми подозрениями ее девственное,  бла-
гоуханное чувство? если вы загрязнили ее воображение своими  циническими
толками  об  этом  письме?  если  вы  не  видали  этого  целомудренного,
девственного стыда, который сияет на лице ее,  чистый,  как  невинность,
который я вижу теперь, который я видела, когда она, потерянная, измучен-
ная, не зная, что говорить, и разрываясь от тоски,  отвечала  признанием
на все ваши бесчеловечные вопросы? Да, да! это бесчеловечно, это  жесто-
ко; я не узнаю вас; я вам не прощу этого никогда, никогда!
 
   - Да, пощадите, пощадите меня! - закричала я, сжимая ее в объятиях. -
Пощадите, верьте, не отталкивайте меня...
 
   Я упала перед нею на колени.
 
   - Если, наконец, - продолжала она задыхающимся голосом, - если б, на-
конец, не было меня подле нее, и если б вы запугали ее словами своими, и
если б бедная сама уверилась, что она виновата, если б вы смутили ее со-
весть, душу и разбили покой ее сердца... боже мой! Вы хотели выгнать  ее
из дома! Но знаете ли, с кем это делают? Вы знаете, что если ее  выгони-
те, то выгоните нас вместе, нас обеих, - и меня тоже. Вы  слышали  меня,
сударь?
 
   Глаза ее сверкали; грудь волновалась; болезненное напряжение ее дошло
до последнего кризиса.
 
   - Так довольно же я слушал, сударыня! - закричал наконец  Петр  Алек-
сандрович, - довольно этого! Я знаю, что есть страсти платонические, - и
на мою пагубу знаю это, сударыня, слышите? на мою пагубу. Но не  ужиться
мне, сударыня, с озолоченным пороком! Я не понимаю его. Прочь мишуру!  И
если вы чувствуете себя виноватою, если знаете за собой  что-нибудь  (не
мне напоминать вам, сударыня), если вам нравится, наконец,  мысль  оста-
вить мой дом... то мне остается только сказать, напомнить вам, что  нап-
расно вы позабыли исполнить ваше намерение, когда была  настоящая  пора,
настоящее время, лет назад тому... если вы позабыли, то я вам напомню...

   Я взглянула на Александру Михайловну. Она судорожно опиралась на  ме-
ня, изнемогая от душевной скорби, полузакрыв глаза, в неистощимой  муке.
Еще минута, и она готова была упасть.
 
   - О, ради бога, хоть в этот раз пощадите ее! Не выговаривайте послед-
него слова, - закричала я, бросаясь на колени перед Петром Александрови-
чем и забыв, что изменяла себе. Но было поздно. Слабый крик  раздался  в
ответ словам моим, и бедная упала без чувств на пол.
 
   - Кончено! вы убили ее! - сказала я. - Зовите людей, спасайте  ее!  Я
вас жду у вас в кабинете. Мне нужно с вами говорить; я вам  все  расска-
жу...
 
   - Но что? но что?
 
   - После!
 
   Обморок и припадки продолжались два часа. Весь дом был в страхе. Док-
тор сомнительно качал головою. Через два часа я вошла  в  кабинет  Петра
Александровича. Он только что воротился от жены и ходил взад и вперед по
комнате, кусая ногти в кровь, бледный, расстроенный. Я никогда не видала
его в таком виде.
 
   - Что же вам угодно сказать мне? - проговорил он суровым, грубым  го-
лосом. - Вы что-то хотели сказать?
 
   - Вот письмо, которое вы перехватили у меня. Вы его узнаете?
 
   - Да.
 
   - Возьмите его.
 
   Он взял письмо и поднес к свету. Я внимательно следила за ним.  Через
несколько минут он быстро обернул на четвертую страницу  и  прочел  под-
пись. Я видела, как кровь бросилась ему в голову.
 
   - Что это? - спросил он у меня, остолбенев от изумления.
 
   - Три года тому, как я нашла это письмо в одной книге. Я  догадалась,
что оно было забыто, прочла его и - узнала все. С тех пор оно оставалось
при мне, потому что мне некому было отдать его. Ей я отдать его не  мог-
ла. Вам? Но вы не могли не знать содержания этого письма, а  в  нем  вся
эта грустная повесть... Для чего ваше притворство - не знаю. Это,  пока-
мест, темно для меня. Я еще не могу ясно вникнуть в вашу темную душу. Вы
хотели удержать над ней первенство и удержали. Но для  чего?  для  того,
чтоб  восторжествовать  над  призраком,  над  расстроенным  воображением
больной, для того, чтоб доказать ей, что она заблуждалась и что вы безг-
решнее ее! И вы достигли цели, потому что это подозрение ее -  неподвиж-
ная идея угасающего ума, может быть, последняя жалоба  разбитого  сердца
на несправедливость приговора людского, с которым вы были заодно. "Что ж
за беда, что вы меня полюбили?" Вот что она говорила, вот  что  хотелось
ей доказать вам. Ваше тщеславие, ваш ревнивый эгоизм  были  безжалостны.
Прощайте! Объяснений не нужно! Но, смотрите,  я  вас  знаю  всего,  вижу
насквозь, не забывайте же этого!
 
   Я вошла в свою комнату, едва помня, что со мной сделалось.  У  дверей
меня остановил Овров, помощник в делах Петра Александровича.
 
   - Мне бы хотелось поговорить с вами, - сказал он с учтивым  поклоном.
Я смотрела на него, едва понимая то, что он мне сказал.
 
   - После, извините меня, я нездорова, - отвечала  я  наконец,  проходя
мимо него.
 
   - Итак, завтра, - сказал он, откланиваясь, с  какою-то  двусмысленною
улыбкой.
 
   Но, может быть, это мне так показалось. Все это как будто мелькнуло у
меня перед глазами.
 
--------------------------------------------------------------------------- 
   Впервые опубликовано: "Отечественные записки", 1849  (январь-февраль,
май), под названием "Неточка Незванова. История одной женщины".  В  жур-
нальной редакции повесть состояла из трех  частей  -  "Детство",  "Новая
жизнь" и "Тайна". При подготовке собрания сочинений 1860  г.,  учитывая,
что продолжения не последует, Достоевский превратил начало большого  ро-
мана в повесть, убрал деление на части, ввел  нумерацию  глав,  исключил
несколько эпизодов, вводивших новые лица для развития сюжета, и внес не-
которые сокращения.