, вытер рукавом губы, обнял, крепко и долго поцеловал.
   - Мой милый, кажется, приплыл. Пошли в твою опочивальню. Помнишь ночь
в Матюхино? Сейчас тебе будет еще лучше. Я сегодня на любовь  добрая,  -
сказала Шура и повела Темлюкова за собой. Он хотел обнять ее, но Шура не
далась. - Не спеши, я сама. Неси сюда свечку.
   Темлюков пошел за свечой, а когда вернулся, увидел  обнаженную  Шуру.
Темлюков поставил свечку на пол у ног девушки  и  принялся  целовать  ее
колени, бедра. Шура взяла Темлюкова за  плечи,  сняла  с  чего  рубашку,
погладила грудь и, расстегнув ремень, опустилась на колени.
   Темлюков  имел  женщин  предостаточно.  Жизнь  художника  и   моделей
происходит гораздо свободнее, чем принято у добропорядочных  обывателей,
но так хорошо, как с Шурой, ему не было. Может, было, но Темлюков  этого
не  помнил.  Откуда  эта  деревенская  девчонка  знала  столько  слов  в
непростой азбуке физической любви? Большой практики у нее быть не могло.
В деревне каждая встреча мужчины и женщины фиксируется. В  Воскресенском
Шуру уважали, а гулящих девок на селе презирают.  Выходит,  по  женскому
чутью, заложенному самой природой.
   Темлюков ничего не видел и не  слышал.  Он  брал  женщину  и  не  мог
насытиться. Казалось, что и сил больше нет. Он откатывал к стене,  видел
медную гриву, зовущий алый рот и всю ее такую бесстыдную  и  манящую,  и
желание приходило снова.
   - Ну и кобелина же ты, - сказала Шура и, пошатываясь,  направилась  в
душ. - Вроде старый, плюгавый, откуда  берется?  Или  вы  все  художники
такие кобели?
   Темлюков не ответил. У него не было сил. Он улыбнулся и заснул.  Шура
приняла душ, выйдя из ванной, взглянула на спящего  Темлюкова,  покачала
головой и открыла окно. Ветер гнал по Нижней Масловке опавшие листья.  В
Москве начиналась осень.

6

   Зойка Совкова не любила художников. Раньше  Зойка  вообще  никого  не
любила, а теперь... Но это была ее тайна, и никому  дела  до  того  нет.
Художников Совкова не любила люто: спят сколько хотят, ничего путного не
делают. Создание картин путным делом Зойка не считала, твердо веря,  что
малевать можно и в свободное от работы время. И еще  Зойку  бесило,  что
художникам за малевание платили. Возможно, и не  слишком  много,  но,  с
точки зрения  Зойки,  живописцы  загребали  огромные  деньжищи.  Совкова
служила в ЖЭКе и получала сто пятнадцать рублей в месяц, а художникам за
мазню могли отвалить полторы-две тысячи. Таких денег она и  в  руках  не
держала. Скопила путем режима экономии семьсот рублей и  хранила  их  на
срочном вкладе в сберкассе.
   Служба у Зойки  была  ответственная.  Совкова  готовила  мероприятия,
связанные с рождением вождя  мирового  пролетариата,  следила,  чтобы  в
кружках не  падала  посещаемость,  вела  списки  неблагополучных  семей,
пенсионеров, инвалидов. В  особой  папке  держала  фамилии  тунеядцев  и
художников. Тунеядцы находились под надзором милиции.  Художники  -  под
надзором КГБ. Зойка стучала и туда и туда. Делала она  это  добровольно,
но, с другой стороны, сама ее  должность  подразумевала  стукачество.  В
милиции Совкова появлялась часто и была там человеком своим. Раз в месяц
в милицию являлся сотрудник КГБ, и Зойка докладывала ему свои наблюдения
над художнической братией. Зойка жила в полуподвальной  квартире,  часто
сидела на лавочке и слушала сплетни.
   Особенно  Совкову  интересовал  Константин  Темлюков.   Его   фамилию
сотрудник КГБ выделил именно в тот самый день... До того дня Зойка  была
просто  стукачкой,  а  после  -  совсем  другое  дело.  Тогда  сотрудник
пристально посмотрел ей в глаза и назвал фамилию,  причем  не  в  списке
вместе с другими, а отдельно. Зойка осознала, что  ей  поручено  большое
государственное задание.
   За Темлюковым следить Зойке было гораздо легче, потому что он  жил  в
своей  мастерской.  Художников,  живущих  в  мастерских,   насчитывалось
немного.
   По закону о творческих мастерских, жить там не полагалось. Мастерские
относились к нежилому фонду.
   Раз фонд не жилой, то и жить там  нельзя.  Но  художники  жили.  Чаще
всего это были ушедшие из семей не очень молодые мужчины.  В  мастерских
они  устраивали  гнездо  с  новыми  молодыми  пассиями.  Нередко   такое
сожительство приводило к новому браку, часто ни к чему не приводило,  и,
разочаровавшись в новом предмете, мэтр возвращался в  семью.  В  милиции
знали о нарушителях, но глядели на это сквозь пальцы.
   Милиционеры,  в  отличие  от   Зойки,   художникам   симпатизировали,
наведывались к  ним,  угощались  вином  и  с  удовольствием  беседовали.
Милиционеры художникам симпатизировали, а КГБ - нет.
   Не стал исключением и сотрудник, с которым встречалась Совкова. Имени
и фамилии его Зойка до сих пор не знала. Когда тот  являлся  в  милицию,
ему освобождался отдельный кабинет. С первой встречи  с  гэбистом  Зойка
ощутила  невероятное  волнение.  Надо  отметить,  что,  с  точки  зрения
социалистической нравственности, Зойка являла пример  исключительный.  К
своим  тридцати  восьми  годам  Зойка  пришла  девицей.  Большого  труда
сохраниться  в  невинности  Зойке  прикладывать  не  пришлось.  Плоская,
сутулая молодка особого желания у мужского пола не вызывала. По  пьяному
делу в ЖЭКе или даже в милиции мог найтись любитель,  но  без  серьезных
намерений претендента отдавать свои  женские  прелести  Совкова  считала
недопустимым.
   В двадцать лет Зойка влюбилась в артиста Стриженова.  Олег  Стриженов
знаком с Зойкой не был и  потому  ответить  взаимностью  не  мог.  Зойка
бегала на все фильмы, где играл возлюбленный, скупала все открытки с его
портретами и вырезала встречавшиеся в журналах  кадры  из  его  фильмов.
Даже одно время не пожалела  денег  и  выписала  "Советский  экран".  По
понятным причинам любовь Зойки осталась платоническим чувством  и  урону
ее девственности не нанесла.
   Гэбист принимал Совкову по последним  четвергам  каждого  месяца.  На
свое второе свидание с представителем спецслужбы Совкова  шла,  блаженно
улыбаясь. Еще за неделю она продумала свой гардероб,  купила  нейлоновую
кофточку, которая своей прозрачностью просвечивала нулевой  бюстгальтер,
показывая, что место, отмеченное природой для  женской  груди,  у  Зойки
имеется. Она даже, впервые в жизни, подчернила ресницы и чуть нарумянила
щеки. Нужды в этом не возникало, поскольку в  кабинете  она  рдела,  как
утренняя заря. Томление к  гэбисту  пришло  не  случайно:  по  некоторым
признакам  Совкова  сразу  ощутила  с  ним  родство  душ.  Эти  признаки
непосвященный  никогда  бы  не  приметил:  когда   у   Зойки   вырывался
уничижительный  эпитет  к  живописцам,  сотрудник  понимающе  ухмылялся.
Иногда улыбался только глазами, иногда удовлетворенно покашливал...
   Во время свидания на внешние признаки  Зойки  сотрудник  внимания  не
обратил. Он просто на Зойку ни разу не взглянул. Ее ресницы,  румянец  и
прозрачность нейлона отмечены им  не  были.  Прошло  два  месяца.  Зойка
изменилась. Несколько  распрямилась  сутулая  фигурка,  в  тусклых  злых
глазках наметились томные отблески. Зойка влезла на  каблуки  и  выросла
почти до нормального роста.
   В  тот  день  Совкова  доносила  о  посещении  мастерской   Темлюкова
иностранным посетителем. Беседа подходила к  концу.  Гэбист  никогда  не
здоровался и не прощался,  а  только  кивал.  Кивок  означал,  что  пора
докладывать, он же означал, что  аудиенция  завершена.  Перед  финальным
кивком гэбист поднял на  Зойку  свои  водянистые,  бесцветные  глаза  и,
видимо, заметил в своей стукачке такое обожание и смущение,  что  вместо
кивка вышел из-за стола, запер дверь кабинета и подошел к  Зойке  сзади.
Взяв своего осведомителя под мышки, он поставил ее  коленками  на  стул,
затем задрал юбку, после чего  Зойка  ощутила  жгучую  боль  между  ног.
Маленькая стукачка напрягла  всю  силу  воли,  чтобы  не  крикнуть.  Она
стиснула зубы и издавала только  невнятное  шипение.  Закончив  любовный
акт, сотрудник уселся за свой стол и,  посапывая,  углубился  в  бумаги.
Зойка еще некоторое время провела в той позе, в которой была  оставлена,
затем осторожно  сползла  со  стула,  оправила  свое  белье  и  страстно
взглянула в сторону своего предмета. Головы  гэбист  так  и  не  поднял.
Зойка на цыпочках подошла к нему, чмокнула в коротко стриженную прическу
и пошла к двери. Так же на цыпочках, стараясь не шуметь, повернула  ключ
и покинула кабинет.
   С того дня  прошло  больше  года.  Каждый  последний  четверг  месяца
Совкова  посещала  кабинет  и  давала  информацию.  Но  больше  интимных
отношений с сотрудником из органов она не имела. Он слушал ее как  ни  в
чем не бывало и кивком отпускал восвояси.
   Сегодня - последний  четверг  месяца,  и  Совкова  к  двенадцати  дня
отправилась в милицию. Кроме румян, она добавила в свой  макияж  голубые
тени. Тайна, возникшая  с  того  дня,  наполняла  жизнь  Совковой  новым
сладостным смыслом. Не признаваясь даже себе, она каждый раз  надеялась,
что ее предмет, кроме сухого допроса, вновь проявит мужское внимание.
   Ровно в полдень Зойка вошла в кабинет. Он сидел за  столом  и  что-то
писал. Зойка уселась на стул и, пожирая глазами короткую  стрижку,  тихо
ждала. Гэбист кивнул, и Совкова начала доклад:
   - В мастерской Темлюкова появилась женщина.
   Женщину художник привез из-под Воронежа, где халтурил  своей  мазней.
Женщина молодая, деревенская и бойкая. Живет в мастерской и наверняка не
имеет московской прописки. Поэтому всегда можно привести в  отделение  и
припугнуть...
   Гэбист улыбнулся одними глазами. Зойка поняла,  что  ее  поощряют,  и
продолжала:
   -   Иностранцев   у   него   после   приезда   не   заметила,   Ходят
соседи-художники. Вчера водил девку в город, Приодел. Вернулись  поздно.
Света не жгли. Чем занимались, неизвестно.
   Гэбист знал гораздо больше Зойки. Телефон Темлюкова прослушивался  не
только во время разговоров, но и передавал  все  звуки,  происходящие  в
мастерской. Поэтому он знал и про Дворец съездов, и то, что  происходило
в мастерской, когда Темлюков с Шурой вернулись.  Современная  аппаратура
легко фиксировала любые шумы. Вспоминая любовные вздохи, скрип дивана  и
обрывки слов,  произносимые  любовниками,  гэбист  уставился  на  Зойку.
Совкова покраснела и приподнялась, как птичка перед змеиным взглядом.
   - Запри кабинет, - шепотом приказал гэбист.
   Зойка молча исполнила  приказ,  затем  повернулась  и  застыла  возле
двери, не поднимая головы и глядя в пол.
   - Раздевайся, - еле слышно скомандовал гэбист и встал из-за стола.
   Зойка дрожащими руками принялась стягивать платье  через  голову,  но
запуталась и  застряла.  Гэбист  подошел  к  ней  и,  схватив  на  руки,
запутавшуюся в своем наряде положил на стол,  содрал  трусы  и  деловито
принялся за дело. Зойка пыталась что-то ему сказать нежное и  страстное,
но мешало платье, в котором билась ее голова.
   - Молчи, - рявкнул гэбист, и она затихла.
   Закончив, он застегнул брюки и, тяжело дыша, вернулся к делу.
   - По нашим данным, немецкий писатель собирается  в  Москву.  Возможен
контакт с художником. Тогда, Зоя Николаевна,  вы  должны  быть  особенно
внимательны.   Вот   вам   номер   телефона...    Заметите    что-нибудь
подозрительное, звоните, не дожидаясь плановой встречи.
   Зойка наконец справилась со своим костюмом, надела  трусы  и  бережно
взяла листок с телефоном.
   Она шла в свой ЖЭК, напевая по дороге шлягер Пугачевой "Арлекино".  В
их отношениях произошло новое и  большое  изменение.  Теперь  она  имела
номер его телефона. Правда, имени и фамилии на листочке не значилось, но
какое это имело  значение.  В  красном  уголке  ее  ждали  пенсионеры  и
общественники. На  носу  Ноябрьские  праздники,  а  списки  ветеранов  и
подарки для них еще не приготовлены. Работы невпроворот. Совкова кивнула
общественникам  и  уселась  за  грамоты.  Лучше  почерка,  чем  у  Зойки
Совковой, в ЖЭКе не найти, и заменить ее при заполнении грамот никто  не
может. Она писала и улыбалась. Большая тайна, смешавшая  государственную
безопасность с личным счастьем,  распирала  грудь  и  делала  жизнь  Зои
Совковой таинственной и значительной.

7

   Соломон Яковлевич  Бренталь  в  стеганом  плюшевом  халате  сидел  за
письменным столом карельской березы и считал доллары. Ему вчера  удалось
продать пейзаж Константина Коровина за полторы тысячи.
   Зеленые заокеанские  купюры  крамольно  шуршали  в  Руках  известного
театрального  художника.  От   иноземной   валюты   Бренталь   испытывал
беспокойство.
   Оно происходило  вовсе  не  от  скабрезности  или  жадности  Соломона
Яковлевича. Доллары в стране Советов были строго-настрого запрещены,  и,
попадись художник за этим занятием, не миновать ему  беды.  От  этого  и
проистекало волнение. Бренталь никогда бы не связался с опасным делом  и
не взял бы в руки запретные бумажки, заставила нужда. Соломон  Яковлевич
собирался  покинуть  отечество,  переехав  на  историческую   родину   в
государство Израиль. Этому решению предшествовали долгие  и  мучительные
раздумья. Здесь, в России, у  Бренталя  оставалось  множество  друзей  и
знакомых. Общительный и светский дом, которым жил  Соломон  Яковлевич  с
супругой Розой Семеновной, притягивал людей.  Не  было  дня,  чтобы  они
обедали вдвоем. Бренталь преподавал, поэтому почти каждый  день  у  него
толпились студенты. Много лет оформляя  спектакли  в  Большом,  художник
познакомился с оперной и балетной элитой.  Певцы,  танцоры,  балерины  -
кого только  не  увидишь  в  кооперативной  башне  союза  художников  на
Ленинградском шоссе.
   Трехкомнатная квартира мастера больше походила на музей или картинную
галерею. Гордость коллекции - большое законченное  полотно  Крамского  с
изображением гадающей при свечах молодой крестьянки открывало экспозицию
прямо в просторном холле.
   А дальше в гостиной и Бакст, и Лансере, и уже вошедший в моду  Фальк.
Всех не перечесть.
   Собирать картины начал еще отец Бренталя, академик  архитектуры  Яков
Иванович. Сын картин не покупал, но коллекция за его жизнь пополнилась.
   Кое-что дарили сами  художники,  кое-что  выменивал  на  бронзовые  и
фарфоровые фигурки, также оставшиеся от отца. Иногда получал  картины  в
обмен на свои.
   Имя Бренталя у частных собирателей набирало силу.
   Картины и мебель Соломону Яковлевичу было  жаль,  но  вывезти  их  за
рубеж не дадут, поэтому он начал понемногу продавать. На первое время  в
Израиле понадобятся  деньги.  Ему  обещали  государственную  помощь,  но
Соломон Яковлевич имел гордый характер  и  помощи  стеснялся.  Коллекцию
жаль, но гораздо больше жаль  расставаться  с  людьми.  Почему  художник
принял такое трудное решение? Чтобы жить сытнее и лучше? Он и здесь  жил
прекрасно. Антисемитизм? Но Соломон Яковлевич его на себе не  испытывал.
Причина была совсем  в  другом.  В  Израиле  ему  предложили  возглавить
художественную академию.
   Театральных художников такого класса  там  не  нашли.  Бренталю  дали
понять, что кроме него правительство Израиля не  видит  фигуры,  которой
можно доверить молодую поросль. И его, Бренталя, долг взять эту ношу.
   Соломон Яковлевич аккуратно сложил стодолларовые банкноты и,  подойдя
к книжной полке, оглядел корешки и,  улыбнувшись,  вынул  томик  Золя  с
романом "Деньги". "Здесь не забудешь", - подумал  он,  убирая  купюры  в
книгу.  Соломон  Яковлевич  память   имел   рассеянную   и   делал   все
предосторожности, чтобы потом не пришлось перетряхивать всю  библиотеку.
О решении покинуть страну он ни с кем пока не делился.  Слишком  большой
шум мог подняться в  городе.  Курс  в  институте,  должность  в  Большом
театре, множество общественных деяний и еще в придачу на  него  навесили
председательство в кооперативном содружестве дома.  Как  ни  отнекивался
художник,  вдеваться   некуда.   Общество   проголосовало   единогласно.
Неприятности, связанные с оглаской своего намерения, Бренталь предвидел,
но они тревожили  его  гораздо  меньше,  чем  соображения,  связанные  с
финансовыми проблемами. Бренталь никогда раньше не нарушал закон. Ему  и
в голову не приходило заняться  спекуляцией  антиквариата  или  еще  чем
подобным. Если он что и покупал или продавал, то делал это открыто,  как
любой законопослушный гражданин. Теперь ему  предстояло  превратиться  в
подпольного дельца. Мало того, что надо  все  продать  не  за  советские
деньги, а за валюту, надо  еще  эту  валюту  переправить  туда.  Простая
истина, что он продает свои вещи и переправляет свои деньги, не утешала.
По законам страны это превращалось  в  чудовищное  преступление.  Страх,
смешанный с отвращением к  любым  махинациям,  портил  последние  недели
жизни на Родине известного театрального художника.
   Надо было этот страх  и  отвращение  преодолеть  и  решить  проблему.
Бренталю предстояло найти человека, который здесь деньги возьмет, а  там
отдаст. Роза Семеновна помочь не могла. Супруга еще меньше, чем он, была
способна что-нибудь придумать.
   Несмотря на свои сорок девять лет. Роза  оставалась  той  девочкой  с
искусствоведческого курса, с которой он познакомился тридцать лет назад.
Она на глаз могла  вычислить  возраст  мазка  на  картине,  но  отличить
вареную колбасу от копченой до сих пор затруднялась.
   Соломон Яковлевич прошелся по квартире. Он оглядывал золоченые  рамы,
кресла  и  диванчики  из  карельской  березы  с  бронзовыми   золочеными
накладками и мучительно думал, к кому обратиться.
   Коровина  у  него  купил  баритон   Васалов.   Доллары   тому   сунул
австралийский  дядюшка,  когда  туристом  посетил  Москву.   Васалов   с
удовольствием от американской валюты  избавился,  поскольку  сам  боялся
держать доллары дома. Конечно,  можно  было  их  использовать  во  время
заграничных гастролей,  но  проходить  через  таможенный  контроль  было
слишком опасно.
   - Что я за еврей?! - злился Соломон Яковлевич на  свою  неумелость  в
меркантильных вопросах. Перебирая всех известных ему людей,  он  не  мог
найти кандидатуры,  чтобы  обратиться  за  помощью.  Одни  были  так  же
неумелы, как он, другим не хотелось довериться.
   С этими невеселыми  размышлениями  профессор  Бренталь  переоделся  в
брюки и широкую льняную рубашку. Собрание правления кооператива началось
полчаса назад, и Соломон Яковлевич как председатель обязан  на  собрании
присутствовать. Будучи человеком обязательным, он никогда не  опаздывал.
Сегодня впервые он позволил себе такое. Несчастные доллары, да и  вообще
все, связанное с переездом, вносило в быт Бренталя нервозность.
   Председатель правления вошел в зал и, кивнув  собравшимся,  уселся  в
свое  председательское  кресло,  мучительно  пытаясь  припомнить  повод,
послуживший собранию. А повод назрел давно.
   После открытия большого гастронома  с  винным  отделом  по  соседству
жильцы стали страдать от неприятного запаха в  подъезде.  Открыв  винный
отдел, городские власти не задумались о  том,  что  рядом  нет  туалета.
Любителям спиртного деваться некуда, и они приохотились посещать подъезд
кооперативного дома. Художники - народ терпеливый и не лишенный  чувства
юмора, но и их терпению пришел конец.
   Чтобы оградить себя  от  напасти,  было  решено  завести  в  подъезде
должность консьержа и собрать на его содержание по пятнадцати  рублей  с
квартиры. Кодовых замков и домофонов в те времена в Москве еще не знали.
Известный театральный художник и председатель  ЖСК  поставил  вопрос  на
голосование. Жильцы нижних квартир потянули  руки.  Живущие  на  верхних
этажах не спешили. До них запах почти не  доходил:  алкаши  предпочитали
облегчать себя внизу.
   Бренталь стыдил несознательных. Понемногу руки  поднимались.  Решение
высокого собрания состоялось. С конца  недели  в  подъезде  займет  свое
место страж, и алкашам придется идти в парадное соседнего дома...
   Теперь последний вопрос... Бренталь горестно  вздохнул.  Этот  вопрос
тоже был связан с принятием гор