Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
, протягивал руку, прикасался ко мне и говорил: "Джен!"
- Вы человеческое существо, Джен? Вы уверены в этом?
- Совершенно уверена, мистер Рочестер.
- Но как же вы могли в этот темный и тоскливый вечер так внезапно
очутиться у моего одинокого очага? Я протянул руку, чтобы взять стакан воды
у служанки, а мне его подали вы; я задал вопрос, ожидая, что ответит жена
Джона, - и вдруг услышал ваш голос.
- Потому что вместо Мери вошла я с подносом.
- Сколько волшебного очарования в этих часах, которые я провожу с вами!
Никто не знает, какое мрачное, угрюмое, безнадежное существование я влачил
здесь долгие месяцы, ничего не делая, ничего не ожидая, путая день с ночью,
ощущая лишь холод, когда у меня погасал камин, и голод, когда я забывал
поесть; и потом безысходная печаль, а по временам - исступленное желание
снова встретить мою Джен. Да, я более желал вернуть ее, чем мое потерянное
зрение. Неужели же правда, что Джен со мной и говорит, что любит меня? Может
быть, она уедет так же внезапно, как приехала? А вдруг завтра я ее больше не
увижу?
Я была уверена, что его лучше всего отвлечет от тревожных мыслей самое
простое замечание на житейскую тему. Проведя рукой по его бровям, я
обнаружила, что они опалены, и сказала, что надо применить какое-нибудь
средство, чтобы они отросли и стали такими же широкими и черными, как
прежде.
- Зачем делать мне добро, благодетельный дух, когда в некое роковое
мгновение вы снова меня покинете, исчезнув, как тень, неведомо куда и
скрывшись от меня навеки?
- Есть у вас с собой карманный гребень?
- Зачем, Джен?
- Да чтобы расчесать эту косматую черную гриву. На вас прямо страшно
смотреть вблизи. Вы говорите, что я фея; но, по-моему, вы больше смахиваете
на лешего.
- Я безобразен, Джен?
- Ужасно, сэр, и всегда таким были, сами знаете.
- Гм! Где бы вы ни жили это время, вы, я вижу, не утратили своего
лукавства.
- А между тем я жила с отличными людьми, куда лучше вас, во сто раз
лучше; вам и не снились их идеи и взгляды, они такие утонченные и
возвышенные.
- С кем же, черт возьми, вы жили?
- Если вы будете так вертеться, я вырву у вас все волосы, и тогда,
надеюсь, вы перестанете сомневаться в моей реальности.
- С кем же вы жили, Джен?
- Сегодня вечером вам этого не выпытать, сэр! Придется вам подождать до
завтра; если я не доскажу своей повести, это будет гарантией того, что я
явлюсь к завтраку и окончу ее. Кстати, в следующий раз я появляюсь у вашего
камелька не только со стаканом воды, - я вам принесу по крайней мере одно
яйцо, не говоря уж о жареной ветчине.
- Ах вы, лукавый бесенок! Дитя и эльф! С вами я испытываю такие
чувства, каких не знал уже целый год. Окажись вы на месте Давида, злой дух
был бы изгнан из Саула и без помощи арфы.
- Ну вот, сэр, вы причесаны и у вас совсем приличный вид. Теперь я вас
покину; я путешествую уже три дня и, кажется, очень устала. Спокойной ночи!
- Еще одно слово, Джен! В доме, где вы жили, были только одни дамы?
Я рассмеялась и убежала. Поднимаясь по лестнице, я продолжала смеяться.
"Прекрасная мысль, - думала я лукаво, - кажется, я нашла средство на
некоторое время излечить его от меланхолии". На следующий день мистер
Рочестер встал очень рано, я слышала, как он бродит по комнатам. Как только
Мери сошла вниз, он спросил:
- Мисс Эйр здесь? - Затем прибавил: - В какой комнате вы ее поместили?
Не сыро там? Она уже встала? Пойдите спросите, не надо ли ей чего-нибудь и
когда она сойдет вниз.
Я спустилась в столовую, когда мне показалось, что пора завтракать. Я
вошла бесшумно, чтобы понаблюдать его, прежде чем он обнаружит мое
присутствие. Тяжело было видеть, как этот сильный дух скован телесной
немощью. Он сидел в кресле тихо, но не спокойно: видно было, что он ждет; на
его энергичных чертах лежал отпечаток привычной печали. Его лицо напоминало
погасшую лампу, которая ждет, чтобы ее вновь зажгли, ибо - увы! - сам он был
не в силах вызвать в своих чертах пламя оживления: для этого ему нужен был
другой человек! Я заранее решила быть веселой и беспечной, но беспомощность
этого сильного человека тронула меня до глубины души; однако я сделала над
собой усилие и заговорила с обычной живостью.
- Сегодня яркое, солнечное утро, сэр, - сказала я. - Дождь перестал, и
теперь мягкая, чудесная погода. Скоро мы с вами пойдем гулять.
Я пробудила в нем огонь жизни; его лицо засияло.
- О, вы на самом деле здесь, моя малиновка! Идите ко мне. Вы не ушли?
Не исчезли? Час назад я слышал, как одна из ваших сестер пела в лесу, но ее
пение не принесло мне отрады, так же как и лучи восходящего солнца. Вся
гармония мира заключена для меня в голосе моей Джен (хорошо, что она от
природы не молчалива); солнце восходит для меня только при ее появлении.
Услышав из его уст это признание, я не могла сдержать слез: прикованный
к скале царственный орел мог бы так просить воробья приносить ему пищу.
Однако я не собиралась плакать; я стерла соленые капли с лица и занялась
приготовлением завтрака.
Почти все утро мы провели на воздухе. Я вывела его из сырого дремучего
леса на простор веселых полей, я говорила ему о том, как сверкает зелень,
как свежи цветы и изгороди, как ослепительно сияет небесная лазурь. Я
выбрала для него хорошее местечко в тени - это был старый сухой пень - и
позволила ему усадить меня к себе на колени. Зачем мне было ему отказывать,
когда мы оба были счастливее рядом, чем в отдалении друг от друга? Пилот
улегся возле нас; кругом царила тишина. Сжав меня в своих объятиях, мистер
Рочестер вдруг заговорил:
- Ах ты, жестокая, жестокая изменница. О Джен, ты не можешь себе
представить, что я пережил, когда выяснилось, что ты бежала из Торнфильда и
пропала без следа, а особенно когда, осмотрев твою комнату, я убедился, что
ты не захватила с собой ни денег, ни ценностей! Жемчужное ожерелье, которое
я тебе подарил, лежало в том же футляре; твои чемоданы стояли запертые и
перевязанные, готовые для свадебного путешествия. "Что будет делать моя
любимая, - думал я, - без денег и без друзей?" Что же она делала? Расскажи
мне теперь.
Уступая его просьбе, я стала рассказывать обо всем, что произошло за
этот год. Я значительно смягчила краски, описывая те три дня скитаний и
голода, боясь причинить ему лишние страдания, но и то немногое, что я
рассказала, ранило его преданное сердце глубже, чем я хотела.
Мне не следовало, сказал он, уходить от него без всяких средств к
жизни, я обязана была сообщить ему о своих намерениях, должна была ему
довериться; он никогда бы не принудил меня стать его любовницей. Хотя он и
доходил до ярости в своем отчаянии, он любит меня слишком глубоко, чтобы
сделаться моим тираном; он отдал бы мне все свое состояние, не попросив
взамен даже поцелуя, - только бы я не уходила одна, без друзей, в широкий
мир. Он уверен, что я рассказала ему далеко не все о своих страданиях.
- Ну, каковы бы ни были мои страдания, они продолжались очень недолго,
- отвечала я и затем перешла к тому, как меня приняли в Мурхаузе, как я
получила место школьной учительницы, как свалилось на меня наследство, как я
нашла своих родственников. Конечно, имя Сент-Джона нередко встречалось в
моем рассказе. Это сразу же привлекло его внимание и, когда я кончила,
определило дальнейшее течение нашей беседы.
- Так этот Сент-Джон твой кузен?
- Да.
- Ты часто о нем упоминаешь: он тебе нравится?
- Он очень хороший человек, сэр; я не могла не привязаться к нему.
- Хороший человек? Что же, это почтенный и добродетельный человек лет
пятидесяти?
- Сент-Джону двадцать девять лет, сэр.
- Jeune encore [Еще молод (фр.)], как говорят французы. Что ж, должно
быть, он маленького роста, флегматичен и некрасив? Человек, который может
похвалиться скорее отсутствием пороков, чем обилием высоких добродетелей?
- Это человек неистощимой энергии. Цель его жизни - благие, возвышенные
дела.
- Ну, а как насчет ума? Вероятно, он не блещет талантом? У него самые
благие намерения, но уши вянут, когда он заговорит?
- Он мало говорит, сэр, но всякое его слово попадает в цель. У него
замечательный ум, - я бы сказала, скорее властный, чем гибкий.
- Значит, он способный человек?
- Чрезвычайно одаренный.
- И образованный?
- Сент-Джон - человек обширных и серьезных познаний.
- Ты как будто сказала, что тебе не нравится, как он держится? Что же
он, напыщенный педант?
- Я ничего не говорила о его манере держаться, но если бы она мне не
нравилась, значит, у меня весьма дурной вкус; он изысканно вежлив, спокоен -
словом, настоящий джентльмен.
- А его наружность?.. Я забыл, каким ты описывала его; вероятно, это
грубоватый викарий, в тесном белом галстуке, выступающий как на котурнах, в
своих штиблетах на толстых подошвах, не так ли?
- Сент-Джон хорошо одевается. Он красивый мужчина - высокий блондин с
прекрасными голубыми глазами и греческим профилем.
- (В сторону.) Черт бы его побрал! (Обращаясь ко мне.) Он, видно,
нравился тебе, Джен?
- Да, мистер Рочестер, он мне нравился; но вы уже спрашивали меня об
этом.
Я, конечно, понимала, куда клонит мой собеседник: в нем пробудилась
ревность. Она жалила его, но ее укусы были целительны: они отвлекали его от
гнетущих мыслей. Поэтому я и не спешила заговорить эту змею.
- Может быть, вы сойдете с моих колен, мисс Эйр? - последовала
несколько неожиданная реплика.
- Отчего же, мистер Рочестер?
- Нарисованный вами образ представляет слишком уж разительный контраст
со мной. Вы изобразили пленительного Аполлона; он владеет вашей фантазией -
высокий, красивый, голубоглазый, с греческим профилем. А перед вами Вулкан -
этакий корявый кузнец, смуглый, широкоплечий и к тому же еще слепой и
однорукий.
- Мне это не приходило в голову, но вы действительно настоящий Вулкан,
сэр.
- Ну, так убирайтесь вон, сударыня, скатертью дорога! Но, прежде чем
уйти (и он еще крепче прижал меня к себе), будьте так любезны ответить мне
на кое-какие вопросы.
Он помолчал.
- Какие вопросы, мистер Рочестер? Тут последовал настоящий допрос:
- Когда Сент-Джон устраивал вас на место учительницы в Мортоне, он еще
не знал, что вы его кузина?
- Не знал.
- Вы часто с ним виделись? Он иногда заходил в школу.
- Ежедневно.
- Он одобрял вашу работу, Джен? Я знаю, вы делали все безукоризненно,
ведь вы же умница.
- Да, он ее одобрял.
- И он, конечно, обнаружил в вас много достоинств, о которых не
подозревал? У вас незаурядные способности.
- На этот счет ничего вам не могу сказать.
- Вы говорите, что жили в маленьком коттедже близ школы. Навещал он вас
когда-нибудь?
- Иногда.
- По вечерам?
- Раз или два. Наступила пауза.
- А сколько времени вы прожили с ним и с его сестрами, после того как
было установлено ваше родство?
- Пять месяцев.
- Много ли Риверс проводил времени в вашем обществе?
- Много. Маленькая гостиная служила ему и нам рабочей комнатой; он
сидел у окна, а мы за столом.
- И подолгу он занимался?
- Да, подолгу.
- Чем?
- Языком индустани.
- А что вы делали в это время?
- Сперва я изучала немецкий.
- Это он с вами занимался?
- Он не знает немецкого.
- А он ничем с вами не занимался?
- Немного языком индустани.
- Риверс занимался с вами индустани?
- Да, сэр.
- И со своими сестрами тоже?
- Нет.
- Значит, ему хотелось учить вас?
- Да. Снова пауза.
- А с чего он это выдумал? На что вам мог понадобиться индустани?
- Он хотел, чтобы я поехала с ним в Индию.
- Ага! Вот я и докопался до сути дела. Он хотел на вас жениться?
- Он просил моей руки.
- Это ложь, бесстыдная выдумка, мне назло!
- Прошу прощения, но это чистая правда; он просил меня об этом не раз,
и притом с настойчивостью, которая могла бы поспорить с вашей.
- Мисс Эйр, повторяю, вы можете уйти. Сколько раз я должен это
повторять? Отчего вы упорно продолжаете сидеть у меня на коленях, когда я
попросил вас удалиться?
- Мне и здесь хорошо.
- Нет, Джен, вам не может быть здесь хорошо, ваше сердце далеко - оно с
вашим кузеном, с этим Сент-Джоном. А я-то считал, что моя маленькая Джен
целиком принадлежит мне! Я верил, что она меня любит, даже когда она меня
покинула; это была капля меду в океане горечи. Хотя мы и были разлучены,
хотя я и оплакивал горючими слезами нашу разлуку, - я все же не мог
допустить, чтобы та, о ком я так тоскую, полюбила другого. Но бесполезно
горевать. Оставьте меня, Джен, уезжайте и выходите замуж за Риверса.
- Ну, так столкните меня, сэр, прогоните меня, - добровольно я вас не
покину.
- Джен, мне так дорог звук вашего голоса, он вновь воскрешает во мне
надежду, он такой правдивый. Он напоминает мне то, что было год назад. Я
забываю, что вы связаны иными узами. Но я не такой безумец... Идите...
- Куда же мне идти, сэр?
- Своей дорогой - с мужем, которого вы себе избрали.
- Кто же это?
- Вы знаете - это Сент-Джон Риверс.
- Он мне не муж и никогда им не будет. Сент-Джон меня не любит, и я его
не люблю. Он любил (по-своему, не так, как вы умеете любить) красивую
молодую девушку по имени Розамунда и хотел на мне жениться только потому,
что видел во мне подходящую подругу для миссионера, к чему та совершенно не
подходит. Он человек возвышенной души, но он суров, а со мной холоден, как
айсберг. Он не похож на вас, сэр; я не чувствую себя счастливой в его
присутствии. У него нет ко мне снисходительности, нет и нежности. Его не
привлекает даже моя молодость, он ценит во мне лишь мои полезные моральные
качества. И я должна вас покинуть, сэр, и отправиться к нему?
Я невольно содрогнулась и инстинктивно прижалась к своему слепому, но
горячо любимому хозяину. Он улыбнулся.
- Как, Джен? Это правда? И отношения между вами и Риверсом
действительно таковы?
- Безусловно, сэр. О, вам незачем ревновать! Я просто хотела немножко
вас подразнить, чтобы отвлечь от грустных мыслей; я считала, что гнев для
вас полезнее скорби. Но раз вам так дорога моя любовь, успокойтесь. Если бы
вы только знали, как я вас люблю, вы были бы горды и довольны. Все мое
сердце принадлежит вам, сэр! Оно ваше и останется вашим, хотя бы даже злой
рок навеки удалил меня от вас.
Он поцеловал меня, но вдруг лицо его вновь потемнело от мрачных дум.
- Жалкий слепец! Калека! - пробормотал он горестно.
Я ласкала его, желая утешить. Я знала, о чем он думает, и хотела об
этом заговорить, но не решалась. Когда он отвернулся на мгновение, я
увидела, как из-под его закрытого века скатилась слеза и потекла по
мужественному лицу. Сердце мое переполнилось.
- Я совсем, как старый, разбитый молнией каштан в торнфильдском саду, -
заговорил он спустя некоторое Время. - И какое имеет право такая развалина
требовать, чтобы весенняя жимолость обвила ее свежей листвой?
- Вы вовсе не развалина, сэр, и не дерево, разбитое молнией, вы могучий
зеленеющий дуб. Цветы и кусты будут и без вашей просьбы расти у ваших
корней, им отрадна ваша благостная тень; и, поднимаясь кверху, они прильнут
к вам и обовьют вас, ибо ваш могучий ствол служит им надежной опорой.
Он снова улыбнулся: мои слова утешили его.
- Ты говоришь о друзьях, Джен? - спросил он.
- Да, о друзьях, - отвечала я не совсем уверенно, так как имела в виду
большее, чем дружбу, но не могла найти подходящего слова. Он пришел мне на
помощь.
- Ах, Джен! Но я хочу иметь жену!
- В самом деле, сэр?
- Да. Это для вас новость?
- Конечно, вы об этом ничего еще не говорили.
- Это неприятная для вас новость?
- Смотря по обстоятельствам, сэр, смотря по вашему выбору.
- Вы его сделаете за меня, Джен. Я подчинюсь вашему решению.
- В таком случае, сэр, выберите ту, что любит вас больше всех.
- Ну, тогда я выберу ту, кого я больше всех люблю. Джен, вы пойдете за
меня замуж?!
- Да, сэр.
- За несчастного слепца, которого вам придется водить за руку?
- Да, сэр.
- За калеку, на двадцать лет старше вас, за которым вам придется
ходить?
- Да, сэр.
- Правда, Джен?
- Истинная правда, сэр.
- О моя любимая! Господь да благословит тебя и наградит!
- Мистер Рочестер, если я хоть раз совершила доброе дело, если меня
когда-либо осеняла благая мысль, если я молилась искренне и горячо, если
стремилась только к тому, что справедливо, - теперь я вознаграждена! Быть
вашей женой для меня вершина земного счастья.
- Это потому, что ты находишь радость в жертве.
- В жертве? Чем я жертвую? Голодом ради пищи, ожиданием ради исполнения
желания? Разве возможность обнять того, кто мне мил, прижаться губами к
тому, кого я люблю, опереться на того, кому я доверяю, - значит принести
жертву? Если так, то, конечно, я нахожу радость в жертве.
- И ты готова терпеть мои немощи, Джен? Мириться с убожеством?
- Его не существует для меня, сэр. Теперь, когда я могу быть
действительно вам полезной, я люблю вас даже больше, чем раньше, когда вы, с
высоты своего величия, хотели только дарить и покровительствовать.
- До сих пор мне была ненавистна помощь, мне было противно, когда меня
водили за руку, а теперь я чувствую, как мне это будет приятно. Мне было
тяжело опираться на плечо наемника, но отрадно чувствовать, что моя рука
сжимает маленькие пальчики Джен. Лучше полное одиночество, чем постоянная
зависимость от прислуги; но нежная забота Джен будет для меня неиссякаемым
источником радости. Я люблю Джен, но любит ли она меня?
- Всем существом, сэр.
- Если дело обстоит так, то нам нечего больше ждать: нам надо
немедленно обвенчаться.
Он говорил с жаром, в нем пробуждалась его прежняя пылкость.
- Мы должны стать нераздельными, Джен; нечего откладывать, надо
получить разрешение на брак и обвенчаться.
- Мистер Рочестер, я только сейчас заметила, что солнце сильно
склонилось к западу и Пилот уже убежал домой обедать. Дайте мне взглянуть на
ваши часы.
- Прицепи их к своему кушаку, Джен, и оставь их у себя; мне они больше
не нужны.
- Уже около четырех часов, сэр. Вы не голодны?
- Через два дня должна быть наша свадьба, Джен. Теперь не нужно ни
нарядов, ни драгоценностей, - все это ничего не стоит.
Солнце уже высушило капли дождя на листьях, ветер стих; стало жарко.
- Знаешь, Джен, у меня на шее, под рубашкой, надето твое жемчужное
ожерелье. Я ношу его с того дня, когда потерял мое единственное сокровище, -
как воспоминание о нем.
- Мы пойдем домой лесом, это самая тенистая дорога. Но он продолжал
развивать свои мысли, не обращая внимания на мои слова.
- Джен, ты, наверно, считаешь меня неверующим, но мое сердце сейчас
полно благодарности к всеблагому богу, дающему радость на этой земле. Его
взор не то, что взор человека, - он видит яснее и судит не так, как человек,
но с совершенной мудростью. Я дурно поступил: я хотел осквернить мой
невинный цветок, коснуться его чистоты дыханием греха. Всемогущий отнял его
у меня. В своем упорстве я чуть не проклял посланное свыше испытание,