ника   отдела
идеологии звучал натянуто и раздраженно:
   - Вы меня, товарищ Терентьева, чуть в историю не впутали...
   - Какое вынесено решение? - перебила Зинаида Сергеевна.
   - Фреска Константина Ивановича Темлюкова признана  ценным  культурным
вкладом, - донеслось из трубки.
   - Вы что, не поняли?! Это безыдейная мазня! - почти крикнула  Зинаида
Сергеевна, совсем забыв, что сама фреску не видела  и  сейчас  же  может
быть в этом уличена.
   - Я не профессионал. А вот у наших художников мнение другое.
   - Чье мнение? Прошу по  фамилиям.  -  Зинаида  Сергеевна  приготовила
листок.
   - Первым высокую оценку дал председатель областного  отделения  Федор
Краснухин. Он, правда, не хотел выступать первым,  но  все  же  вышел  и
понес такие дифирамбы Темлюкову, что я рот разинул.
   - Неужели вы не смогли подобрать в  совет  хоть  одного  надежного  и
идейно верного товарища? - не унималась Терентьева.
   - Был такой. Живописец Косяков. Он  пытался  высказать  отрицательное
мнение, но говорить ему не дали.
   - А  вы?  Человек,  отвечающий  за  нравственную  чистоту  советского
искусства, почему молчали?  -  крикнула  Зинаида  Сергеевна,  покрываясь
красноватыми пятнами.
   - Хорошо, что молчал. Раньше  меня  слово  взял  Станислав  Андреевич
Прыгалин из ЦК. Вы меня  не  предупредили,  что  приедет  такой  высокий
человек!
   -  Как  Прыгалин  оказался  в  Воскресенском?  -  побледнела  Зинаида
Сергеевна.
   - Это я у вас,  товарищ  Терентьева,  должен  спросить.  Прыгалин  не
только поддержал мнение Краснухина, но и посоветовал мне проводить возле
фрески  областные  семинары  работников  культуры,   чтобы,   глядя   на
композицию Темлюкова, они духовно росли...
   - Спасибо, товарищ Михеев, я все поняла, - упавшим  голосом  сообщила
Зинаида Сергеевна.
   Закончив разговор, Зинаида Сергеевна продолжала сидеть  с  трубкой  в
руках и, не замечая коротких монотонных гудков, смотрела в  одну  точку.
"Почему Прыгалин? Откуда Прыгалин? Как Прыгалин?..
   Клыков! Конечно Клыков! Она, старая дура, не учла  противника...  Она
думала только о Темлюкове и вовсе  выпустила  из  головы  этого  старого
лиса. Ну и поделом..." Зинаида Сергеевна выдвинула верхний ящик, достала
ручку  и  на  календаре  под  завтрашним  числом  написала:  "Вычеркнуть
художника Краснухина из состава делегации  Варшавской  выставки".  После
чего надела габардиновый плащ и, выключив свет, вышла из кабинета.

2

   Темлюков с носильщиком кое-как пристроили кованый сундук на  тележку.
Носильщик, удостоверившись, что странный багаж  зафиксирован,  рванул  с
места. Темлюков зашагал рядом, а Шуре пришлось бежать, поскольку  ходить
таким быстрым шагом, каким ходят московские носильщики, она не умела.
   Мешали туфли на каблуках и людская толкотня.
   Шура придерживала Темлюкова за рукав,  боясь  отстать  и  потеряться.
Наконец они добрались до стоянки такси. В багажник  обыкновенной  машины
сундук не входил, и им пришлось дожидаться "Волги"-универсала.
   Шура смотрела на огни огромного города,  на  реки  прохожих,  снующих
прямо  под  колесами,  и  у  нее  кружилась  голова.  Хотелось  сбросить
ненавистные туфли, но она стерпела.
   Ехали недолго. Таксист помог Темлюкову затолкать сундук в лифт.  Шура
поежилась, когда скрипящая коробочка поползла вверх по этажам.
   - Не оборвется? - спросила она с опаской.
   - Что не оборвется? - не понял Константин Иванович.
   - Ну, этот, лифт. Сундук-то тяжелый, - ответила Шура.
   - Не знаю, - серьезно сообщил Темлюков.
   Лифт дотащился до верхнего этажа. Темлюков,  ругаясь  и  сопя,  долго
отыскивал ключи, нашел, отпер двери и, зайдя внутрь,  зажег  свет.  Шура
вошла и осмотрелась. Совсем не таким  представляла  она  себе  столичное
жилье. Где полированная мебель? Где кресла и обязательный,  с  ее  точки
зрения, торшер?
   Она покрутила головой, отыскивая телевизор, но и его  не  обнаружила.
Деревянные стеллажи, сплошь заставленные холстами,  делали  помещение  в
глазах Шуры похожим на амбар или кладовку. Лежанка  завалена  книгами  и
журналами. Ее матюхинская постель перед этой  выглядела  царским  ложем.
Пол с подтеками масляной краски дополнял неприглядный вид.
   Шура с дороги устала и теперь, поняв, что именно здесь  ей  предстоит
обитать, очень хотела сказать художнику все, что она  думала.  А  думала
Шура так:
   "Стоило для того, чтобы жить в этом сарае, потратить столько  сил  на
старого  козла?!  Торчать  перед  ним  в  разных  позах,  подначивать  и
раззадоривать, обстирывать и кормить". Но Шура улыбнулась и,  подойдя  к
стеллажам с холстами, нежно спросила:
   - И это все ты намалевал?
   - Старье, - ответил Темлюков, раскрывая окна. - Последние работы там.
- Он махнул рукой за стеллаж.
   - Мне и старые интересно посмотреть. Когда покажешь? - спросила Шура,
выдерживая томную заинтересованность.
   - Будет время, - ответил Темлюков. - Пьем чай, в душ - и спать...
   Шура представила, что сейчас еще придется греть воду.
   - С баней поздно начинаться... Пока воду согреешь, рассветет.
   - Какую воду? -  не  понял  Константин  Иванович,  а  когда  понял  -
рассмеялся и, взяв Шуру за руку, повел в ванную. - Этот кран  с  горячей
водой, этот с холодной. Чтобы не ошпариться, надо мешать.
   В отличие  от  других  помещений,  ванная  комната  имела  нормальный
городской вид и ослепила Шуру сиянием  белоснежного  кафеля.  Сообразив,
что не так уж безнадежно убого живет ее художник, Шура наконец потеплела
и тоже улыбнулась:
   - Слава тебе Господи, воды хоть таскать не нужно. А то каждый  раз  с
ведрами в твоем лифте замучаешься.
   Константин Иванович отладил Шуре душ, а сам  принялся  разбираться  с
вещами. Корзинка с гостинцами жены Клыкова оказалась опять кстати: еды в
мастерской ни крошки. Холодильник  стоял  в  углу  отключенный  и  чисто
вымытый.
   Наслаждаясь  бесконечным  поступлением  теплой  воды,  Шура  довольно
быстро разобралась с бутылочками на полке и, отыскав  шампунь,  пахнущий
кедром, принялась намывать голову. Теплый душ снял усталость. Шура  даже
принялась  напевать,  натирая  себя  мочалкой.  Обретя   свежесть,   она
подумала, что неплохо было бы пропустить стаканчик самогону.
   Она любила  немного  выпить  после  бани  и  сейчас  жалела,  что  не
прихватила  с  собой  заначку,  которую  умудрялась  так  запрятывать  в
матюхинской баньке, что даже Гришка, имевший на спиртное особый нюх,  ни
разу ее не отыскал.
   С этими размышлениями Шура распахнула дверь и в костюме Евы  вышла  в
мастерскую. Ее встретили восхищенными возгласами человек семь мужиков.
   - Афродита! - закричал квадратный бородач.
   - Она самая. Из пены морской! - поддержал басом двухметровый  великан
с детским розовым лицом.
   Шура, пискнув, юркнула обратно. За шумом воды  и  собственным  пением
она не слышала, как на свет темлюковской мастерской стали  подтягиваться
соседи-художники. В доме мастерских было еще три, и все соседние дома  с
мансардами также имели по несколько мастерских. Собратья по  кисти,  что
не перестали бывать у Темлюкова после его разрыва  с  властями,  явились
поздравлять мастера с  завершением  фрески.  Непривычно  резко  зазвонил
телефон. Темлюков,  отвыкший  за  время  деревенской  жизни  от  обычных
городских звуков, снял трубку не сразу. Незнакомый женский голос казенно
произнес:
   - Константина Ивановича Темлюкова.
   - Я слушаю, -  ответил  Темлюков  и  сделал  знак  гостям,  чтобы  те
затихли.
   - С вами сейчас будет говорить референт ЦК, товарищ Прыгалин.
   Темлюков не успел удивиться,  как  мягкий  баритон  поздравил  его  с
завершением работы над фреской:
   - Я теперь ваш горячий поклонник. Запишите мой прямой номер  и,  если
возникнет необходимость, звоните, не стесняйтесь. Чем смогу - помогу.
   Темлюков записал огрызком карандаша прямо на стене: бумаги под  рукой
не оказалось. Растерянно  поблагодарив  референта,  Константин  Иванович
положил трубку.
   Звонок из ЦК поднял общую  температуру.  Компания  веселилась  вовсю.
Появление Шуры вызвало новую волну энтузиазма. Присутствие в  мастерской
обнаженной женщины само по себе могло бы пройти  незамеченным.  К  этому
привыкли. Восторг вызвала красота модели. Художники  потребовали,  чтобы
Темлюков  вывел  незнакомку  и  представил   им.   Константин   Иванович
отправился в ванную с простыней, поскольку женского халата  не  имел,  а
свой не знал где искать. Шура сперва упиралась и смущалась, потом все же
решилась и явилась в простынях, словно греческая богиня.
   - Здравствуй, Афродита!!! - закричали  художники.  -  Знакомь  нас  с
богиней!
   Константин Иванович с небольшой емкой характеристикой представил Шуре
каждого:
   - Грущин. Пейзажист, прудник и русалочник.
   - Сева, - протянул руку Грущин.  Шура  подала  свою  ручку  лодочкой,
Грущин нежно взял ее, встал на колено и, поцеловав Шуре руку, со вздохом
сожаления отпустил. - Русалочка! Мечта! Костя, дашь на денек. Я как  раз
тут композицию затеял, да все модели не те.
   - Цыпловский, -  продолжал  представлять  гостей  Темлюков,  -  пишет
натюрморты, предпочитает битую птицу...
   Цыпловский, квадратный бородач, взяв  Шурину  руку  в  свои  огромные
ладони, сказал:
   - Кирилл. Меня тут кличут Киром, однако один не пью. А с вас писать -
сказка.
   - Дохлую птицу с меня будете  писать?  -  нашлась  Шура.  Восхищенное
внимание стольких мужчин  расковало  девушку.  Художники  оценили  Шурин
вопрос и ответили громким ржанием.
   - Деткин, -  представил  Темлюков  двухметрового  русого  великана  с
розовым детским лицом. - Деткин не пишет ничего. Готовит себя к шедевру,
- сообщил Темлюков.
   -  Налей  девушке  выпить,  -  ответил  Деткин  басом,  -  пока  всех
оговоришь, она от жажды помрет.
   Тоже мне ухажер.
   Шуре подали стакан. Кто-то налил ей  вина,  кто-то  поднес  на  вилке
кусок подогретой на газу колбасы.
   Дальше знакомство происходило по ходу. Шура  запомнила  не  всех.  Но
одного молодого, бледного,  молчаливого  парня  она  приметила.  Тот  не
проронил ни слова, кроме своего имени: Николя, -  но  глаз  от  Шуры  не
отвел весь вечер.
   Пили  за  Темлюкова-победителя  и  за  его  прекрасный  трофей.   Все
наперебой предлагали Шуре дружбу и поддержку в  новой  городской  жизни.
Наконец, условившись  в  конце  месяца  всей  компанией  ехать  смотреть
фреску, разошлись.
   - Как я пришлась  твоим  друзьям?  -  спросила  Шура,  забираясь  под
одеяло.
   - Еще как! - ответил Темлюков. - Теперь от них отбоя не будет. Станут
ходить на тебя таращиться. Мужики что надо, не продали, не отвернулись.
   - А что малюет тот бледный парень, который назвался Колей, но  как-то
не по-нашему? - как бы между делом спросила Шура.
   - Николя? Это не художник.
   - А кто же он?
   - Искусствовед. И очень  талантливый  искусствовед.  Живопись  шкурой
чует. Что, приглянулся?
   - Да нет, просто чудной. Весь вечер на меня пялился...
   - Не бойся, он не по вашей части, - успокоил Темлюков.
   - Как это не по нашей? - не поняла Шура.
   - Голубой он. Его не девочки, а мальчики интересуют.
   - фу-ты, гадость какая! А чего ж он тогда пялился?
   - Ему интересно, почему я именно тебя привез.
   Он на женщин как зоолог смотрит...
   - Как зоотехник, что ли?
   - Пожалуй...
   Шура положила голову на подушку и, глянув в потолок, увидела звезду.
   - Ой, смотри, небо!
   - Это живописная мастерская. Тут окна на  небо  выходят.  Когда  луна
полная, в мастерской светло, как днем.
   - Хочешь любви или устал? - спросила Шура и потянулась как кошка.
   Темлюков хотел...

3

   Контр-адмирал, в парадном костюме неловко притулившись в кресле, тупо
глядел в одну точку. От  непривычного  напряжения  лицо  его  наливалось
кровью.
   Шумову приходилось добавлять в палитру кадмий.
   Эта  дорогая  масляная  краска  огненно-алого  цвета   для   передачи
покраснения натуры была  необходима.  Народный  художник  СССР,  лауреат
Государственной премии Иван Иванович Шумов на лицо модели много  времени
не тратил. Он быстро брал сходство,  легко  и  грамотно  строил  голову.
Основное время и силы уходили на ордена,  нашивки,  погоны  и  орденские
ленты.
   Шумов знал, что именно эти атрибуты, ювелирно выписанные  и  детально
проработанные,   вызывают   основное    восхищение    его    заказчиков.
Контр-адмирал Спесивцев, давний знакомый  Шумова,  не  был  исключением,
поэтому он совершенно  напрасно  напрягал  голову  и  шею,  стараясь  не
шелохнуться, в то время как живописец потел над погоном на правом плече.
Но Шумов  не  давал  натурщику  расслабляться.  Он  давно  заметил,  что
сановные модели остаются особенно удовлетворены сеансом, если их изрядно
намаешь. Это  с  артиста  или  коллеги  художника  можно  писать  легко,
развлекаясь во время работы трепом и лишь  изредка  возвращая  модель  в
нужную позу.  А  сановник  должен  всей  тушей  ощутить  каторжный  труд
живописца, поэтому  Шумов,  усадив  сановную  жертву,  требовал  полного
замирания.
   Внимательно поглядев на красное лицо контр-адмирала, живописец решил,
что на сегодня хватит: не дай Бог, с натурой приключится удар.
   - Павел Андреевич, имеешь право  расслабиться.  Сегодня  мы  с  тобой
неплохо продвинулись.
   Взгляни. - И Шумов ловким жестом развернул мольберт.
   Адмирал сперва не понял и от неожиданности быстро  заморгал  глазами,
затем, сообразив, что его мучения подошли к концу, благодарно улыбнулся,
а взглянув на свое  изображение,  где  за  сегодняшний  сеанс  отчетливо
проступили все знаки его адмиральского величия, и вовсе растянул рот  до
ушей.
   - Вставай - ив столовую. Мария Ивановна накрыла и давно  ждет  нас  с
обедом.
   -  Неловко,  Иван  Иванович.  Я  без  цветов  и   вина,   а   хозяйка
беспокоилась... - просипел адмирал.
   - Отставить! Ты на моем корабле. Тут я капитан.
   Марш в столовую! - скомандовал Шумов.
   - Есть в столовую, -  ответил  адмирал  и,  с  трудом  восстанавливая
кровоснабжение затекших членов, покинул кресло.
   Столовая   живописца   с   полированным   овалом   большого    стола,
инкрустированного темным  деревом  по  светлому,  полукреслами,  обитыми
гобеленом, цветным хрусталем графинов, бокалов и рюмок больше  смахивала
на генеральскую столовую, чем на трапезную представителя богемы. Адмирал
чувствовал здесь себя по-домашнему легко.
   Мария Ивановна подала гуся. В разгар обеда появился незваный гость.
   Миша Павшин стоял  в  дверях  и,  неловко  переминаясь,  смущался  за
вторжение. Референту министерства культуры на порог  не  покажешь.  Иван
Иванович Шумов встал и, сделав хлебосольную улыбку,  пригласил  парня  к
столу.
   - Нет, я на минутку. Мы могли бы  где-нибудь  поговорить?  -  спросил
молодой человек.
   - Милости просим ко мне в  кабинет,  -  предложил  Иван  Иванович  и,
обратившись к жене, добавил:
   - А ты, мать, займи адмирала. Я недолго.
   Иван Иванович указал гостю на  кресло  возле  письменного  стола,  за
который уселся сам. Тот садиться отказался и, отомкнув кейс,  достал  из
него большой конверт. Подавая конверт Шумову, Миша старался не глядеть в
лицо Ивана  Ивановича  и  опускал  голубые  глаза.  Иван  Иванович  взял
конверт, извлек письмо и,  открыв  ящик  стола,  нащупал  там  футляр  с
очками. Картины писал он без очков, а вот читать предпочитал в них.
   По мере прочтения письма выражение лица Шумова  менялось.  Сперва  он
вскинул одну бровь, изображая недоумение и  удивление,  затем  брезгливо
оттопырил губу и, дочитав, двумя пальцами, словно держал не лист бумаги,
а зловредное насекомое, убрал письмо обратно в конверт.
   - Что требуется от меня? - спросил он Мишу.
   - Подпись, - ответил тот.
   - Я не совсем понял, от кого  исходит  этот  документ?  -  пристально
глядя на Павшина, протянул Шумов. - Если от группы художников, то  я  не
вижу подписей. Я эту мерзость  не  писал  и  подписывать  ее  первый  не
намерен. Почему вы, Миша, пришли с этим ко мне?
   - Я  выполняю  поручение  Зинаиды  Сергеевны  Терентьевой.  Могу  вам
сказать  откровенно,  что  поручение  это  мне  омерзительно.  Но  я  на
службе... - ответил Павшин.
   - Тогда спрошу так. Почему Зинаида Сергеевна выбрала меня  первым?  Я
похож на мерзавца? - Иван Иванович ждал ответа.
   Ответа Миша не знал. Он краснел, и Шумов видел, что  мальчишка  готов
расплакаться. Иван Иванович относился к Павшину неплохо, хотя тот, делая
критический  обзор  весенней  выставки  на  Кузнецком  мосту,  о  Шумове
упомянул вскользь и без особого энтузиазма. Иван Иванович  не  обиделся.
Он про себя знал все сам.  Четырехкомнатная  квартира,  дорогая  мебель,
машина, дача - искусством этого не заработаешь. Да, он  выбрал  ремесло.
Он ремесленник, и ремесленник крепкий. За свой товар Шумову  не  стыдно.
Художники не очень жалуют его портреты, но Шумов не претендует  на  роль
гения. Да, мог бы, как и Темлюков, добиться высот, если бы позволил себе
творить для души и сердца. Но ремесленник и подлец - совсем не одно и то
же.
   Поразмыслив таким образом. Шумов вернул конверт.
   -  Передай  уважаемой  Зинаиде  Сергеевне,  что  я  не  пойду  против
коллектива и, если письмо подпишут все, я присоединюсь, но ни первым, ни
вторым, ни третьим я его не подпишу.
   Миша благодарно кивнул и, убрав конверт, протянул руку для  прощания.
Душевным движением Шумова было руки Мише не подавать, но после небольшой
паузы Иван Иванович улыбнулся и пожал дрожащие пальцы Павшина.
   Проводив референта, Иван Иванович вернулся в столовую.
   Адмирал,  покончив  с  гусиной  ножкой,  рассказывал  Марии  Ивановне
полуприличный анекдот.  На  тарелке  Шумова  поджаристая  гусиная  плоть
выглядела аппетитно, но Шумов есть расхотел.
   - Мать, принеси  армянского  бутылочку,  того,  что  Ашот  привез,  -
попросил он жену, усаживаясь за стол.
   - Отец, ты чем-то расстроен? - спросила наблюдательная супруга.
   - Не приставай, мать. Дай сперва выпить. У меня чувство, что в нужник
провалился.
   Адмирал только закончил с анекдотом и  теперь,  услышав  про  нужник,
хотел рассказать еще один, связанный с этим словом, но, увидев армянский
коньяк, оживился и подставил свой хрусталь.
   - Давай, адмирал, выпьем за хороших людей! - предложил Шумов. - Их  у
нас куда больше, чем дерьма.
   Адмирал против тоста не возражал и с удовольствием глотнул армянского
коньяка. Мария  Ивановна  успела  подставить  поближе  к  гостю  вазу  с
фруктами.
   Адмирал отщипнул виноградинку и ловко забросил ее себе в  рот.  Шумов
выпил рюмку целиком, как пьют водку, и зажевал лимоном.
   - Скажи, Павел Андреевич, вот у вас на флоте гниды встречаются?
   Адмирал задумался.
   - На кораблях - редко. Среди сухопутных морячков по  штабам  отыскать
можно. А на корабле гниде каюк. Там коллектив с таким жестко поступает.
   Коллектив мудрый воспитатель. А что ты, Иван Иванович, вдруг о  дряни
заговорил?
   - Мальчишка из Министерства культуры настроение испортил.
   - Такой сопляк мэтру? Настроение? Не пойму.
   Объясни, если не секрет. - Адмирал  вытер  губы  салфеткой  и  достал
портсигар. - Мария Ивановна, подымить позволите?
   - Курите на здоровье. Сейчас пепельницу подам, - вскочила  со  своего
стула хозяйка.
   - Я этот  портсигар  неделю  назад  зарядил.  Одну  сигарету  в  день
позволяю. Врачи заели: не кури, не ешь жирного, не  пей...  А  для  чего
тогда жить? - Адмирал медленно достал сигарету,  помял  ее,  пошарив  по
карманам, извлек золоченую зажигалку.  -  Вот  она,  моя  подружка.  Лет
двадцать ей, с  колесиком,  теперь  таких  не  делают.  Ронсон.  Мне  ее
английский адмирал  в  Мурманске  подарил.  (Мурманск  адмирал  произнес
по-морскому, с ударением на "а".) На юбилей порта на  своем  флагмане  к
нам в гости пожаловал.
   Старый моряк. Еще в Мурманск в войну караваны  с  подмогой  приводил.
Студебеккеры, тушенка, шоколадик... Башкой рисковал...  Ну,  что  там  у
тебя, Иван Иванович? Чем мальчишка расстроил?
   - Есть у нас начальница. Вобл