Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
т; и, может быть, это высмеиванье и было остроумно, но
ему недоставало добродушия. Затем мисс Ингрэм села за рояль, - ее исполнение
было блестящим; она спела, - и ее голос звучал прекрасно; заговорила
по-французски с матерью, - и выяснилось, что она говорит отлично, очень
бегло и с хорошим произношением.
Мери казалась мягче и приветливее, чем Бланш. У нее были более нежные
черты и цвет лица несколько светлей (мисс Ингрэм была смугла, как испанка).
Но Мери недоставало оживления, ее лицо было маловыразительно, а глаза лишены
огня. По-видимому, ей нечего было сказать, и, усевшись в свое кресло, она
застыла в нем, словно статуя в нише. Обе сестры были в белоснежных туалетах.
Считала ли я теперь, что мисс Ингрэм действительно может стать
избранницей мистера Рочестера? Нет, я по-прежнему этого не могла бы сказать,
ведь мне было неизвестно, какие женщины ему нравятся. Если его привлекала
величественность, то величественности в ней было сколько угодно, к тому же
она была весела и блистала талантами. Большинство Мужчин, наверное,
восхищается ею, решила я. А в том, что мистер Рочестер пленен ею, я,
кажется, уже имела возможность убедиться. Последняя тень сомнения должна
исчезнуть после того, как я увижу их вдвоем.
Не думайте, читатель, что Адель все время так и сидела на скамеечке у
моих ног, - нет! Когда дамы вошли, она встала им навстречу, почтительно
присела и сказала с важностью:
- Здравствуйте, сударыни!
Мисс Ингрэм насмешливо взглянула на нее и воскликнула:
- Ах, какая куколка! Леди Лин заметила:
- Это, вероятно, воспитанница мистера Рочестера, маленькая француженка,
о которой он говорил?
Миссис Дэнт ласково взяла ее за руку и поцеловала в щеку. А Луиза и Эми
Эштон воскликнули:
- Какая прелестная девочка!
Затем они подозвали ее к себе, и она, усевшись между ними, начала
усиленно болтать то по-французски, то на ломаном английской языке, завладев
вниманием не только барышень, но и миссис Эштон и леди Лин и чувствуя себя
на седьмом небе.
Наконец подали кофе, и вошли мужчины. Я сидела в тени, если только
можно было говорить о тени в этой ярко освещенной гостиной. Оконная занавес
наполовину скрывала меня. Снова раздвинулись драпировки. Входят мужчины. Их
группа производит внушительное впечатление. Все они в черном. Большинство -
высокого роста; некоторые молоды. Генри и Фредерик Лин - сногсшибательные
щеголи; полковник Дэнт - видный мужчина с выправкой военного. Мистер Эштон,
окружной судья, держится с большим достоинством; при совершенно белых
волосах у него черные брови и усы, и это придает ему вид театрального
"благородного отца". Лорд Ингрэм, как и его сестры, очень высок. Как и они,
он красив, но, подобно Мери, кажется вялым и апатичным, точно рост заменил
ему все: живость и горячность крови и даже ум.
Но где же мистер Рочестер?
Он входит последним. Я не смотрю на арку, но вижу его. Я стараюсь
сосредоточить свое внимание на спицах и петлях кошелька, который вяжу, - мне
хотелось бы думать только об этой работе и видеть только серебряные бусинки
и шелковые нитки, лежащие у меня на коленях. Однако я отчетливо вижу его
фигуру и невольно вспоминаю нашу последнюю встречу, после того как я оказала
ему то, что он назвал важной услугой, и он держал мою руку в своей, наблюдая
за мной взглядом, полным глубокого волнения, доля которого относилась и ко
мне! Как сблизил нас этот миг! Что же произошло с тех пор, что встало между
нами? Отчего теперь мы так далеки, так чужды друг другу? Я не ждала, что он
подойдет и заговорит со мной, поэтому нисколько не удивилась, когда он даже
не взглянув на меня, уселся в другом конце комнаты и принялся беседовать с
дамами.
Как только я убедилась, что его внимание занято ими и что я могу
незаметно смотреть на него, я невольно устремила на него свой взор. Мои
глаза не повиновались мне, они то и дело обращались в его сторону и
останавливались на нем. Смотреть на него доставляло мне глубокую радость -
волнующую и вместе с тем мучительную, драгоценную, как золото без примеси,
но таящую в себе острую боль. Удовольствие, подобное тому, какое должен
испытывать погибающий от жажды человек, который знает, что колодец, к
которому он подполз, отравлен, но все же пьет божественную влагу жадными
глотками.
Должно быть, верна поговорка: "Не по хорошу мил, а по милу хорош". Лицо
моего хозяина, бледное, смуглое, с угловатым массивным лбом, широкими,
черными как смоль бровями, глубоким взглядом, резким профилем и решительным,
суровым ртом - воплощение энергии, твердости и воли, - не могло считаться
красивым, если иметь в виду обычные каноны красоты, но мне оно казалось
более чем прекрасным, оно было для меня полно интереса и неодолимого
очарования, оно лишало меня власти над моими чувствами и отдавало их во
власть этого человека. Я не хотела любить его; читатель знает, какие я
делала усилия, чтобы вырвать из своей души первые побеги этой любви; а
теперь, при мимолетном взгляде на него, они снова ожили и мощно зазеленели.
Он заставил меня опять полюбить его, хотя сам, по-видимому, даже не замечал
меня.
Я сравнивала его с гостями. Что значило перед ним галантное изящество
Линов, томная элегантность лорда Ингрэма и даже военная осанка полковника
Дэнта! Что значило все это в сравнении с природным обаянием мистера
Рочестера и его внутренней силой! Меня нисколько не восхищали ни манеры их,
ни осанка; однако я вполне допускала, что большинство женщин сочло бы их
привлекательными, красивыми, внушительными. И они же сочли бы мистера
Рочестера угрюмым и некрасивым. Я видела улыбки его гостей, слышала их смех.
В мерцании свечей было, кажется, больше души, чем в этих улыбках; звон
колокольчика был содержательнее, чем этот смех. И я видела, как улыбался
мистер Рочестер: его суровые черты смягчились, в глазах вспыхнули блеск и
нежность, взгляд стал проникновенным и ласковым. Он говорил в эту минуту с
Луизой и Эми Эштон, и меня удивило, как равнодушно они отнеслись к его
взгляду, который как будто проникал в самую глубину души; я ожидала, что они
опустят глаза и что румянец окрасит их щеки, и с радостью отметила в них
всякое отсутствие волнения. "Он для них не то, что для меня, - думалось мне,
- между ними нет ничего общего, а между нами есть - я уверена в этом; я
чувствую, как меня влечет к нему, я понимаю тайный язык его взглядов и
движений. Хотя его богатство и положение в обществе и разделяют нас, в моем
уме и в моем сердце, в моей крови и в моих нервах есть нечто, что меня
роднит с ним. Неужели это я говорила себе всего несколько дней назад, что
мое дело - только получать от него жалованье? Неужели это я запрещала себе
видеть в нем что-либо иное, кроме опекуна моей ученицы? Это было кощунством,
надругательством над природой. Все добрые, честные, сильные чувства моей
души невольно устремляются к нему. Я знаю, что должна скрывать свои
переживания, что должна убить в себе всякую надежду, должна помнить, что он
не может любить меня, - ибо, говоря, что между нами есть какое-то внутреннее
родство, я вовсе не предполагаю, что наделена той же силой влияния и той же
способностью очаровывать, как и он. Я хочу только сказать, что у нас
одинаковые с ним вкусы и ощущения. И поэтому я должна то и дело повторять
себе, что мы разлучены навеки; но, пока я живу и мыслю, я не могу не любить
его".
Подали кофе. Как только вошли мужчины, дамы защебетали, как птички.
Разговор становился все громче и веселей. Полковник Дэнт и мистер Эштон
спорят о политике; их жены внимают им. Гордые вдовы - леди Лин и леди Ингрэм
- любезно беседуют. Сэр Джордж (я забыла описать его наружность: это очень
высокий и розовощекий деревенский джентльмен) стоит перед диваном, на
котором расположились дамы, и, держа в руке чашку кофе, время от времени
вставляет слово. Мистер Фредерик Лин уселся позади Мери Ингрэм и показывает
ей книгу с великолепными гравюрами; она смотрит, улыбается, но сказать ей
нечего. Долговязый и флегматичный лорд Ингрэм стоит, скрестив руки, за
спинкой кресла, на которое уселась веселая и живая Эми Эштон. Время от
времени она поглядывает на него и трещит, как сорока; он нравится ей больше,
чем мистер Рочестер. Генри Лин поместился на скамеечке у ног Луизы. Адель
примостилась тут же. Он пытается говорить с девочкой по-французски, и Луиза
хохочет над его ошибками. Кто же будет парой Бланш Ингрэм? Она стоит у стола
одна, грациозно склонясь над альбомом. Видимо, она ждет, чтобы кто-нибудь
подошел к ней; но слишком долго ждать она не намерена. Она сама подыщет себе
собеседника.
Мистер Рочестер, поговорив с Эштонами, отходит к камину; теперь он
один. Бланш делает несколько шагов и становится против него.
- А мне казалось, мистер Рочестер, что вы не любите детей.
- Так оно и есть.
- Тогда ради чего вы взяли на себя заботу об этой куколке (она указала
на Адель)? Где вы ее подобрали?
- Я не подобрал ее, она была оставлена мне.
- Вам следовало отправить ее в школу.
- Я не мог сделать этого. Школы слишком дороги.
- Ну, вы, вероятно, держите для нее гувернантку. Я только что видела
здесь какую-то особу, - она ушла? Ах нет, она все еще сидит вон там, за
шторой. Вы, конечно, платите ей? По-моему, это стоит не дешевле, и вам в
результате приходится содержать двоих.
Я боялась, или, говоря по правде, надеялась, что упоминание обо мне
заставит мистера Рочестера хоть раз взглянуть в мою сторону, и невольно
забилась поглубже в угол. Но он даже не повернул головы.
- Я об этом не подумал, - сказал он равнодушно, глядя прямо перед
собой.
- Конечно, вы, мужчины, никогда не считаетесь ни с экономией, ни со
здравым смыслом. Вы бы послушали, что говорит мама насчет гувернанток: у нас
с Мери, когда мы были маленькими, их перебывало по крайней мере с десяток.
Одни были отвратительны, другие смешны. И каждая по-своему несносна. Ведь
правда, мама?
- Что ты сказала, мое сокровище?
Молодая особа, представлявшая собой это сокровище, повторила свой
вопрос с надлежащим пояснением.
- Ах, моя дорогая, не упоминай о гувернантках! Одно это слово уже
действует мне на нервы. Бестолковость, вечные капризы!.. Поверьте, я была
просто мученицей! Слава богу, эта пытка кончилась.
Тут миссис Дэнт наклонилась к благочестивой даме и что-то шепнула ей на
ухо. По ответу я поняла, что миссис Дэнт напомнила ей о присутствии здесь
одной из представительниц этой проклятой породы.
- Тем лучше, - заявила леди. - Надеюсь, это послужит ей на пользу. - И
добавила тише, но достаточно громко, чтобы я слышала: - Я сразу обратила на
нее внимание. Ведь я отличная физиономистка и читаю на ее лице все
недостатки этой породы.
- Какие же это недостатки, мадам? - громко спросил мистер Рочестер.
- Я вам на ухо скажу, какие, - ответила она и трижды многозначительно
качнула своим тюрбаном.
- Но мое любопытство пройдет, оно жаждет удовлетворения именно сейчас.
- Спросите у Бланш, она ближе к вам, чем я.
- О, не отсылай его ко мне, мама. Я могу сказать обо всем этом племени
только одно: они несносны! Правда, я не слишком от них пострадала и скорее
старалась им сама насолить. Какие проделки мы с Теодором устраивали над
нашей мисс Уилсон, и миссис Грейс, и мадам Жубэр! Мери была слишком большой
соней, чтобы участвовать в таких шалостях. Особенно смешно было с мадам
Жубэр. Мисс Уилсон была жалким, болезненным существом, слезливым и
ничтожным, и она не стоила того, чтобы с ней бороться, а миссис Грэйс была
груба и бесчувственна, на нее ничто не действовало. Но бедная мадам Жубэр!
Как сейчас вижу ее ярость, когда мы, бывало, окончательно выведем ее из себя
- разольем чай, раскрошим на полу хлеб с маслом, начнем подбрасывать книги к
потолку и оглушительно стучать линейкой по столу и каминными щипцами по
решетке. Теодор, ты помнишь это веселое время?
- Да, конечно, помню, - грассируя, отозвался лорд Ингрэм. - Бедная
старушенция обычно кричала: "Ах, гадкие дети!" А тогда мы начинали читать ей
нотации за то, что она дерзает учить таких умных детей, как мы, а сама так
невежественна.
- Да, я помню. А потом, Тедо, я помогала тебе изводить твоего учителя,
этого бедного мистера Вининга, ходячую проповедь, как мы его звали. Он и
мисс Уилсон осмелились влюбиться друг в друга, - по крайней мере мы с Тедо
так решили. Нам удалось подметить нежные взгляды и вздохи, которые казались
нам признаками de la belle passion [нежных чувств (фр.)], и все скоро узнали
о нашем открытии. Мы воспользовались им для того, чтобы выжить их из нашего
дома. Мамочка, как только узнала об этой истории, усмотрела в ней
безнравственные тенденции. Разве не так, леди мать?
- Разумеется, душа моя, и я была права. Поверь, существует тысяча
причин, по которым любовные интрижки между гувернантками и учителями не
могут быть допущены ни на мгновение ни в одном порядочном доме. Во-первых...
- Помилосердствуй, мама, избавь нас от перечислений. Право же, мы сами
все это знаем: опасность дурного примера для невинных детских душ,
рассеянность влюбленных - и отсюда пренебрежение своими обязанностями; затем
взаимное их понимание и поддержка, а отсюда дерзость, мятеж и полный
беспорядок. Я права, баронесса Ингрэм из Ингрэм-парка?
- Мой чистый ангел, ты права, как всегда.
- Тогда не о чем больше и говорить. Давайте переменим тему.
Эми Эштон, которая не слышала или не обратила внимания на этот приказ,
заявила своим кротким голоском маленькой девочки:
- А мы с Луизой тоже дразнили нашу гувернантку, но она была так добра,
что все решительно переносила. Ничем нельзя ее было вывести из себя. Она
никогда на нас не сердилась. Ведь верно, Луиза?
- Никогда! Мы могли делать что угодно: шарить в ее столе или рабочей
корзинке, все перевернуть вверх дном в ее ящиках. Она была так добродушна,
что давала нам все, чего бы мы ни попросили.
- Ну, - заметила мисс Ингрэм с саркастической усмешкой, - кажется, все
теперь займутся воспоминаниями о своих гувернантках. Во избежание этого я
еще раз предлагаю другую тему. Мистер Рочестер, вы поддерживаете меня?
- Сударыня, я поддерживаю вас в этом, как и во всем остальном.
- Тогда беру дальнейшее на себя. Сеньор Эдуардо, вы нынче в голосе?
- Донна Бианка, если вы прикажете, я буду в голосе.
- А тогда, сеньор, слушайтесь моего королевского приказа - приведите в
готовность ваши легкие и другие вокальные органы, чтобы служить моим
желаниям.
- Кто не захочет быть Риччио [Риччио Давид (1540-1566) - итальянский
музыкант, фаворит Марии Стюарт, королевы Шотландской] при столь божественной
Мери?
- Бросьте вашего Риччио! - воскликнула она, тряхнув кудрями и
направляясь к роялю. - Я считаю, что скрипач Давид был препротивным
субъектом, черный Босвел [Босвел Джемс Хэпберн (1536-1578) - шотландский
аристократ. Был женат на Марии Стюарт] нравится мне гораздо больше.
По-моему, мужчина ничего не стоит, если в нем нет чего-то дьявольского.
Пусть история говорит что угодно, но, мне кажется, он был как раз таким
диким, неистовым героем злодейского типа, какому я согласилась бы отдать
свою руку.
- Джентльмены, вы слышите? Кто из вас больше всего похож на Босвела? -
воскликнул мистер Рочестер.
- Я бы сказал, что, пожалуй, вы, - отозвался полковник Дэнт.
- Клянусь честью, я вам чрезвычайно благодарен! - отозвался мистер
Рочестер.
Мисс Ингрэм, с горделивой грацией усевшись за рояль, расправила вокруг
себя пышные складки своей белоснежной одежды и заиграла бравурное
вступление. Вместе с тем она продолжала говорить. Очевидно, она была сегодня
в ударе. Ее речи и выражение лица были предназначены, казалось бы, для того,
чтобы не только вызывать восхищение, но прямо-таки ослеплять своих
слушателей. Сегодня она, видимо, собиралась показать себя особенно
бесшабашной и смелой.
- О, мне так надоели наши теперешние молодые люди! - восклицала Бланш,
исполняя оглушительные пассажи на рояле. - Бедные, ничтожные существа,
которые не смеют шага сделать за решетку папиного парка и даже до решетки
боятся дойти без маминого позволения и охраны. Это люди, которые только и
заняты своим красивым лицом, белыми руками и маленькими ногами. Как будто
настоящему мужчине нужна красота! Как будто очарование не является
исключительным преимуществом женщины, ее законным достоянием и наследием!
Некрасивая женщина - это просто оскорбление природе. От мужчин же требуется
только одно - сила и решительность. Пусть их девизом будет охота, стрельба,
война, - все остальное вздор. Будь я мужчиной, мой девиз был бы именно
таков.
- Когда я решу выйти замуж, - продолжала она, сделав паузу, хотя никто
ей не возражал, - я найду себе такого мужа, который не будет соперничать со
мной в красоте, а скорее будет оттенять ее. Я не потерплю соперника у своего
престола, моя власть должна быть безраздельна; я хочу, чтобы он любовался
только мной, а не собственным отражением в зеркале. А теперь, мистер
Рочестер, пойте, я буду вам аккомпанировать.
- Повинуюсь.
- Вот песенка корсара. Вы знаете теперь мое отношение к корсарам.
Поэтому спойте ее con spirite [с воодушевлением (ит.)].
- Приказания, исходящие из уст мисс Ингрэм, кажется, воспламенили бы
стакан снятого молока.
- Берегитесь! Если вы не сумеете мне угодить, я пристыжу вас, показав,
как нужно исполнять такие вещи.
- Вы хотите выдать мне премию за неспособность? Теперь я уж наверное
провалюсь.
- Ну, смотрите! Если вы это сделаете нарочно, я вам назначу
соответствующее наказание.
- Мисс Ингрэм должна быть снисходительна, так как она может возложить
наказание, превышающее человеческие силы.
- Объясните, что это значит? - приказала молодая дама.
- Извините меня, сударыня, никаких объяснений здесь не нужно. Чуткость
должна подсказать вам, что ваша нахмуренная бровь уже является серьезнейшим
наказанием.
- Пойте, - снова приказала Бланш и заиграла громкий аккомпанемент.
"Теперь я могу ускользнуть", - решила я. Но звуки, раздавшиеся вслед за
тем, заставили меня остановиться. Миссис Фэйрфакс говорила, что у мистера
Рочестера прекрасный голос, - и действительно, у него был глубокий, мощный
бас, в который он вкладывал особое чувство, особую выразительность. Этот
голос проникал в сердце и странно волновал. Я подождала, пока последний
глубокий и полный звук замер и снова зажурчал прерванный на мгновение
разговор. Тогда я выбралась из своего уголка и вышла через боковую дверь,
которая, к счастью, находилась поблизости. Я очутилась в узеньком коридоре,
ведущем в холл. Сделав несколько шагов, я заметила, что у меня развязалась
ленточка туфли, и чтобы завязать ее, опустилась на колено на ковер у
подножия лестницы. В это время за мной открылась дверь из столовой. Кто-то
из мужчин вышел оттуда. Я торопливо поднялась и очутилась лицом к лицу с
мистером Рочестером.
- Как вы поживаете? - спросил он.
- Очень хорошо, сэр.
- Отчего вы не подошли и не поговорили со мной в гостиной?
Мне казалось, что я могла задать ему тот же вопрос; но я не осмелилась
и просто сказала:
- Я не решилась беспокоить вас, так как вы, види