арого
отставного капитана, крикнул за спиной Пьера:
   - Название судна?
   Такой же хриплый голос лоцмана, стоявшего на палубе, ответил из тума-
на:
   - "Санта-Лючия".
   - Страна?
   - Италия.
   - Порт?
   - Неаполь.
   И Пьеру почудилось, что перед его помутившимся взором встает огненный
султан Везувия, а у подножия вулкана летают светляки в апельсиновых  ро-
щах Сорренто и Кастелламаре! Сколько раз твердил он в мечтах  эти  милые
его сердцу имена, как будто ему были знакомы те волшебные края. О,  если
бы он мог уехать, сейчас же, куда глаза глядят и никогда больше не возв-
ращаться, никогда не писать, никогда не подавать вестей  о  себе!  Но  -
увы! - надо было вернуться в родительский дом и лечь в постель.
   Нет, он не вернется, он будет ждать рассвета. Голоса сирен ему по ду-
ше. Он встал и принялся шагать взад и  вперед,  как  офицер,  отбывающий
вахту на палубе.
   За первым пароходом шел другой, огромный и таинственный.
   Это был англичанин; он возвращался из Индии.
   Пьер увидел еще несколько судов, выплывающих одно за другим из непро-
ницаемого мрака. Но туман не рассеивался, сырость становилась  невыноси-
мой, и он вернулся к городу. Он так озяб, что зашел в матросский кабачок
выпить грогу; когда пряный, горячий напиток обжег ему небо и  горло,  он
почувствовал, что к нему возвращается надежда.
   Не ошибся ли он? Ведь он сам хорошо знал, какие у него бывают сумасб-
родные и безрассудные мысли! Ну конечно же, он ошибается! Он нагромоздил
улики, как в обвинительном акте против невиновного, которого всегда  так
легко осудить, если хочется верить в  его  виновность.  Надо  выспаться,
тогда утром все покажется другим. И он вернулся домой, лег в  постель  и
усилием воли заставил себя заснуть.
 
 
   V
 
   Пьер только на час или два забылся тревожным сном. Проснувшись в  по-
лумраке теплой, уединенной комнаты, он, еще прежде чем в нем пробудилось
сознание, почувствовал ту мучительную тяжесть, ту  подавленность,  какую
оставляет в нас горе, с которым мы заснули. Несчастье,  только  задевшее
нас накануне, как будто проникает во время сна в самую нашу плоть и  то-
мит, изнуряет ее, точно лихорадка. Ему сразу вспомнилось все, и он сел в
кровати.
   Медленно, одно за другим, стал он перебирать все те рассуждения,  ко-
торые терзали его сердце под вопли сирен на молу. Чем больше он  размыш-
лял, тем меньше оставалось сомнений. Собственная логика,  подобно  руке,
которая тянет за собой и душит, неумолимо влекла его к жестокой истине.
   Ему было жарко, во рту пересохло,  сердце  колотилось.  Он  поднялся,
чтобы растворить окно и вдохнуть свежий воздух, и тут из-за стены до не-
го донесся негромкий храп.
   В соседней комнате Жан спокойно спал и тихонько похрапывал. Он  спал!
Он ничего не предчувствовал, ни о чем не догадывался!  Человек,  который
был другом их матери, оставил ему все свое состояние. И он взял  деньги,
находя это справедливым и в порядке вещей.
   Он спал, обеспеченный и довольный, не зная, что рядом его брат  зады-
хается от муки, от отчаяния. И в Пьере  закипал  гнев  на  безмятежно  и
сладко похрапывающего брата.
   Еще вчера Пьер мог постучать в его дверь, войти  и,  сев  у  постели,
сказать брату, едва очнувшемуся от сна:
   "Жан, ты не должен принимать наследства; оно может  бросить  тень  на
нашу мать и обесчестить ее".
   Но сегодня он уже не мог так поступить, не мог сказать Жану,  что  не
считает его сыном их отца. Теперь надо было таить, хоронить в себе обна-
руженный им позор, прятать от всех замеченное пятно, чтобы никто не  уз-
нал о нем, даже и брат - в особенности брат.
   Теперь его уже не тревожила суетная забота о том, что  скажут  "люди.
Пусть хоть все на свете обвиняют его мать, лишь бы он был убежден  в  ее
невиновности, один он. Как теперь жить рядом с ней изо дня в день и  ду-
мать, глядя на нее, что она зачала брата в объятьях чужого человека?
   Но она была так спокойна и невозмутима, так уверена в себе!  Возможно
ли, чтобы женщина, подобная его матери, чистая  сердцем  и  прямодушная,
могла пасть, увлеченная страстью, а впоследствии ничем не выдать  своего
раскаяния, укоров нечистой совести?
   Ах, раскаяние, раскаяние! Когда-то, в первое время, оно, должно быть,
жестоко терзало ее, но потом это прошло, как все проходит. Конечно,  она
оплакивала свое падение, но мало-помалу почти забыла о нем. Не  обладают
ли все женщины, решительно все, этой необычайной способностью  забвения,
так что спустя несколько лет они едва узнают того, кто прижимался устами
к их устам и осыпал поцелуями их  тело?  Поцелуй  разит,  точно  молния,
страсть проносится грозой, потом жизнь, как и небо, снова безоблачна,  и
все идет по-прежнему. Разве вспоминают о туче?
   Пьер не мог больше оставаться в своей комнате. Этот  дом,  дом  отца,
угнетал его. Он чувствовал тяжесть крыши над головой, стены душили  его.
Ему хотелось пить; он зажег свечу и пошел на кухню выпить холодной  воды
из-под крана.
   Он спустился в нижний этаж, а потом, поднимаясь по лестнице с  полным
графином, присел в одной рубашке на ступеньку, где тянуло сквозняком,  и
стал жадно пить воду прямо из горлышка, большими глотками, как  человек,
запыхавшийся от бега. Он еще посидел, не двигаясь, и его поразила тишина
дома; постепенно он стал различать малейшие звуки. Сначала тиканье часов
в столовой; казалось, оно становилось громче с каждой минутой. Потом  он
опять услышал храп, старческий храп, прерывистый, частый, - видимо,  это
храпел отец; его передернуло от мысли, словно она  впервые  вспыхнула  у
него в мозгу, что эти двое людей, храпевшие под  одной  крышей,  отец  и
сын, не имеют друг с другом ничего общего! Никакие узы, даже самые неве-
сомые, не связывали их, и они этого не знали!  Они  дружески  беседовали
между собой, обнимались, вместе радовались и печалились, как будто в  их
жилах текла одна кровь. А между тем двое людей, родившихся на противопо-
ложных концах земли, не могли бы быть более чуждыми друг другу, чем этот
отец и этот сын; они думали, что любят друг друга, потому что между ними
стояла мать. Да, именно ложь породила эту отеческую и  сыновнюю  любовь,
ложь, которую нельзя разоблачить, о которой  никто  никогда  не  узнает,
кроме него, кроме истинного сына.
   А все-таки что, если он ошибается? Как убедиться?  Ах,  если  бы  ка-
кое-нибудь сходство, хоть малейшее, между его  отцом  и  Жаном,  то  та-
инственное, передающееся от дедов к правнукам сходство,  которое  свиде-
тельствует, что целый род нисходит по прямой линии  от  одного  объятия.
Ему, врачу, чтобы уловить это сходство,  достаточно  было  бы  подметить
форму челюсти, горбинку носа, расстояние между глазами,  строение  зубов
или волос, даже еще меньше - жест, привычку, манеру держаться, унаследо-
ванный вкус, какой-нибудь характерный для опытного глаза признак.
   Он доискивался, но ничего не мог припомнить, ровно  ничего.  Впрочем,
до сих пор он плохо всматривался, плохо наблюдал, так как не имел  ника-
кой надобности отыскивать эти неуловимые приметы.
   Он встал, чтобы вернуться к себе в комнату, и начал  медленно  подни-
маться по лестнице, погруженный в раздумье. Поравнявшись с дверью брата,
он круто остановился и протянул руку, чтобы открыть ее. Его охватило не-
одолимое желание сейчас же увидеть Жана, пристально вглядеться  в  него,
застигнуть его во время сна, когда все спокойно, когда мускулы не напря-
жены и отдыхают, когда с лица сошли все ужимки жизни. Он овладеет тайной
его спящего лица, и, если есть сколько-нибудь уловимое сходство, оно  не
ускользнет от него.
   А если Жан проснется, что сказать ему? Как объяснить свое посещение?
   Он все не уходил и судорожно сжимал пальцами дверную ручку,  подыски-
вая какой-нибудь предлог, чтобы войти.
   Вдруг он вспомнил, что на прошлой неделе, когда  у  Жана  разболелись
зубы, он дал ему пузырек с каплями. Разве у него самого не могли  болеть
зубы? Вот он и придет за лекарством. И Пьер вошел в комнату,  но  краду-
чись, как вор.
   Жан спал, приоткрыв рот, глубоким, здоровым сном Его борода и белоку-
рые волосы выделялись на белизне подушки, словно золотое  пятно.  Он  не
проснулся, только перестал храпеть.
   Пьер, склонившись над братом, жадно вглядывался в него. Нет, этот мо-
лодой человек не походил на Ролана: и Пьер опять вспомнил об исчезнувшем
портрете Марешаля. Он должен его найти! Посмотрев на него, он, быть  мо-
жет, перестанет терзаться сомнениями.
   Жан шевельнулся, почувствовав чье-то  присутствие  или  обеспокоенный
светом свечи, которую брат поднес к его лицу.  Тогда  Пьер  на  цыпочках
отступил к двери и бесшумно притворил ее за собою; он вернулся  к  себе,
но в постель уже не лег.
   Медленно наступал рассвет. Часы в столовой отбивали час за  часом,  и
бой их был полнозвучным и торжественным, как будто этот небольшой  часо-
вой механизм вобрал в себя соборный колокол. Звон поднимался  по  пустой
лестнице, проникал сквозь двери и стены и замирал в  глубине  комнат,  в
нечутких ушах спящих. Пьер шагал взад и вперед по комнате, от кровати  к
окну. Что ему делать? Он был слишком потрясен, чтобы провести этот  день
в семье Ему хотелось побыть одному, по крайней мере,  до  завтра,  чтобы
поразмыслить, успокоиться, найти в себе силы для той повседневной жизни,
которую опять надо будет вести.
   Ну что ж, он поедет в Трувиль, посмотрит на тех отдыхающих,  которыми
кишит пляж Это развлечет его, изменит ход его  мыслей,  даст  ему  время
свыкнуться с ужасным открытием.
   Как только забрезжил рассвет, он умылся, оделся. Туман рассеялся, по-
года была хорошая, очень хорошая. Пароход в Трувиль отходил только в де-
вять часов, и Пьер подумал, что ему следовало бы  перед  отъездом  прос-
титься с матерью.
   Дождавшись часа, когда она обычно вставала, он спустился вниз и подо-
шел к ее двери. Сердце его билось так сильно, что он  остановился  пере-
вести дыхание. Его рука, вялая и дрожащая, лежала на ручке двери, но  он
не в силах был повернуть ее. Он постучал Голос матери спросил:
   - Кто там?
   - Я, Пьер.
   - Что тебе?
   - Только попрощаться. Я уезжаю на весь день в Трувиль с друзьями.
   - Я еще в постели.
   - Ты не вставай, не надо. Я поцелую тебя вечером, когда вернусь
   Он уже надеялся, что сможет уехать, не повидав ее, не  коснувшись  ее
щеки лживым поцелуем, от которого его заранее мутило.
   Но она ответила:
   - Сейчас открою. Ты только подожди, пока я опять лягу.
   Он услышал шаги ее босых ног по полу, потом стук отодвигаемой задвиж-
ки.
   - Войди! - крикнула она.
   Пьер вошел. Она сидела на постели, возле Ролана,  который,  в  ночном
колпаке, повернувшись к с гене, упорно не  желал  просыпаться  Разбудить
старика можно было, только тряся его изо всех сил за плечо В дни  рыбной
ловли, в назначенный матросом Папагри час,  звонком  вызывали  служанку,
чтобы она растолкала хозяина, спящего непробудным сном.
   Подходя к матери, Пьер взглянул на нее, и ему вдруг  показалось,  что
он впервые видит ее.
   Она подставила ему обе щеки, и, поцеловав ее,  он  сел  на  низенький
стул.
   - Ты еще с вечера решил поехать в Трувиль? - спросила она.
   - Да, с вечера.
   - К обеду вернешься?
   - Не знаю еще. Во всяком случае, не ждите меня.
   Он рассматривал ее с изумлением и с любопытством. Так эта  женщина  -
его мать! Это лицо, которое он привык видеть с детства, как  только  его
глаза научились различать предметы, эта улыбка, голос,  такой  знакомый,
такой родной, показались ему внезапно новыми, совсем иными, чем были для
него всегда. Он понял, что, любя мать, никогда  не  вглядывался  в  нее.
Между тем это была она, все мельчайшие черты ее лица были  ему  знакомы,
только он впервые видел их так отчетливо. Пьер изучал дорогой ему  облик
с таким тревожным вниманием, что он представился ему совсем иным,  каким
он никогда его раньше не видел.
   Он встал, собираясь уйти, но, внезапно уступив непреодолимому желанию
узнать правду, терзавшему его со вчерашнего дня, сказал.
   - Послушай, кажется, когда-то в Париже в  нашей  гостиной  был  порт-
рет-миниатюра Марешаля.
   Мгновение она колебалась, или ему почудилось, что она колеблется, по-
том ответила:
   - Да, был.
   - Куда же делся этот портрет?
   И на этот раз она могла бы, пожалуй, ответить быстрее.
   - Куда делся... постой... что-то не припомню. Наверно, он  у  меня  в
секретере.
   - Может быть, ты найдешь его?
   - Поищу. Зачем он тебе?
   - Не мне. Я подумал, что надо бы отдать портрет Жану, это  ему  будет
приятно.
   - Ты прав, это хорошая мысль. Я поищу портрет, как только встану.
   И он вышел.
   День был безоблачный, тихий, без малейшего ветра. На улице, казалось,
всем было весело - коммерсантам, шедшим по своим  делам,  и  чиновникам,
шедшим в  канцелярии,  и  молоденьким  продавщицам,  шедшим  в  магазин.
Кое-кто даже напевал, радуясь ясному дню.
   На трувильский пароход уже садились пассажиры. Пьер устроился поближе
к корме, на деревянной скамейке.
   "Встревожил ее мой вопрос о портрете или только удивил?  -  спрашивал
он себя. - Потеряла она его или спрятала? Знает она, где он, или не зна-
ет? А если спрятала, то почему?"
   И рассудок его, следуя все тем же путем, от заключения к  заключению,
пришел к такому выводу.
   Этот портрет, портрет друга, портрет любовника, оставался в  гостиной
на виду до того самого дня, когда женщина, мать,  первая,  раньше  всех,
заметила сходство портрета с ее сыном. Наверно, она уже давно со страхом
искала это сходство; и вот, обнаружив его, видя, что оно  проявилось,  и
понимая, что не сегодня-завтра его могут заметить и другие, она  однажды
вечером убрала миниатюру и, не решаясь уничтожить ее, спрятала.
   Пьер ясно припомнил теперь, что миниатюра исчезла давно,  задолго  до
их отъезда из Парижа! Она исчезла, думалось ему,  когда  у  Жана  начала
расти борода и он вдруг стал похож на молодого блондина, улыбающегося  с
портрета.
   Пароход отчалил, и сотрясение палубы нарушило ход мыслей Пьера и отв-
лекло его внимание. Поднявшись со скамьи, он стал смотреть на море.
   Маленький пароходик отошел от мола, повернул налево и, пыхтя, отдува-
ясь, подрагивая, направился к дальнему берегу, едва видневшемуся  в  ут-
ренней дымке. Там и сям маячил красный парус большой рыбачьей лодки, не-
подвижный над морской гладью, точно большой камень, выступающий из воды.
Сена, спускаясь от Руана, походила на широкий морской рукав, разделяющий
две соседние полосы суши.
   На переезд до Трувильского порта ушло меньше  часа.  Было  время  ку-
панья, и Пьер отправился на пляж.
   Большим садом, полным ослепительно ярких цветов,  казался  этот  пляж
издали. На желтом песке, от мола до Черных скал,  зонтики  всех  цветов,
шляпки всех фасонов, платья всех оттенков, то сгрудившиеся перед  кабин-
ками, то вытянутые в несколько рядов у воды, то разбросанные где придет-
ся, поистине напоминали огромные  букеты  на  необъятном  лугу.  Смутный
близкий и далекий гул голосов, разносившийся в прозрачном воздухе, возг-
ласы и крики купающихся детей, звонкий смех женщин - все эти сливалось в
непрерывный веселый шум, который смешивался с едва ощутимым ветерком  и,
казалось, проникал в грудь вместе с ним.
   Если бы Пьера бросили в море с палубы корабля в сотне миль от берега,
он и тогда не почувствовал бы себя более затерянным, более оторванным от
всех, более одиноким, более во власти своих мучительных дум, чем  здесь,
среди этих людей Он почти касался их, слышал, не прислушиваясь,  обрывки
фраз, видел, не глядя, мужчин, любезничающих с женщинами, и женщин, улы-
бающихся мужчинам.
   И вдруг, словно пробудившись, он отчетливо увидел их всех,  и  в  нем
поднялась ненависть к ним, потому что они  казались  счастливыми  и  до-
вольными.
   Осаждаемый горькими мыслями, он ближе подходил к  отдельным  группам,
кружил возле них. Все эти разноцветные наряды, подобные букетам,  рассы-
панным на песке, все эти красивые ткани,  яркие  зонтики,  искусственная
грация талий, стянутых корсетом, все изобретательные ухищрения моды, на-
чиная от изящных башмачков до вычурных шляпок, пленительные жесты,  вор-
кующие голоса и сияющие улыбки - словом, все  это  выставленное  напоказ
кокетство внезапно представилось ему пышным цветением женской  испорчен-
ности.  Все  эти  разряженные  женщины  хотели  одного  -   понравиться,
обольстить кого-нибудь, ввести в соблазн. Они украсили себя для  мужчин,
для всех мужчин, исключая мужа: его уже не нужно было покорять. Они  ук-
расили себя для сегодняшнего и для завтрашнего  любовника,  для  первого
встречного, который им приглянулся, которому, быть может, уже  назначено
здесь свидание.
   А мужчины, сидя подле них, глядя им в глаза, так близко наклоняясь  к
ним, что уста их почти соприкасались, призывали их, желали, охотились за
ними, как за ловко ускользающей дичью, такой, казалось бы, податливой  и
доступной. Огромный пляж был в сущности, просто рынком любви,  где  одни
женщины продавали себя, другие отдавались даром, эти торговались,  наби-
вая цену своим ласкам, а те еще только обещали их. Все эти женщины дума-
ли лишь о том, чтобы предложить свой товар, прельстить своим телом,  уже
отданным, проданным, обещанным другим мужчинам И Пьер подумал, что  пов-
сюду на земле вечно происходит одно и то же.
   Его мать поступила так же, как и другие, - вот  и  все!  Как  другие?
Нет! Ведь были же исключения, и даже множество. Те женщины,  которых  он
видел вокруг себя, богатые, взбалмошные,  ищущие  любовных  приключений,
принадлежали к фривольному миру большого света и даже полусвета, -  ведь
на таких пляжах, истоптанных легионом праздных созданий, не встретишь ни
одной из несметного числа честных женщин, запертых в четырех стенах.
   Начинался прилив, постепенно оттесняющий к  городу  первые  ряды  ку-
пальщиков. Они торопливо вскакивали и, подхватив раскладные стулья, убе-
гали от желтых волн, окаймленных кружевом пены. Кабинки на колесах, зап-
ряженные лошадьми, тоже отъезжали, и по мосткам, проложенным вдоль пляжа
из конца в конец, медленно двигался непрерывный  густой  поток  нарядной
толпы, образуя два встречных течения, которые постепенно сливались  вое-
дино. Пьер, усталый и злой, раздраженный этой толкотней, выбрался с пля-
жа, поднялся в город и зашел позавтракать в скромный кабачок на окраине,
где начинались поля.
   Напившись кофе, он растянулся на двух стульях перед дверью и, так как
прошлую ночь почти не спал, задремал в тени липы.
   Проснувшись через несколько часов, он увидел, что  пора  возвращаться
на пароход, и направился к пристани, чувствуя себя совершенно  разбитым.
Теперь ему не терпелось вернуться домой, он  хотел  знать,  отыскала  ли
мать портрет Марешаля. Заговорит ли она об этом первая или ему  придется
спросить самому? Если она будет дожидаться его вопроса,  значит,  у  нее
есть тайная причина не показывать портрета.
   Но, вернувшись в свою комнату, он не спешил спуститься вниз к  обеду.
Он слишком страдал. Растревоженное сердце еще не нашло покоя. Но все  же
он наконец решился и вошел в столовую в ту  минуту,  когда  садились  за
стол.
   Все лица сияли от радости.
   - Ну как? - сказал Ролан - Подвигается дело с покупками? Я ничего  не
хочу видеть, пока все не будет окончательно устроено.
   Госпожа Ролан отвечала:
   - Подвигается понемножку. Только нужно обдумать все как следует, что-
бы не ошибиться. Нас очень заботит вопрос о меблировке.
   Она провела весь день с Жаном в лавках обойщиков и в мебельных  мага-
зинах. Ей нравились богатые и несколько пышные, бросающиеся в глаза тка-
ни. Сыну, напротив, хотелось чего-нибудь попроще и  поизящнее.  И  перед
прилавком, заваленным образцами, мать и сын продолжали настаивать каждый
на своем. Она утверждала, что посетителя, клиента надо сразу  ошеломить,
что, входя в приемную, он должен быть поражен богатством обстановки".
   Жан, напротив, мечтая привлечь только светскую и состоятельную клиен-
т