Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
меня, - недоумевала я, нажимая обеими руками на
тугую ручку двери, не поддававшуюся моим усилиям. - Кого я сейчас увижу,
кроме тети Рид? Мужчину или женщину?" Ручка, наконец, повернулась, дверь
открылась, я вошла, низко присела и, подняв глаза, увидела черный столб: по
крайней мере такое впечатление на меня произвела в первую минуту узкая,
одетая в черное, прямая, как палка, фигура, стоявшая на ковре перед камином;
угрюмое лицо напоминало высеченную из камня маску; она венчала эту колонну
подобно капители.
Миссис Рид сидела на своем обычном месте у камина; она сделала мне
знак. Я подошла, и она представила меня каменному незнакомцу, сказав:
- Вот девочка, по поводу которой я обратилась к вам.
Он - ибо это был мужчина - медленно повернул голову в мою сторону, его
серые глаза, поблескивавшие из-под щетинистых бровей, вонзились в меня, и он
строго сказал густым басом:
- Ростом она мала; сколько же ей лет?
- Десять лет.
- Так много? - недоверчиво отозвался он и продолжал еще несколько
мгновений рассматривать меня, затем спросил: - Как тебя зовут, девочка?
- Джен Эйр, сэр.
Пробормотав эти слова, я посмотрела на незнакомца; он показался мне
очень высоким, - но ведь я сама была очень мала; черты лица у него были
крупные и, так же как весь его облик, суровые и резкие.
- Ну, Джен Эйр, ты хорошая девочка?
Невозможно было ответить на этот вопрос утвердительно: все в маленьком
мирке, в котором я жила, были обратного мнения. Я молчала. Миссис Рид
ответила за меня выразительным покачиванием головы и добавила:
- Может быть, чем меньше об этом говорить, мистер Брокльхерст, тем
лучше...
- Очень жаль. В таком случае нам с ней придется побеседовать. - Фигура
его сломилась под прямым углом, он сел в кресло против миссис Рид.
- Поди сюда, - сказал он.
Я ступила на ковер перед камином; мистер Брокльхерст поставил меня
прямо перед собой. Что за лицо у него было! Теперь, когда оно находилось
почти на одном уровне с моим, я хорошо видела его. Какой огромный нос! Какой
рот! Какие длинные, торчащие вперед зубы!
- Нет более прискорбного зрелища, чем непослушное дитя, - особенно
непослушная девочка. А ты знаешь, куда пойдут грешники после смерти?
- Они пойдут в ад, - последовал мой быстрый, давно затверженный ответ.
- А что такое ад? Ты можешь объяснить мне?
- Это яма, полная огня.
- А ты разве хотела бы упасть в эту яму и вечно гореть в ней?
- Нет, сэр.
- А что ты должна делать, чтобы избежать этого?
Ответ последовал не сразу; когда же он, наконец, прозвучал, против него
можно было, конечно, возразить очень многое.
- Я лучше постараюсь быть здоровою и не умереть.
- А как можно стараться не умереть? Дети моложе тебя умирают ежедневно.
Всего два-три дня назад я похоронил девочку пяти лет, хорошую девочку; ее
душа теперь на небе. Боюсь, что этого нельзя будет сказать про тебя, если
господь тебя призовет.
Не смея возражать ему, я уставилась на его огромные ноги, протянутые на
ковре, и вздохнула, - мне хотелось бежать от него за тридевять земель.
- Я надеюсь, это вздох из глубины сердца и ты раскаиваешься, что была
источником стольких неприятностей для твоей дорогой благодетельницы?
"Благодетельница! Благодетельница! - повторяла я про себя. - Все
называют миссис Рид моей благодетельницей. Если так, то благодетельница -
это что-то очень нехорошее".
- Ты молишься утром и вечером? - продолжал допрашивать меня мой
мучитель.
- Да, сэр.
- Читаешь ты Библию?
- Иногда.
- С радостью? Ты любишь Библию?
- Я люблю Откровение, и книгу пророка Даниила, книгу Бытия, и книгу
пророка Самуила, и про Иова, и про Иону...
- А псалмы? Я надеюсь, их ты любишь?
- Нет, сэр.
- Нет? О, какой ужас! У меня есть маленький мальчик, он моложе тебя, но
выучил наизусть шесть псалмов; и когда спросишь его, что он предпочитает -
скушать пряник или выучить стих из псалма, он отвечает: "Ну конечно, стих из
псалма! Ведь псалмы поют ангелы! А я хочу уже здесь, на земле, быть
маленьким ангелом". Тогда он получает два пряника за свое благочестие.
- Псалмы не интересные, - заметила я.
- Это показывает, что у тебя злое сердце, и ты должна молить бога,
чтобы он изменил его, дал тебе новое, чистое сердце. Он возьмет у тебя
сердце каменное и даст тебе человеческое.
Я только что собралась спросить, каким образом может быть произведена
эта операция, когда миссис Рид прервала меня, приказав сесть, и уже сама
продолжала беседу:
- Мне кажется, мистер Брокльхерст, в письме, которое я написала вам три
недели назад, я подчеркнула, что эта девочка обладает не совсем теми чертами
характера и наклонностями, которых я могла бы желать. И если вы примете ее в
Ловудскую школу, я бы очень просила вас, пусть директриса и наставницы как
можно строже следят за нею и борются с ее главным грехом - наклонностью к
притворству и лжи. Я нарочно говорю об этом при тебе, Джен, чтобы ты не
вздумала вводить в заблуждение мистера Брокльхерста.
Недаром я боялась, недаром ненавидела миссис Рид! В ней жила постоянная
потребность задевать мою гордость как можно чувствительнее! Никогда я не
была счастлива в ее присутствии, - с какой бы точностью я ни выполняла ее
приказания, как бы ни стремилась угодить ей, она отвергала все мои усилия и
отвечала на них заявлениями, вроде только что ею сделанного. И сейчас это
обвинение, брошенное мне в лицо перед посторонним, ранило меня до глубины
души. Я смутно догадывалась, что она заранее хочет лишить меня и проблеска
надежды, отравить и ту новую жизнь, которую она мне готовила; я ощущала,
хотя, быть может, и не могла бы выразить это словами, что она сеет неприязнь
и недоверие ко мне и на моей будущей жизненной тропе; я видела, что мистер
Брокльхерст уже считает меня лживым, упрямым ребенком. Но как я могла
бороться против этой несправедливости?!
"Конечно, никак", - решила я, стараясь сдержать невольное рыдание и
поспешно отирая несколько слезинок, говоривших о моем бессильном горе.
- Притворство - поистине весьма прискорбная черта в ребенке, - заявил
мистер Брокльхерст. - Оно сродни лживости, а все лжецы будут ввергнуты в
озеро, горящее пламенем и серой. Во всяком случае, миссис Рид, за ней
установят надзор. Я поговорю с мисс Темпль и с наставницами.
- Я хотела бы, чтобы она была воспитана в соответствии со своим будущим
положением, - продолжала моя благодетельница. - Пусть научится смиряться и
быть полезной. Что касается каникул, то она, с вашего позволения, будет
проводить их в Ловуде.
- Ваши решения, сударыня, в высшей степени разумны, - отозвался мистер
Брокльхерст. - Смирение - это высшая христианская добродетель, она как
нельзя лучше пристала воспитанницам Ловуда; поэтому я требую, чтобы ее
развитию в детях уделялось особое внимание; я специально изучал вопрос, как
успешнее смирять в них суетное чувство гордости, и совсем на днях мне
пришлось получить приятное подтверждение достигнутых мною успехов: моя
вторая дочь Августа посетила со своей мамой школу и, вернувшись домой,
воскликнула: "Папочка, какие все девочки в Ловуде простые и смирные - волосы
зачесаны за уши, фартуки длинные-предлинные; а эти холщовые сумки поверх
платья... совсем как дети бедняков. Они смотрели на нас с мамой во все
глаза, - добавила моя дочка, - будто никогда не видели шелковых платьев".
- Мне очень приятно это слышать, - отозвалась миссис Рид. - Обыщи я всю
Англию, я едва ли нашла бы более подходящую систему воспитания для такой
девочки, как Джен Эйр. Строгость, мой дорогой мистер Брокльхерст, - я стою
за строгость решительно во всем!
- Непоколебимая строгость, сударыня, первая обязанность христианина.
Что касается Ловуда, этому принципу подчинено все: неприхотливая пища,
скромная одежда, строгий распорядок дня, закаляющий характер и приучающий к
трудолюбию, - таков строй жизни этого дома и его обитателей.
- И это совершенно правильно, сэр. Значит, я могу быть спокойна, что
девочку примут в Ловуд и там воспитают в соответствии с ее положением и
видами на будущее!
- Конечно, сударыня! Мы поместим ее в этот вертоград избранных душ. И я
надеюсь, что она будет благодарна за столь высокую привилегию.
- Итак, я пришлю ее возможно скорее, мистер Брокльхерст, потому что,
уверяю вас, я жажду освободиться от ответственности, которая стала для меня
в конце концов слишком обременительной.
- Конечно, конечно, сударыня! А теперь пожелаю вам доброго здоровья. Я
возвращусь в Брокльхерст в течение ближайших двух недель: викарий, мой друг
и благодетель, раньше ни за что не отпустит меня. Но я извещу мисс Темпль,
чтобы она ожидала новую девочку. Таким образом, с приемом не будет никаких
затруднений. До свидания!
- До свидания, мистер Брокльхерст! Передайте мой привет миссис Августе,
и Теодоре, и мистеру Брокльхерсту, Броутону Брокльхерсту.
- Не премину, сударыня! Девочка, вот тебе книжка "Спутник ребенка";
прочти ее с молитвой, особенно "Описание ужасной и внезапной смерти Марты
Дж., дурной девочки, предавшейся пороку лжи и обмана".
С этими словами мистер Брокльхерст вручил мне тощую брошюрку, аккуратно
вшитую в папку, и, позвонив, чтоб ему подали экипаж, уехал. Миссис Рид и я
остались одни. Несколько минут прошло в молчании; она шила, а я наблюдала за
ней. Ей могло быть тогда лет тридцать шесть, тридцать семь. Это была женщина
крепкого сложения, с крутыми плечами и широкой костью, невысокая, полная, но
не расплывшаяся: у нее было крупное лицо с тяжелой и сильно развитой нижней
челюстью; лоб низкий, подбородок массивный и выступающий вперед, рот и нос
довольно правильные; под светлыми бровями поблескивали глаза, в которых не
отражалось сердечной доброты. Кожа у нее была смуглая и матовая; волосы
почти льняные; сложение прочное и здоровье отличное, - она не ведала, что
такое хворь. Миссис Рид была аккуратной и строгой хозяйкой; она крепко
забрала в руки хозяйство и арендаторов, и только ее дети иногда выходили из
повиновения и смеялись над ней. Она одевалась со вкусом и умела носить
красивые туалеты с достоинством.
Сидя на низенькой скамеечке, в нескольких шагах от ее кресла, я
внимательно рассматривала ее фигуру и черты лица. В руке я держала трактат о
внезапной смерти лгуньи, - эта история особенно рекомендовалась моему
вниманию как весьма уместное для меня предостережение. То, что здесь сейчас
произошло, - слова, сказанные миссис Рид мистеру Брокльхерсту, весь тон
этого разговора, грубого и оскорбительного для меня, еще болезненно
отдавалось в моей душе. Я вспоминала каждое слово с той же болью, с какой я
слушала их, и во мне пробуждалось горячее желание отомстить.
Миссис Рид подняла голову; ее взгляд встретился с моим, пальцы
перестали прилежно работать.
- Выйди из комнаты, возвращайся в детскую, - последовал приказ.
Вероятно, мой взгляд или что-нибудь во мне показалось ей вызывающим,
так как в ее словах звучало крайнее, хотя и затаенное раздражение. Я встала,
сделала несколько шагов к двери, затем вернулась, прошла через всю комнату и
приблизилась к ней вплотную.
Я должна была говорить: меня слишком безжалостно попирали, я должна
была возмутиться. Но как? Чем я могла отплатить моему врагу, какими
располагала средствами? Я собралась с духом и бросила ей в лицо:
- Я не лгунья! Будь я лгуньей, я бы сказала, что люблю вас; но я
заявляю, что не люблю; я ненавижу вас больше всех на свете, даже больше, чем
Джона Рида! А эту книгу о лгунье можете отдать своей дочке Джорджиане, - это
она лжет, а не я!
Руки миссис Рид все еще праздно лежали на ее работе, она остановила на
мне свой ледяной взор, замораживая меня.
- Надеюсь, ты кончила? - спросила она тоном, каким говорят со взрослым
противником и каким не обращаются к ребенку.
Эти глаза, этот голос растравили во мне всю ту неприязнь, которую я к
ней питала. Дрожа с головы до ног, охваченная неудержимым волнением, я
продолжала:
- Я рада, что вы мне не родная тетя! Никогда больше, во всю мою жизнь,
я не назову вас тетей! Я ни за что не приеду повидать вас, когда вырасту; и
если кто-нибудь спросит меня, любила ли я вас и как вы обращались со мной, я
скажу, что при одной мысли о вас все во мне переворачивается и что вы
обращались со мной жестоко и несправедливо!
- Как ты смеешь это говорить, Джен Эйр?
- Как я смею, миссис Рид? Как смею? Оттого, что это правда. Вы думаете,
у меня никаких чувств нет и мне не нужна хоть капелька любви и ласки, - но
вы ошибаетесь. Я не могу так жить; а вы не знаете, что такое жалость. Я
никогда не забуду, как вы втолкнули меня, втолкнули грубо и жестоко, в
красную комнату и заперли там, - до самой смерти этого не забуду! А я чуть
не умерла от ужаса, я задыхалась от слез, молила: "Сжальтесь, сжальтесь,
тетя Рид! Сжальтесь!". И вы меня наказали так жестоко только потому, что ваш
злой сын ударил меня ни за что, швырнул на пол. А теперь я всем, кто спросит
о вас, буду рассказывать про это. Люди думают, что вы добрая женщина, но вы
дурная, у вас злое сердце. Это вы лгунья!
Я еще не кончила, как моей душой начало овладевать странное, никогда не
испытанное мною чувство освобождения и торжества. Словно распались незримые
оковы и я, наконец, вырвалась на свободу. И это чувство появилось у меня не
без основания: миссис Рид, видимо, испугалась, рукоделие соскользнуло с ее
колен; она воздела руки, заерзала на стуле, и даже лицо ее исказилось,
словно она вот-вот расплачется.
- Ты ошибаешься, Джен! Что с тобой? Отчего ты так дрожишь? Хочешь
выпить воды?
- Нет, миссис Рид.
- Может быть, ты еще чего-нибудь хочешь, Джен? Уверяю тебя, я готова
быть твоим другом.
- Нет, неправда. Вы сказали мистеру Брокльхерсту, что у меня скверный
характер и что я лгунья; а я решительно всем в Ловуде расскажу, какая вы и
как вы со мной поступили!
- Джен ты не понимаешь: недостатки детей нужно искоренять.
- Я не лгунья! - закричала я громко и исступленно.
- Но ты несдержанна, Джен, согласись! А теперь возвращайся-ка в
детскую, будь моей хорошей девочкой и приляг, отдохни...
- Я не ваша хорошая девочка; я не хочу прилечь. Отправьте меня в школу
как можно скорее, миссис Рид, я здесь ни за что не останусь.
- Действительно, надо поскорее отослать ее в школу, - пробормотала
миссис Рид; и, собрав рукоделие, она поспешно вышла из комнаты.
Я осталась одна на поле боя. Это была моя первая яростная битва и
первая победа. Несколько мгновений я стояла неподвижно, наслаждаясь
одиночеством победителя. Сначала я улыбалась, испытывая необычайный подъем,
но эта жестокая радость угасла так же быстро как и учащенное биение моего
пульса. Ребенок не может вести борьбу со взрослыми, как вела я, не может
дать волю своим безудержным порывам и не испытать после этого укоров совести
и леденящего холода неизбежных сожалений. Степной курган, охваченный
бушующим, всепожирающим пламенем, мог бы служить эмблемой моей души, когда я
обвиняла миссис Рид и угрожала ей: та же степь, но черная, испепеленная, -
вот образ моего душевного состояния, когда, после получасового размышления в
тишине, я поняла, насколько безрассудно было мое поведение и как тяжело быть
ненавидимой и ненавидеть.
Впервые я испытала сладость мести; пряным вином показалась она мне,
согревающим и сладким, пока его пьешь, - но оставшийся после него терпкий
металлический привкус вызывал во мне ощущение отравы. С какой охотой я бы
попросила прощения у миссис Рид; но я знала - отчасти по опыту, отчасти
инстинктивно, - что она оттолкнула бы меня с удвоенным презрением и вновь
пробудила бы в моем сердце бурные порывы гнева.
Мне хотелось бы отдаться чему-нибудь более благородному, чем яростные
обличения, пробудить в своей душе более мягкие чувства, чем мрачное
негодование. Я взяла книгу - это были арабские сказки, - уселась и сделала
попытку углубиться в нее. Но я не понимала того, что читаю, мои мысли
уносились далеко, далеко, и страницы, которые я обычно находила такими
захватывающими, ничего не говорили моей душе. Тогда я открыла стеклянную
дверь столовой. Кусты стояли совершенно неподвижно: угрюмый мороз, без
солнца, без ветра, сковал весь сад. Набросив на голову и плечи подол платья,
я решила пройтись в уединенной части парка; но меня не радовали ни тихие
деревья, ни сосновые шишки, падавшие на дорогу, ни мертвые останки осени -
бурые, блеклые листья, которые ветром смело в кучи и сковало морозом. Я
прислонилась к калитке и взглянула на пустую луговину, где уже не паслись
овцы и где невысокую траву побил мороз и выбелил иней. День был хмурый,
тусклое серое небо нависло снеговыми тучами; падали редкие хлопья снега и
ложились, не тая, на обледеневшую тропинку, на деревья и кусты. И вот я,
несчастное дитя, глядела на все это и повторяла шепотом все вновь и вновь:
"Что же мне делать? Что же мне делать?"
И вдруг я услышала звонкий голос:
- Мисс Джен! Где вы? Идите завтракать! Я отлично знала, что это Бесси,
но не тронулась с места; ее легкие шаги послышались на дорожке.
- Нехорошая девочка! - сказала она. - Отчего вы не идете, когда вас
зовут?
После тех мыслей, которым я предавалась, присутствие Бесси обрадовало
меня, хотя она, как обычно, была не в духе. Но после моего столкновения с
миссис Рид и победы над ней мимолетный гнев моей няни мало меня трогал, и
мне захотелось погреться в лучах ее молодой жизнерадостности. Я обвила ее
шею руками и сказала:
- Не надо, Бесси, не браните меня.
Никогда еще я не позволяла себе такого простого и естественного порыва.
Бесси сразу же растрогалась.
- Странная вы девочка, мисс Джен, - сказала она, глядя на меня сверху
вниз, - какой-то странный и дикий ребенок. Правда, что вас отдадут в школу?
Я кивнула.
- И вам не жалко будет расстаться с бедной Бесси?
- А какое Бесси до меня дело? Она вечно бранит меня.
- Потому что вы такая чудная, пугливая и застенчивая. Надо быть смелее.
- Зачем? Ведь тогда меня будут еще больше обижать.
- Глупости! Хотя вам и достается, это верно. Когда моя мать приходила
на той неделе проведать меня, она сказала мне: "Вот уж не хотела бы, чтобы
кто-нибудь из моих ребят очутился на месте этой девочки!" А теперь идем-ка
домой, у меня для вас приятная новость.
- Уж будто, Бесси?
- Дитя! Что вы хотите сказать? Как печально вы смотрите на меня! Так
слушайте же: миссис, молодые барышни и молодой барин уезжают после обеда в
гости, так что вы будете пить чай со мной. Я скажу кухарке, чтобы она вам
испекла сладкий пирожок, а потом вы поможете мне пересмотреть ваши вещи:
скоро ведь придется укладывать ваш чемодан. Миссис хочет отправить вас из
Гейтсхэда через день-два, и вы можете отобрать себе какие угодно игрушки -
все, что вам понравится.
- Бесси, обещайте мне больше не бранить меня до моего отъезда!
- Да уж ладно! Но только будьте и вы славной девочкой и больше не
бойтесь меня! Не вздрагивайте, как только я что-нибудь порезче скажу; это
ужасно раздражает.
- Нет, я не буду бояться вас, Бесси, я к вам привыкла; скоро мне
придется бояться совсем других людей.
- Если вы будете их бояться, они не станут любить вас.
- Как и вы, Бесси?