гих столбов дыма, и все  они  двигались  к
едва белевшему вдалеке гаврскому молу, на конце которого высился маяк.
   Ролан спросил:
   - Не сегодня ли должна прийти "Нормандия"?
   Жан ответил:
   - Да, папа.
   - Подай-ка подзорную трубу; думается мне, что это она и есть.
   Отец раздвинул медную трубу, приставил ее к глазу, поискал корабль на
горизонте и, обнаружив его, радостно воскликнул:
   - Да, да, это "Нормандия", никаких сомнений. Не хотите ли посмотреть,
сударыня?
   Госпожа Роземильи взяла трубу, направила на  океанский  пароход,  но,
видимо, не сумела поймать его в поле зрения и ничего не могла разобрать,
ровно ничего, кроме синевы, обрамленной цветным  кольцом  вроде  круглой
радуги, и каких-то странных темноватых пятен, от которых у нее  закружи-
лась голова.
   Она сказала, возвращая подзорную трубу:
   - Я никогда не умела пользоваться этой штукой. Муж даже  сердился;  а
сам он способен был часами простаивать у окна,  рассматривая  проходящие
мимо суда.
   Старик Ролан ответил не без досады:
   - Тут дело в каком-нибудь недостатке вашего зрения, потому  что  под-
зорная труба у меня превосходная.
   Затем он протянул ее жене:
   - Хочешь посмотреть?
   - Нет, спасибо, я наперед знаю, что ничего не увижу.
   Госпожа Ролан, сорокавосьмилетняя, очень моложавая женщина, несомнен-
но, больше всех наслаждалась прогулкой и чудесным вечером.
   Ее каштановые волосы только еще начинали седеть. Она  казалась  такой
спокойной и рассудительной, доброй и счастливой, что на нее приятно было
смотреть. Как говорил ее старший сын, она знала цену деньгам, но это ни-
чуть не мешало ей предаваться мечтаниям. Она любила романы и стихи не за
их литературные достоинства, но за ту нежную грусть и задумчивость,  ко-
торую они навевали. Какой-нибудь стих, подчас самый банальный, даже пло-
хой, заставлял трепетать в ней, по ее словам, какую-то  струнку,  внушая
ей ощущение таинственного, готового осуществиться желания. И ей  приятно
было отдаваться этим легким волнениям, немного смущавшим ее душу, в  ко-
торой обычно все было в таком же порядке, как в счетной книге.
   Со времени переезда в Гавр она довольно  заметно  располнела,  и  это
портило ее фигуру, некогда такую гибкую и тонкую.
   Прогулка по морю была большой радостью для г-жи Ролан Ее муж, человек
вообще незлой, обращался с ней деспотически, с той беззлобной грубостью,
с какой лавочники имеют обыкновение отдавать приказания. Перед посторон-
ними он еще сдерживал себя, но дома распоясывался  и  напускал  на  себя
грозный вид, хотя сам всего боялся. Она же из отвращения к  ссорам,  се-
мейным сценам и бесполезным объяснениям всегда уступала, никогда  ничего
не требовала. Уже давно она не осмеливалась просить Ролана  покатать  ее
по морю. Поэтому она с восторгом встретила предложение о прогулке и  те-
перь наслаждалась нежданным и новым для нее развлечением.
   С самого отплытия она душой и телом отдалась отрадному чувству  плав-
ного скольжения по воде. Она ни о чем не думала, ее не тревожили ни вос-
поминания, ни надежды, и у нее было  такое  ощущение,  будто  сердце  ее
вместе с лодкой плывет по чему-то нежному, струящемуся,  ласковому,  что
укачивает ее и усыпляет.
   Когда отец отдал команду: "По местам, и за весла, -  она  улыбнулась,
глядя, как ее сыновья, оба ее взрослых сына, скинули пиджаки и  засучили
рукава рубашек.
   Пьер, сидевший ближе к обеим женщинам, взял весло  с  правого  борта,
Жан - с левого, и оба ждали, когда их капитан крикнет: "Весла на воду! -
потому что старик требовал, чтобы все делалось точно по команде.
   Разом опустив весла в воду, они откинулись назад, выгребая  что  было
мочи, и тут началась ожесточенная борьба двух соперников,  состязающихся
в силе. Утром они вышли в море под парусом, не торопясь, но теперь ветер
стих, и необходимость взяться за весла пробудила в  братьях  самолюбивое
желание потягаться друг с другом в присутствии молодой красивой женщины.
   Когда они отправлялись на ловлю одни со стариком  Роланом  и  шли  на
веслах, лодкой не управлял никто; отец готовил удочки и, наблюдая за хо-
дом лодки, выправлял его только жестом или словами: "Жан, легче,  а  ты,
Пьер, приналяг". Или же говорил: "Ну-ка,  первый,  ну-ка,  второй,  под-
бавьте жару". И замечтавшийся начинал грести сильнее, а тот, кто слишком
увлекся, умерял свой пыл, и ход лодки выравнивался.
   Но сегодня им предстояло показать силу своих мускулов. У  Пьера  руки
были волосатые, жилистые и несколько худые; у Жана  -  полные  и  белые,
слегка розоватого оттенка, с буграми мышц,  которые  перекатывались  под
кожей.
   Вначале преимущество было за Пьером. Стиснув зубы, нахмурив лоб,  вы-
тянув ноги, он греб, судорожно сжимая обеими руками весло, так  что  оно
гнулось во всю длину при каждом рывке и "Жемчужину" относило  к  берегу.
Ролан-отец, предоставив всю заднюю скамью дамам, сидел на носу лодки  и,
срывая голос, командовал: "Первый, легче; второй, приналяг?"  Но  первый
удваивал рвение, а второй никак не мог подладиться под него в этой  бес-
порядочной гребле.
   Наконец капитан скомандовал: "Огоп!" Оба  весла  одновременно  подня-
лись, и затем Жан, по приказанию отца, несколько минут греб один. Теперь
он взял верх, и преимущество так и осталось за ним; он оживился,  разго-
рячился, а Пьер, выдохшийся, обессиленный слишком  большим  напряжением,
начал задыхаться и не поспевал за братом. Четыре раза подряд  Ролан-отец
приказывал остановиться, чтобы дать старшему сыну передохнуть  и  выпра-
вить лодку. И каждый раз Пьер, побледневший, весь в поту, чувствуя  свое
унижение, говорил со злостью:
   - Не знаю, что со мной, у меня сердечная спазма. Начал так хорошо,  а
теперь просто руки отваливаются.
   - Хочешь, я буду грести обоими веслами? - спрашивал Жан.
   - Нет, спасибо, сейчас пройдет.
   Госпожа Ролан говорила с досадой:
   - Послушай, Пьер, какой смысл упрямиться? Ведь ты не ребенок.
   Но он пожимал плечами и продолжал грести.
   Госпожа Роземильи, казалось, ничего не видела, не понимала, не слыша-
ла. Ее белокурая головка при каждом толчке откидывалась  назад  быстрым,
красивым движением, и на ее висках разлетались завитки волос.
   Но вот Ролан воскликнул: "Смотрите-ка, нас нагоняет "Принц  Альберт"!
Все оглянулись. Длинный низкий пароход из Саутгемптона приближался  пол-
ным ходом; у него были две наклоненные назад трубы, желтые, круглые, как
щеки, кожухи над колесами, а над переполненной пассажирами палубой реяли
раскрытые зонтики. Колеса быстро вращались, с шумом  вспенивая  воду,  и
казалось, что это гонец, который спешит изо всех сил; прямой нос  рассе-
кал поверхность моря, вздымая две тонкие и прозрачные струи, скользившие
вдоль бортов.
   Когда "Принц Альберт" приблизился к "Жемчужине", старик Ролан припод-
нял шляпу, дамы замахали платочками, и несколько зонтиков, колыхнувшись,
ответили на это приветствие; затем судно удалилось, оставив за собой  на
ровной и блестящей поверхности моря легкую зыбь.
   Видны были и другие корабли, окутанные клубами дыма, стремившиеся  со
всех сторон к короткому белому молу, за которым, словно в пасти, они ис-
чезали один за другим. И рыбачьи лодки, и большие  парусники  с  легкими
мачтами, скользящие на фоне неба, влекомые едва 'заметными буксирами,  -
все они быстро или медленно приближались к этому прожорливому  чудовищу,
которое порою, словно пресытясь, изрыгало в открытое море новую флотилию
пакетботов, бригов, шхун, трехмачтовиков со сложным сплетением  снастей.
Торопливые пароходы разбегались вправо и влево по плоскому лону  океана,
а парусники, покинутые маленькими буксирами, стояли недвижно,  облекаясь
с грот-марса до брам-стеньги в паруса, то белые, то коричневые, казавши-
еся алыми в лучах заката.
   Госпожа Ролан, полузакрыв глаза, прошептала:
   - Ах, боже мой, как море красиво!
   Госпожа Роземильи ответила глубоким вздохом без всякого, впрочем, от-
тенка печали:
   - Да, но иногда оно причиняет немало зла.
   Ролан воскликнул:
   - Смотрите-ка, "Нормандия" входит в порт. Ну и громадина!
   Потом, указывая на противоположный берег, по ту сторону  устья  Сены,
он пустился в объяснения; сообщил, что устье шириной в двадцать километ-
ров; показал Виллервиль, Трувиль, Ульгат, Люк, Арроманш, и реку  Кан,  и
скалы Кальвадоса, опасные для судов вплоть до самого Шербура.  Далее  он
рассказал о песчаных отмелях Сены, которые перемещаются при каждом  при-
ливе, чем сбивают с толку даже лоцманов из Кийбефа, если те ежедневно не
проверяют фарватер в Ла-Манше. Упомянул о том, что Гавр отделяет  Нижнюю
Нормандию 'от Верхней; что в Нижней Нормандии пастбища, луга и поля  от-
логого берега спускаются к самому морю. Берег Верхней Нормандии,  наобо-
рот, почти отвесный: это высокий, величественный кряж, весь в  зубцах  и
выемках; он тянется до Дюнкерка как бы огромной белой стеной,  в  каждой
расщелине которой приютилось селение или порт - Этрета, Фекан, Сен-Вале-
ри, Ле-Трепор, Дьеп и так далее.
   Женщины не слушали Ролана; они отдавались приятному  оцепенению,  со-
зерцая океан, на котором, словно звери вокруг своего логовища, суетились
корабли; обе они молчали, слегка подавленные беспредельной ширью неба  и
воды, зачарованные картиной великолепного заката. Один Ролан говорил без
умолку, он был не из тех, кого легко вывести из равновесия.  Но  женщины
наделены большей впечатлительностью, и порой ненужная болтовня оскорбля-
ет их слух, как грубое слово.
   Пьер и Жан, уже не думая о соревновании, гребли размеренно, и "Жемчу-
жина", такая крошечная рядом с большими судами, медленно приближалась  к
порту.
   Когда она причалила, матрос Папагри, поджидавший ее,  протянул  дамам
руку, помог им сойти на берег, и все направились в город. Множество  гу-
ляющих, которые, как обычно в часы прилива,  толпились  на  молу,  также
расходились по домам.
   Госпожа Ролан и г-жа Роземильи шли впереди, трое мужчин следовали  за
ними. Поднимаясь по Парижской улице, дамы останавливались  иногда  перед
модным магазином или перед витриной ювелира; полюбовавшись  шляпкой  или
ожерельем, они обменивались замечаниями и шли дальше.
   Перед площадью Биржи старик Ролан, по своему обыкновению, остановился
взглянуть на торговую гавань, полную кораблей, и на  примыкающие  к  ней
другие гавани, где стояли бок о бок в четыре-пять рядов  огромные  суда.
Пристани тянулись на  несколько  километров;  бесчисленные  мачты,  реи,
флагштоки, снасти придавали этому водоему, расположенному посреди  горо-
да, сходство с густым сухостойным лесом. А над этим безлиственным  лесом
кружили морские чайки, подстерегая мгновение, чтобы камнем упасть на вы-
кидываемые в море отбросы; юнга, прикрепляющий блок к верхушке бом-брам-
сели, казалось, забрался туда за птичьими гнездами.
   - Может быть, вы пообедаете с нами запросто и проведете у нас  вечер?
- спросила г-жа Ролан г-жу Роземильи.
   - С удовольствием; принимаю без церемоний. Мне было  бы  грустно  ос-
таться сегодня в полном одиночестве.
   Пьер, который невольно злился на молодую женщину за ее  равнодушие  к
нему, услыхав эти слова, проворчал: "Ну, теперь вдову не выживешь".  Уже
несколько дней, как он стал именовать ее "вдовой". В самом слове не было
ничего обидного, но оно сердило Жана,  -  тон,  которым  его  произносил
Пьер, казался ему злобным и оскорбительным.
   Мужчины остаток пути прошли молча. Роланы жили  на  улице  Прекрасной
Нормандки в небольшом трехэтажном доме. Жозефина, девушка лет  девятнад-
цати, взятая прямо из деревни ради экономии, с характерным для крестьян-
ки удивленным и тупым выражением лица отворила дверь, заперла ее, подня-
лась следом за хозяевами в гостиную, расположенную во  втором  этаже,  и
только тогда доложила:
   - Какой-то господин заходил три раза.
   Ролан-отец, обращавшийся к служанке не иначе, как с криком и руганью,
рявкнул:
   - Кто еще там приходил, чучело ты этакое!
   Жозефина, которую нимало не смущали окрики хозяина, ответила:
   - Господин от нотариуса.
   - От какого нотариуса?
   - Да от господина Каню.
   - Ну и что же он сказал?
   - Сказал, что господин Каню сам зайдет нынче вечером.
   Господин Леканю, нотариус, вел дела старика Ролана и был с ним на ко-
роткой ноге. Если он счел нужным предупредить о своем посещении, значит,
речь шла о каком-то важном деле, не терпящем  отлагательств;  и  четверо
Роланов переглянулись, взволнованные новостью, как это всегда  бывает  с
людьми скромного достатка при появлении нотариуса, ибо оно знаменует пе-
ремену в их жизни, вступление в брак, ввод в наследство, начало тяжбы  и
прочие приятные или грозные события.
   Ролан-отец, помолчав с минуту, проговорил:
   - Что бы это могло значить?
   Госпожа Роземильи рассмеялась:
   - Это, наверно, наследство Вот увидите. Я приношу счастье.
   Но они не ожидали смерти никого из близких, кто мог бы им  что-нибудь
оставить.
   Госпожа Ролан, обладавшая превосходной памятью на  родню,  тотчас  же
принялась перебирать всех родственников мужа и своих собственных по вос-
ходящей линии и припоминать все боковые ветви.
   Еще не сняв шляпки, она приступила к расспросам:
   - Скажи-ка, отец (дома она называла мужа "отец",  а  при  посторонних
иногда "господин Ролан"), скажи-ка, не помнишь ли  ты,  на  ком  женился
вторым браком Жозеф Лебрю?
   - Помню На Дюмениль, дочери бумажного фабриканта.
   - А у них были дети?
   - Как же, четверо или пятеро по меньшей мере.
   - Значит, с этой стороны ничего не может быть.
   Она уже увлеклась этими розысками, уже начала надеяться, что им  сва-
лится с неба хотя бы небольшое состояние. Но Пьер, очень любивший  мать,
зная ее склонность  к  мечтам  и  боясь,  что  она  будет  разочарована,
расстроена и огорчена, если новость окажется плохой, а не хорошей, удер-
жал ее.
   - Не обольщайся, мама. Американских дядюшек больше не бывает.  Скорее
всего, дело идет о партии для Жана.
   Все были удивлены таким предположением, а  Жан  почувствовал  досаду,
оттого что брат заговорил об этом в присутствии г-жи Роземильи.
   - Почему для меня, а не для тебя? Твое предположение очень спорно. Ты
старший, значит, прежде всего подумали бы о тебе. И вообще я не  собира-
юсь жениться.
   Пьер усмехнулся.
   - Уж не влюблен ли ты?
   Жан поморщился.
   - Разве непременно надо быть влюбленным, чтобы сказать, что  покамест
не собираешься жениться?
   - "Покамест". Это дело другое; значит, ты выжидаешь?
   - Допустим, что выжидаю, если тебе угодно.
   Ролан-отец слушал, размышлял и вдруг нашел наиболее вероятное решение
вопроса:
   - Глупость какая! И чего мы ломаем голову? Господин Леканю наш  друг,
он знает, что Пьеру нужен врачебный кабинет, а Жану адвокатская контора;
вот он и нашел что-нибудь подходящее.
   Это было так просто и правдоподобно, что не вызвало никаких  возраже-
ний.
   - Кушать подано, - сказала служанка.
   И все разошлись по своим комнатам, чтобы умыться перед обедом.
   Десять минут спустя они уже собрались в  маленькой  столовой  первого
этажа.
   Несколько минут прошло в молчании, потом Роланотец опять начал  вслух
удивляться предстоящему визиту нотариуса.
   - Но почему он не написал нам, почему три раза присылал клерка, поче-
му намерен прийти лично?
   Пьер находил это естественным:
   - Ему, наверно, нужно тотчас же получить ответ или сообщить нам о ка-
ких-нибудь особых условиях, о которых предпочитают не писать.
   Однако все четверо были озабочены и несколько досадовали на себя, что
пригласили постороннего человека, который может стеснить их при обсужде-
нии дела и принятии решений.
   Как только они опять поднялись в гостиную, доложили о приходе нотари-
уса.
   Ролан бросился ему навстречу:
   - Здравствуйте, дорогой мэтр.
   Он как бы титуловал г-на Леканю этим словом "мэтр", которое предшест-
вует фамилии всякого нотариуса.
   Госпожа Роземильи поднялась:
   - Я пойду, я очень устала.
   Была сделана слабая попытка удержать ее, но она  не  согласилась  ос-
таться; и в этот вечер, против обыкновения, никто из троих мужчин не по-
шел ее провожать.
   Госпожа Ролан хлопотала вокруг нового гостя.
   - Не хотите ли чашку кофе?
   - Нет, благодарю, я только что из-за стола.
   - Может быть, чаю выпьете?
   - Не откажусь, но попозже; сначала поговорим о делах.
   Глубокая тишина последовала за этими словами. Нарушал ее только  раз-
меренный ход стенных часов да в нижнем этаже служанка  гремела  посудой:
Жозефина была до того глупа, что даже  не  догадывалась  подслушивать  у
дверей.
   Нотариус начал с вопроса:
   - Вы знавали в Париже некоего господина Марешаля, Леона Марешаля?
   Господин и г-жа Ролан воскликнули в один голос:
   - Еще бы!
   - Он был вашим другом?
   Ролан объявил:
   - Лучшим другом, сударь! Но это закоренелый парижанин;  он  не  может
расстаться с парижскими бульварами. Начальник отделения  в  министерстве
финансов. После отъезда из столицы я с ним больше не встречался. А потом
и переписку прекратили. Знаете, когда живешь так далеко друг от друга...
   Нотариус торжественно произнес:
   - Господин Марешаль скончался!
   У супругов Ролан тотчас же появилось на лице то непроизвольное  выра-
жение горестного испуга, притворного или искреннего, с  каким  встречают
подобное известие.
   Господин Леканю продолжал:
   - Мой парижский коллега только что сообщил мне главное  завещательное
распоряжение покойного, в силу которого все состояние господина Марешаля
переходит к вашему сыну Жану, господину Жану Ролану.
   Всеобщее изумление было так велико, что никто не проронил ни слова.
   Госпожа Ролан первая, подавляя волнение, пролепетала:
   - Боже мой, бедный Леон... наш бедный друг... боже мой... боже мой...
Умер!
   На глазах у нее выступили слезы, молчаливые женские слезы, капли  пе-
чали, как будто исторгнутые из души, которые, струясь по щекам, светлые,
и прозрачные, сильнее слов выражают глубокую скорбь.
   Но Ролан гораздо меньше думал о кончине друга,  нежели  о  богатстве,
которое сулила новость, принесенная нотариусом.  Однако  он  не  решался
напрямик заговорить о статьях завещания и о размере наследства и  только
спросил, чтобы подойти к волновавшему его вопросу:
   - От чего же он умер, бедняга Марешаль?
   Господину Леканю это было совершенно неизвестно.
   - Я знаю только, - сказал он, - что, не имея прямых  наследников,  он
оставил все свое состояние, около двадцати тысяч франков ренты в  трехп-
роцентных бумагах, вашему младшему сыну, который родился и вырос на  его
глазах и которого он считает достойным этого дара. В  случае  отказа  со
стороны господина Жана наследство будет передано приюту для детей,  бро-
шенных родителями.
   Ролан-отец, уже не в силах скрывать свою радость, воскликнул:
   - Черт возьми, вот это поистине благородная мысль! Не будь у меня по-
томства, я тоже, конечно, не забыл бы нашего славного друга!
   Нотариус просиял.
   - Мне очень приятно, - сказал он, - сообщить вам об этом лично. Всег-
да радостно принести добрую весть.
   Он и не подумал о том, что эта добрая весть была о смерти друга, луч-
шего друга старика Ролана, да тот и сам внезапно позабыл об этой дружбе,
о которой только что заявлял столь горячо.
   Только г-жа Ролан и оба сына сохраняли печальное выражение лица.  Она
все еще плакала, вытирая глаза платком и прижимая  его  к  губам,  чтобы
удержать всхлипыванья.
   Пьер сказал вполголоса:
   - Он был хороший, сердечный человек. Мы с Жаном часто обедали у него.
   Жан, широко раскрыв загоревшиеся глаза, привычным жестом гладил  пра-
вой рукой свою густую белокурую бороду, пропуская ее между  пальцами  до
последнего волоска, словно хотел, чтобы она стала длинней и уже.
   Дважды он раскрывал рот, чтобы тоже произнести приличествующие случаю
слова, но, ничего не придумав, сказал только:
   - Верно, он очень любил меня и всегда целовал, когда я приходил наве-
щать его.
   Но мысли отца мчались галопом; они носились вокруг вести о  неждан