тарший лейтенант Дик. Только совсем недавно ему дали старшего. Сначала  как
обычно он нас долго ругал: что ленивые, что служить не хотим.
   - Отрастили сорокасантиметровые х..и, а толку - них..я!  -  было  любимым
его изречением, которое он частенько ввертывал в свою речь.
   Неожиданно Дик сменил голос, сделал его мягким, доверительным и говорит:
   - Ладно! Теперь давайте начистоту. У кого там ноги болят или еще что, кто
не может бегать кроссы - выйти из строя!
   Ноги от потертостей болели у многих, но все стояли на месте,  не  решаясь
выйти.
   - Что, все могут бегать? У всех нормальное здоровье, ноги  не  сбиты,  ни
натертостей, ни мозолей, ничего нет?.. Почему молчите? Или что,  разуть  всю
роту и проверять у каждого?.. Давайте, давайте! Выходите!
   Из каждого взвода вышли и стали перед  строем  по  два-три  человека.  Из
нашего взвода вышел я и еще один  по  прозвищу  "Змий"  -  за  долговязость.
Оказавшись перед строем, я мгновенно осознал, что совершил  ужасную  ошибку.
Но было уже поздно. Один курсант из соседнего взвода, только сделал один шаг
вперед и сразу же вернулся обратно, но его  все  равно  пинками  выгнали  из
строя. Тут же сержанты зашипели:
   - Ну все, сынки! Вам п..дец!
   Убедившись, что больше никто  не  выйдет,  Дик  сразу  изменил  голос  на
жесткий:
   - Вот, рота, смотрите! Вот симулянты и шланги! Вот кто тянет роту  назад!
Надо с ними разобраться, чтобы больше такого не было!
   От досады у меня все внутри опустилось:
   - Все! Влип! Влип в историю! Вот дурак! Попался на такую дешевую  уловку,
как будто служу первую неделю! Зачем вышел из строя?!
   Роту отбили. Как только Дик ушел домой, сразу во всех взводах  послышался
сержантский мат и громкий счет:
   - Рас-два! Рас-два! Работаем все! - курсанты начали выполнять  физические
упражнения. Кто-то прямиком отправился драить туалет.
   Взвод качался долго. Только мы со Змием, как больные, по команде  Шлапака
лежим в постелях и "отдыхаем".
   - Качайтесь, качайтесь! Благодарите за это Ученого и Змия.  Прикидываются
шлангами. Жалуются, как маменькины сыночки, -  время  от  времени  напоминал
Шлапак взводу. - Нех... с такими нянчиться!  Что,  никто  не  может  с  ними
разобраться?.. Ничего, время  есть  до  утра  -  будете  качаться,  пока  не
поумнеете!
   Тут в наш адрес полетела первая угроза:
   - Ну шланги, вам сегодня - п..дец! - зло  и  громко,  чтоб  слышали  все,
оскалился Сергей Якубович. - Лежите, отдыхаете - а нам  из-за  вас  качайся!
Вам это просто так не сойдет! Вы это запомните надолго!
   Якубович был самым здоровым во взводе. До этого у меня с ним были  вполне
нормальные отношения, к тому же мы были почти земляки - он был тоже сибиряк,
родом из Тюменской области. Однако,  когда  я  вернулся  из  медсанбата,  то
заметил, что он изменился - стал циничным и высокомерным.
   Затем Шлапаков распорядился, чтобы мы со Змием пошли драить  туалеты.  Но
там уже вовсю наводили блеск "шланги" и "симулянты" из  других  взводов.  Мы
пошли в умывальную комнату и приступили к уборке.  Немного  погодя  туда  же
зашли старшина роты, трое  сержантов  и  вместе  с  ними  Якубович.  Видимо,
сержанты с Якубовичем заранее  поговорили,  поскольку  настрой  у  него  был
агрессивный и решительный. Якубович  сразу  подошел  к  Змию  и  процедил  с
ненавистью:
   - Что, чадо, бл.., жалуешься? Из-за вас, шлангов, весь взвод качают! - и,
не дожидаясь ответа, ударил его несколько раз.
   Сержанты были очень довольны и постоянно поддерживали действия Якубовича:
   - Правильно! Так и надо! Добавь еще!
   - Давай, теперь с Ученым, - сказал старшина  роты,  -  А  то  он  слишком
умный! Умеет прикидываться - то колено ушибет, теперь мозоль натер!
   И мне досталось не меньше. Получать от своего же курка  -  унизительно  и
обидно. Ответить Якубовичу я не решился - он намного здоровей  и,  вдобавок,
за  его  спиной  стояла  свора  сержантов.  Сержанты  посмеялись,  похвалили
Якубовича и все они пошли спать.
   В тот день в наряд по роте заступил Горохно Михаил -  курсант  из  нашего
взвода. Внешний вид у Михаила никак не  походил  на  десантника  -  толстый,
неуклюжий увалень. Кроссы бегал всегда позади всех - на  пинковой  тяге;  на
турнике не мог сделать ни то чтобы подъем-переворотом, хорошо, если хоть раз
дотягивал подбородком до перекладины. Он вместе с Елкиным прибыл в учебку из
Феодосии, на две недели позже всех. К тому  времени  нам  казалось,  что  мы
служим уже вечность, и поэтому страшно им завидовали.
   Горохно все видел и ему,  видно,  тоже  захотелось  покататься  на  чужом
хребту:
   - Эй, Ученый! Иди писсуары мой! Кому сказал!
   - Много хочешь! Ты дневальный - тебе и пахать!
   - Что ты сказал?! Повтори! - и пошел на меня с агрессивным видом.
   Я шваброй, которой мыл пол, размахнулся и  пару  раз  огрел  наступающего
Горохно. Тут мы сцепились. Драка оказалась  непродолжительной  -  на  шум  и
крики примчался старшина:
   - А ну разойдись нах..! Чо это ты, Ученый, развоевался? А-а?! Туалет, что
ли, не хочешь мыть? Это тебе не в институтах учиться!  Давай,  давай,  делай
что говорят! Знаем вас, хитрожопых - специально в институты поступаете, лишь
бы в армии не служить! А кто Родину защищать будет?! Рабочий  класс  за  вас
должен два года в сапогах торчать?! Все вы -  недоноски  и  шланги!..  Чадо!
Давай, вперед на писсуары!
   Это был для меня самый черный день за всю службу.  С  того  дня  Якубович
стал быстро преображаться в отношениях с  другими:  вскоре  он  окончательно
превратился в жлоба, и ему стали уступать, как более сильному. За  несколько
месяцев службы он понял и принял для себя  армейское  правило:  хочешь  жить
лучше - сделай так, чтобы другой стал жить хуже. Его стали назначать старшим
на работах и ставили дежурным по роте. Таким  же  стал  его  первый  друг  -
Сорокин. Так в нашем взводе появились и взросли жлобы-надсмотрщики.
   После полученного урока у меня уже и в мыслях не было обращаться к  врачу
- терпел все как должное, даже, превозмогая боль, старался не хромать, чтобы
не привлекать внимание сержантов.
 
   РАВНЕНИЕ НА ЛУЧШИХ
 
   Настоящий десантник - это наглая рожа,
   крепкий желудок и ни капли совести.
   (Из альбома солдата)
 
   Пребывание в учебке подходило к концу. В  начале  ноября  нашему  призыву
предстояло разъехаться по  воинским  частям  и  там  дослуживать  оставшиеся
полтора года. Близилось время нового - ноябрьского - призыва, и мы,  получив
необходимые знания об армии, должны были освободить им казармы.
   Перед  самым  выпуском  из  учебки   почти   всем   операторам-наводчикам
присваивалось звание ефрейтора. Однако двум-трем курсантам в  каждом  взводе
звание все же не присвоили, и я попал в их число. Поначалу я недоумевал:
   - Как же так? Зачеты сдавал нормально, отстрелялся из курсового  пулемета
нормально, ну разве промахнулся из орудия по танку - так мазали многие.
   Впрочем, на зачетных стрельбах мало кто стрелял сам: только запрыгивали в
башню и тут же переползали в десантный отсек.  А  вместо  оператора  стрелял
сержант, который загодя находился в БМД, благодаря чему показатели у  взвода
были выше.
   Видимо, я не вписывался в образ настоящего десантника, который должен  не
просто быстро выполнять любое задание командира, а, что самое  главное,  при
этом все тяготы и унижения армейской службы переносить свободно, легко, даже
с улыбкой; должен гордиться, что посчастливилось служить не где-нибудь, а  в
элитных воздушно-десантных войсках.
   Я вспомнил комсомольское собрание, прошедшее пару месяцев назад. Началось
оно как  всегда:  в  расположении  роты  расставили  рядами  табуретки,  все
расселись. В первом ряду сели взводные офицеры и ротный. Тут  присутствовали
все без исключения, поскольку весь личный состав  состоял  в  комсомоле.  Те
немногие, которые прибыли в учебку не  будучи  комсомольцами,  в  первый  же
месяц в срочном порядке вступили в ряды ВЛКСМ.
   Все шло по обкатанному регламенту:  сначала  избрали  рабочий  президиум,
который занял свое место за покрытым красной материей столом, потом  комсорг
роты   предложил   стандартную   повестку   дня    -    подведение    итогов
социалистического  соревнования  между  взводами  за  отчетный  период.   Ее
одобрили единогласно. После чего  слово  было  предоставлено  докладчикам  -
комсоргам взводов.
   Пока комсорги выступали со своими речами, перед нами  на  стене  укрепили
два листа  ватмана.  На  первом  плакате  было  написано  большими  красными
буквами: "Лучшие курсанты роты" и столбиком перечислялось с десяток фамилий.
Прочитав этот список, я вначале подумал, что произошла ошибка, поскольку это
был полный перечень всех жлобов роты: Баскаль, Карташов, Якубович...
   Я смотрел и глазам своим не верил: "Это же ведь подонки и сволочи!  И  на
этих ублюдков мне надо еще равняться?"
   Получилось так, что те,  кто  на  гражданке  чудом  избежал  тюрьмы,  тут
оказались на хорошем счету. Один из них еще до армии за то, что с  компанией
избили парня так, что тот оказался в больнице, даже проходил  по  уголовному
делу. Пока шло следствие, начался  призыв  и  он  успел  улизнуть  в  армию.
Буквально недавно пришла справка из прокуратуры, в которой сообщалось, что в
связи с тем, что обвиняемый служит в Вооруженных Силах,  уголовное  дело  на
него прекращается.
   У меня сомнений не было, что эти списки составлялись по мнениям сержантов
- зам. комвзводов. Баскаль сразу попал им в любимчики. Со своим  взводом  он
бегал редко и не работал - сержанты его пригрели, доверив работу в каптерке:
перекладывать старые и новые хэбэ, сапоги, прочие принадлежности. Он  был  в
доску свой - кому надо, подчинялся, а главное  -  кого  надо,  давил.  Такой
ценный кадр приглянулся и офицерам, и они оставили его в учебке  командовать
молодым пополнением. Потом рассказывали, как он из своего  взвода  все  соки
выжимал. Баскаль прославился тем, что изобретал и  внедрял  в  практику  все
новые и новые виды наказаний. Одно из изобретений  называлось  -  "поставить
взвод в угол". На вечерней зарядке Баскаль командовал:
   - Взвод! В угол! - курки срывались с постелей и с ходу  рыбкой  ныряли  в
угол казармы, прямо друг на друга, образуя живую кучу. А Баскаль подходил  и
хлестал ремнем тех, кто был на поверхности, приговаривая: "Десантник  всегда
должен телом прикрыть товарищей!" - и так по нескольку раз за  вечер.  Между
собой курсанты его иначе как "фашистом" не называли.
   ...На втором плакате под  заглавием  "Отстающие  роты"  помещался  другой
список. Увидев в нем среди прочих фамилий  свою,  я  был  ошарашен:  "Ничего
себе! Почему, интересно, я хуже других? - Зачеты сдаю спокойно,  не  то  что
некоторые олухи (один даже искал на политической карте мира Англию  в  Южной
Америке); кроссы бегаю нормально, подтягиваюсь - тоже. Еще  в  школе  я  два
года посещал стрелковую секцию и имел разряд по стрельбе,  поэтому  и  здесь
стрелял хорошо, а автомат Калашникова  разбирал  и  собирал  вообще  быстрее
всех. За что же такая немилость?" - но этого никто не объяснял.
   Собрание продолжалось с час. Поговорили о комсомольских делах,  похвалили
лучших, огульно пожурили отстающих, отметив, что им необходимо  исправиться,
единодушно приняли повышенные  комсомольские  обязательства  на  предстоящий
период. На этом собрание закончилось.
   Такие вещи, как попасть в отстающие, просто так не проходят - обязательно
должны быть приняты меры. Сразу же после собрания Жарков построил наш взвод:
   - Кто у нас отстающий? Выйти из строя!
   Из строя вышли отстающие - я  и  еще  двое  курсантов.  Почему-то  Жарков
обратился лишь ко мне:
   - Курсант Бояркин.
   - Я!
   - Почему х..во служим?
   Я и сам хотел бы узнать,  почему  так  оказалось,  но  молчал,  чтобы  не
обострять и без того тяжелую обстановку. Что у курсанта нет такого  права  -
оправдываться или, что еще хуже - жаловаться - я  усвоил  давно.  Если  тебя
ругают - значит, виноват и все! Тут дозволено отвечать только: "Так точно!",
"Виноват!", "Исправлюсь!" - в крайнем случае: "Не могу знать!". Любое  слово
в свое оправдание может стать роковым - ведь у  Жаркова  с  сержантами  было
полное взаимопонимание, и замеченное ими даже малейшее недовольство на  лице
молодого  лейтенанта  неизбежно  повлечет  за  собой   вполне   определенные
последствия. Разумеется, все произойдет не на глазах лейтенанта.
   - Что молчишь?
   - Не могу знать, товарищ лейтенант!
   - А я дам тебе  время  подумать.  В  наряде  и  поразмыслишь.  Так,  всем
отстающим - наряд вне очереди!
   - Есть наряд вне очереди! - и мы прямиком отправились сменять дневальных.
   Постепенно я стал понимать, что попал в какую-то  страну-зазеркалье,  где
все наоборот - хорошее считается плохим, а плохое  -  хорошим,  где  утеряны
нравственные ориентиры, где надо брать пример с моральных уродов.
   В роте было несколько человек, кого выгнали из институтов за двойки.  Как
правило, все они были хорошими парнями,  и  с  ними  можно  было  откровенно
поговорить и встретить понимание.  Им  была  чужда  идеология  подавления  и
подчинения  себе  других.  Сержанты  этих  курсантов,  с  прерванным  высшим
образованием, откровенно недолюбливали и распределяли  на  самые  грязные  и
тяжелые работы. Знай я об этом заранее, то мою учебу в  университете  хранил
бы как страшную тайну.
   Исключением был только один несостоявшийся студент - курсант из соседнего
взвода, родом с Кавказа, здоровый как бык. Интеллигентности в  нем  не  было
вообще. Как он сам рассказал, его "срезали" на первом же  экзамене  еще  при
поступлении в ВУЗ. Ни на один вопрос в билете он ничего ответить не смог,  а
когда экзаменатор стал задавать наводящие  вопросы,  то  воспринял  это  как
личное оскорбление.
   - Вэд видыт - нихэра нэ знаю. Заачэм спращиват? А-а? Заачэм  над  чэловэк
издэватса? Заачэм над мэна смэятса? Нэ стэрпэл - как  у..бал  ему  у  морду!
Мэна нах... и вып..дылы.
   Большинство же курсантов еще  на  гражданке  проходило  "школу  жизни"  в
техникумах и училищах, и у них уже сложилось вполне правильное представление
о предстоящей службе в армии - повсюду в этих учебных заведениях  процветало
насилие старших курсов над младшими, сильных над слабыми.
   - Что, Бояркин, - с недоверием  переспрашивали  они  у  меня,  -  вот,  к
примеру, в общаге к тебе подрулит кто-нибудь со  старшего  курса  и  скажет,
чтоб ты сгонял ему за пивком. И что, откажешься?
   - Да у нас такого никогда не было! Наоборот,  кто  старше  курсом  всегда
поможет тем, кто моложе. У нас там все равны!
   Но мои рассказы воспринимались с недоверием:
   - Врешь ты все! Чтобы старшие не гоняли младших - такого быть не может!
 
   ПОСЛЕДНИЕ ДЕНЬКИ
   На одном из  учебных  занятий  офицер,  кончив  излагать  свой  материал,
посмотрел на часы. Оставалось еще немного  времени,  и  он  решил  нам  дать
полезный совет на будущее:
   - Скоро  вы  прибудете  в  часть...  А  там  кое-где  имеет  место  такое
отвратительное  явление  -  дедовщина...  Найдутся  такие  солдаты,  которые
захотят свою работу переложить на вас. Но вы не теряйтесь - ну раз стерпишь,
ну - два, а потом бери табуретку и бей по башке! Сразу зауважают!  Поймут  с
кем имеют дело и отстанут. Главное - не  бояться.  Сейчас  везде  борются  с
неуставными отношениями. О случившемся обязательно доложите командиру - он в
обиду не даст. Знайте - за издевательство над молодыми - трибунал! Там сразу
этих сукиных сынов отправляют в дисциплинарный батальон года на два. Так что
законы на вашей стороне. Держитесь вместе, будьте смелее, не поддавайтесь  -
и все будет в порядке!
   Взвод внимательно слушал добрые наставления офицера, но каждый уже  давно
знал, что неписаные законы  в  армии  гораздо  сильнее  Устава  и  Уголовных
статей.
   В учебке дедовщина проявлялась не в чистом виде. Все мы - курсанты - были
одного майского призыва, а сержанты были нашими командирами, и им полагалось
нас гонять. Свои первые впечатления о  дедовщине  мы  получили  наблюдая  со
стороны за солдатами из хоз.взвода. Там их  было  поровну  -  и  молодых,  и
старослужащих - однако отношения между призывами были далеко не на равных.
   Старослужащие повара на кухне не появлялись вообще.  Приготовлением  пищи
занимались  исключительно  молодые.  Старослужащие  только  отправляли  сюда
посыльных, чтобы те приносили им еду прямо в роту.
   Однажды,  когда  я  работал  в  варочной,  в   комнату   заскочили   двое
дедов-поваров. Они сбежали с занятий, прихватив с собой автомат.  Настроение
у них было игривое. Один из дедов гаркнул молодому повару:
   - Тащи что-нибудь пожрать! Живо, бля-я!
   Тот сразу исчез в дверях и вскоре вернулся, неся  в  тарелках  котлеты  и
хлеб. Деды быстро расправились с котлетами, вытряхнули из карманов  патроны,
забили их в магазины  и,  хохоча,  открыли  пальбу  короткими  очередями  по
висящим на крюках тушам. Перестреляв все патроны и  повеселившись  от  души,
они бросили автомат прямо на пол, крикнув молодому:
   - Почистишь пушку и отнесешь на место!  -  а  сами  прямиком  через  окно
вывалили наружу и устремились в поле загорать на солнышке.
   Как-то раз молодому повару, который то ли не  поспевал  с  приготовлением
обеда, то ли сделал что-то не так, вызвали на  помощь  повара,  отслужившего
год. Когда он вошел  на  кухню,  весь  его  внешний  вид  излучал  настоящее
бешенство. Схватив лежащую на столе толстую, внушительных размеров доску для
резки овощей, он с маху обрушил ее на молодого.
   Заслышав за перегородкой шум и крики, я и еще двое курков  через  большую
щель стали с интересом наблюдать за тем, что происходило в варочной.
   Старший повар размахивался доской и бил ею молодого со всей силы. Под его
ударами молодой свалился в ванну с водой, куда мы кидали очищенную картошку,
и, будучи не в силах встать, лишь укрывал голову  руками,  а  после  каждого
удара из него вырывался жалобный крик.
   Несмотря на изобилие сотрясающих воздух ругательств, я так и не понял,  в
чем состояла вина молодого.
   Наконец повар-наставник воспитание  закончил,  бросил  доску  и  закурил.
Прохаживаясь из стороны в сторону, он заметил нас - курков -  работающих  за
перегородкой,  где  мы  чистили  картошку.  Видимо,  от  нечего  делать  ему
захотелось пообщаться, и он зарулил к нам и разговорился. Настроение у  него
сразу переменилось. С нами он шутил, смеялся, трепался обо всем: сразу видно
- уже отошел сердцем. Мы для него были просто равные собеседники, потому что
не вместе служили, и наша призывная молодость для него особого  значения  не
имела. Повар по манере разговора и чисто внешне был очень похож на  отпетого
уголовника. К тому же это схожесть усиливалась отсутствием у него нескольких
передних зубов, но он ничуть не смущался этого дефекта  и  хохотал  во  весь
рот. Когда же разговор зашел о том, что учебка не вечна,  и  что  скоро  нам
придется разъезжаться, повар оживился еще больше:
   - Вы счастливчики, что попали в ВДВ, а  не  в  какие-нибудь  там  чмошные
войска! В стройбате вас давно бы уже отпидарасили - там молодых первым делом
ставят раком и прут в ж... и защеку суют! Даже не разговаривают!  Ой,  бл..,
что там творится! Страшное дело! Порядки - как на зоне! С самого начала  как
зап..дят, так и пропал - два года на других пахать будешь. Что стройбат, что
зона - один, бл.., х... в ж... разница!
   Сделав глубокую затяжку, повар продолжал:
   - У нас дисциплина, но порядок! Законы  строгие.  Год  оттарабанил  -  не
е..ет! - дальше жить можно! Служба тяжелая - понятное дело, но все ее тянут!
   Мы, покуривая, внимали каждому его слову:
   - Значит, поначалу тяжело будет?
   - У-у-у!!! - радостно закивал головой повар. - Когда в  часть  прибудете,
челюсти только так лететь будут! Вы учебку всегда добрым  словом  вспоминать
будете, как детский сад!
 
   МАЛЫЙ ДЕМБЕЛЬ
   В последний  день  перед  отъездом  я  и  Смолин  Андрей  были  назначены
посыльными в штабе полк