рубке, тихо сказав:
 -- Постерегите... как бы, чего доброго, в воду не прыгнул...
 -- А -- жалко парня!.. -- сказал Бобров, посмотрев вслед ему.
 -- Никто в дурости его не повинен!.. -- хмуро ответил Резников.
 -- Яков-то... -- кивнув головой вслед Маякину, шёпотом сказал Зубов.
 -- Что Яков? Он тут не проиграл...
 -- Н  -- да -- а...  он теперь...  опечет!..  Их  тихий  смех  и  шёпот
сливались со вздохами машины и, должно быть, не достигали до слуха  Фомы. Он
неподвижно смотрел пред собой  тусклым взглядом, и  только  губы у него чуть
вздрагивали...
 -- Сын к нему явился... -- шептал Бобров.
 -- Я его знаю, сына-то, -- сказал Ящуров. -- Встречал в Перми...
 -- Что за человек?
 -- Деловой... Большим орудует делом в Усолье...
 -- Стало быть -- этот Якову не нужен... Н-да... вон оно что!
 -- Глядите -- плачет!
 --  О?  Фома сидел,  откинувшись  на спинку стула  и склонив голову  на
плечо. Глаза его были закрыты, и из-под ресниц одна  за другой  выкатывались
слезы.  Они текли по щекам на  усы... Губы Фомы судорожно вздрагивали, слезы
падали с усов на грудь. Он молчал и не двигался, только грудь его вздымалась
тяжело  и  неровно. Купцы посмотрели на бледное,  страдальчески осунувшееся,
мокрое от слез лицо его  с опущенными книзу углами губ  и  тихо, молча стали
отходить  прочь от него...  И вот  Фома остался один со связанными за спиной
руками пред столом, покрытым грязной посудой и разными остатками пира. Порой
он  медленно открывал  тяжелые  опухшие  ресницы, и глаза  его  сквозь слезы
тускло и уныло смотрели на стол, где всё было опрокинуто, разрушено...
 Прошло года три. С  год тому назад Яков Тарасович Маякин умер. Умирая в
полном  сознании,  он остался  верен  себе  и за  несколько часов  до смерти
говорил сыну, дочери и зятю:
 -- Ну, ребята, -- живите богато! Поел Яков всяких злаков, значит, Якову
пора долой  со двора... Видите  -- умираю, а не унываю... И это  мне господь
зачтет... Я его, всеблагого, только  шутками беспокоил, а стоном и  жалобами
--  никогда! Господи! Рад я, что умеючи пожил -- по милости твоей! Прощайте,
детушки... Живите дружно... не мудрствуйте очень-то.  Знайте -- не тот свят,
кто  от  греха  прячется  да  спокойненько  лежит...  Трусостью от  греха не
оборонишься  -- про это и говорит притча о талантах... А  кто хочет от жизни
толку добиться- тот греха не боится... Ошибку господь ему простит... Господь
назначил человека на  устроение жизни... а ума ему не так уж  много  дал  --
значит, строго искать недоимок не станет!.. Ибо свят он и многомилостив...
 Умер он  после краткой, но очень мучительной агонии... Ежова за  что-то
выслали  из  города вскоре после происшествия  на пароходе. В  городе возник
новый крупный торговый дом под фирмой "Тарас Маякин и Африкан Смолин"...
 За все  три  года о  Фоме  не  слышно было ничего. Говорили,  что после
.выхода из  больницы  Маякин отправил его  куда-то на  Урал к  родственникам
матери. Недавно Фома явился на  улицах города. Он какой-то истертый, измятый
и  полоумный.  Почти  всегда   выпивши,  он  появляется  --  то  мрачный,  с
нахмуренными бровями и с опущенной на грудь головой, то улыбающийся жалкой и
грустной улыбкой блаженненького.  Иногда он  буянит, но это редко случается.
Живет он у сестры на дворе, во флигельке...
 Знающие его купцы и горожане часто смеются над ним. Идет Фома по улице,
и вдруг кто-нибудь кричит ему:
 -- Эй  ты, пророк! Подь сюда! Фома очень редко подходит к зовущему его,
-- он избегает людей и не любит говорить с ними. Но если он подойдет, -- ему
говорят:
 -- Ну-ка, насчет светопреставления скажи слово, а? Хе-хе-хе! Про-орок!