законы
самой природы. Хоть эти законы и не прописаны ни в  каком  кодексе  и  ни  в
каком уставе, все же по ним живут все армейские коллективы, и они определяют
поведение всех солдат без исключения.
   В ротах полностью властвует  закон  подчиненности  по  призывам,  который
гласит: "старший призыв - всегда прав". Коллектив  роты  небольшой  -  около
семидесяти человек - все на виду и все друг друга  знают.  Но  в  отношениях
между солдатами из разных  рот  зачастую  действует  уже  иной  закон:  "кто
сильнее - тот и прав".
   Как прямое проявление так и  сложное  хитросплетение  этих  двух  главных
законов и образует все разнообразие неуставных взаимоотношений.
   Hеуставщиной были пропитаны все отношения между  десантниками.  Постоянно
по этой причине приключались всякие неожиданные случаи.
   Идешь по территории части и смотришь далеко-о вперед и по сторонам.  Если
где на пути встречается группа работающих, то лучше не испытывать  судьбу  и
обойти стороной. А чуть  зазевался  -  остановят,  дадут  в  руки  лопату  и
заставят ишачить. Случалось,  что  так  припахивали  даже  дедов,  когда  те
отбивались от своих.
   В столовой после приема пищи уборка со стола, естественно - забота  самых
молодых. Когда взвод уходит на построение, они  относят  грязную  посуду  на
мойку. Вот тут их и подстерегают опасности. Наряд  по  кухне  -  солдаты  из
других рот - зная, что посуду приносят одни молодые,  старались  их  тут  же
перехватить. Они, стоя у  дверей  мойки  с  большущими  черпаками  в  руках,
отрезали возможные пути к отступлению:
   - Стой, нах..! Куда, бл.., направился! Hазад!
   - У нас построение! Меня ждут!
   - А меня е..ет, что тебя ждут? Давай, сука, мой!
   Привыкшие к повиновению молодые  берут  тряпку  и  моют  тарелки,  искоса
поглядывая на дежурных. Стоит дежурному  чуть  отвлечься,  как  они  бросали
работу и пулей вылетали из кухни. Hо так  запросто  улизнуть  получалось  не
всегда. Подождав немного на улице, на  выручку  отправляется  дед:  посылать
молодых бесполезно - их тоже заодно могут припахать. Теперь все решает сила:
наворочает  дед  дежурным,  значит  хорошо  -  отбил  молодого,  а  окажутся
посильней дежурные - то дед сам и получит, и поработает.
   И все-таки жизнь в условиях неуставных отношений здесь в  части  была  во
сто раз спокойнее и легче, чем там - в учебке, где мы жили по уставу.
   А пока в часть не  прибыли  духи,  все  хлопоты  по  уборке  помещений  и
обслуживанию старослужащих лежали на нас - черпаках. Было трудно, и мы ждали
прибытия духов, как самых дорогих гостей.
   Духи еще находились в карантине - так называется  отстойник  для  обкатки
новобранцев. Там  за  полтора  месяца  они  проходят  курс  молодого  бойца:
осваивают строевой шаг, учатся правильно отдавать честь, заучивают уставы  и
сдают кросс. Получив необходимый минимум знаний, чтобы влиться  в  армейский
коллектив, они принимают присягу, и их развозят по частям.
   Мой приятель-черпак,  уже  носивший  погоны  капрала  с  двумя  "соплями"
(лычками), и в общем-то неплохой  парень,  в  ожидании  пополнения  радостно
потирал руки:
   - Поскорей бы эти черти приезжали. Хоть отдышимся! - размышления на  тему
о новом пополнении действовали на него как бальзам, и он, оживившись, уже  с
оптимизмом глядел в будущее. -  Припашем  их  как  миленьких!  Задр..чим  до
смерти! Я ждать не  буду!  Выберу  одного,  кто  позачуханней,  исп..жу  для
начала, а потом на себя заставлю пахать! Сразу и другие меня бояться  будут!
Hичо! Будет и у нас праздник! Нас гоняли как шакалов, и мы их, бл..ей, будем
гонять не меньше! Помяни мое слово!
   Слушая такие откровения, я только удивлялся:
   - Ну и дает! Сам же от старослужащих терпит все, сам  же  их  поносит,  а
теперь  решил  им  же  сподобиться?  -  однако  вслух,  дабы   не   прослыть
ненормальным, только буркнул:
   - Да, конечно. Поскорей бы уж приехали.
   у меня уже ума хватало чтобы не учить других благородству. Для себя же  я
определился однозначно: молодые - тоже люди, и никого унижать не стану, а уж
тем более не смогу переродиться в жлоба.
 
   САМОВОЛКА
   Утром прапорщик  Касьянов,  прихватив  две  красные  повязки  с  надписью
"Патруль" и по пути взяв с собой меня, поскольку я  первый  попался  ему  на
глаза, подошел к дежурному по роте сержанту  и  предупредил,  чтобы  нас  не
искали:
   - Я с Бояркиным пошел в патруль. Вернемся к обеду.
   В патруле я еще ни разу не был и такому повороту дел сильно  обрадовался.
В патруль ходить - это совсем не то что на  турнике  и  брусьях  потеть.  Hо
только мы вышли из расположения роты, даже не успели дойти до ворот КПП, как
Касьянов снял с руки свою повязку и отдал ее мне:
   - Вот что... У меня в городе дела, так что я пошел. А  ты,  давай,  здесь
где-нибудь схоронись, чтоб тебя никто не  видел.  Понимаешь?..  Вот.  Hу,  к
обеду придешь.
   Я с досадой смотрел на уходящего Касьянова и думал:
   - Hи хрена себе! Да где же я спрячусь? Увидят,  спросят:  -  Сачкуешь?  -
обязательно вломят. А вот этого мне совсем не надо! Дураком  буду,  если  не
воспользуюсь таким случаем. Hадо сматываться - хоть отдохну денек!
   Где находятся слабые места в ограждении части, всему личному составу было
хорошо известно. Я перемахнул через забор и зашагал по направлению к  жилому
массиву. Первым делом завернул в булочную, купил там батон-плетенку и  вошел
в подъезд соседней пятиэтажки. Устроившись на подоконнике третьего этажа,  я
с тоской  смотрел  в  окно  и  жевал  булку.  Там  на  улице  представлялась
удивительная  картина:  выдался  замечательный  солнечный   день,   неспешно
прогуливали своих детей молодые мамы, бегали и весело  кричали  мальчишки  и
девчонки, по  своим  делам  проходили  прохожие.  Как  это  здорово  -  быть
свободным! Идешь, куда хочешь, делаешь - что пожелаешь. Hи у кого  рядом  не
стоит сержант и не командует. Ведь даже не понимают - какие они счастливые!
   Иногда раздавалось клацанье замка и, искоса бросив на  меня  безразличный
взгляд,  мимо  проходил  редкий  жилец.  Довольно  быстро  с  батоном   было
покончено, и я вновь отправился в булочную и купил там еще два.  Обед  решил
пропустить - уж больно рискованно - могут припахать, а так хочется  остаться
наедине со своими мыслями.
   Весь день, чтоб не попасться настоящему патрулю, я проторчал в  подъезде.
Вернулся в часть только к ужину.  Это  был  единственный  "самоход"  за  всю
службу, который, как  показали  дальнейшие  события,  заменил  собой  и  все
увольнительные, и отпуск.
 
   БОЕВАЯ ТРЕВОГА
   Ночь 10-го декабря. Где-то  через  час  после  отбоя  зазвенел  звонок  и
замигала лампочка, сигнализирующая тревогу. Встрепенувшийся от сонных мыслей
дневальный, как и требует того устав гарнизонной службы, сразу же прокричал:
   - Рота, подъем! Тревога!
   Под одеялами зашевелились:
   - Чего шум поднял? Крыша поехала?
   Из разных мест показались сонные лица. В недоумении они смотрели друг  на
друга и по сторонам. Не найдя взглядом  офицера  -  у  тумбочки  стоял  один
дневальный - старослужащие не торопились вставать:
   - Какая еще тревога?!
   - Э-э, потише ори! Это, наверное, в проводах коротнуло.
   Дневальный сконфуженно замолчал и уже с недоверием поглядывал  в  сторону
звонка.
   Умудренные  жизненным   опытом   старослужащие,   досконально   изучившие
однообразный и нехитрый армейский порядок, твердо знают - никакая тревога не
может ворваться в часть  неожиданно.  Неведомыми  путями  офицерский  состав
узнает  заранее  о  готовящейся  проверке,  которая  зачастую  начинается  с
тревоги, и, чтобы быть перед  начальством  на  высоте,  командир  загодя  на
вечерней поверке проводит инструктаж: еще раз напомнит каждому солдату, куда
ему нужно бежать и что он  должен  делать.  И  только  убедившись,  что  все
солдаты морально подготовлены и не подведут, командир объявляет отбой.  Ночь
проходит спокойно. Как правило, только утром, минут за десять до положенного
по распорядку подъема, подается команда: "Тревога!" - и все идет точно,  как
в кино: солдаты срываются  с  коек,  в  мгновение  ока  одеваются  и  мчатся
разбирать оружие.
   К той боевой  тревоге,  по  которой  ночью  10-го  декабря  была  поднята
витебская воздушно-десантная дивизия, никто не готовился.
   ...Лампочка и звонок тревоги  продолжали  работать.  Дневальный  стоял  в
растерянности - может, какой сбой в сигнализации?
   Тут зазвенел находящийся на тумбочке телефон. Выслушав  короткий  приказ,
дневальный бросил трубку телефона и заорал во весь голос:
   - РОТА, ПОДЪЕМ! ТРЕВОГА!!! РОТА, ПОДЪЕМ! ТРЕВОГА!!!
   Быстро поспрыгивали со своих коек на втором ярусе встревоженные  молодые.
Нехотя стали пробуждаться обитатели нижнего яруса  -  старослужащие.  Они  с
трудом отрывали утомленные недолгим сном тела от манящих теплом  коек.  Одни
лишь приподнимались, чего-то  ожидая,  другие  садились  на  край  койки,  в
недоумении озираясь по сторонам.
   - Hе успели лечь - а уже подъем! Что случилось?
   Hекоторые из дедов,  глухо  бранясь,  все-таки  начали  одеваться.  А  по
казарме под грохот топающих сапог все более уверенно неслось снова и снова:
   - РОТА, ПОДЪЕМ! ТРЕВОГА!!! РОТА, ПОДЪЕМ! ТРЕВОГА!!! - с каждым разом  все
сильнее подгоняя отстающих. И те, кто поначалу вставать не торопился, теперь
наспех одевались на ходу. Расхватав оружие, личный  состав  роты  построился
перед казармой, механики-водители и операторы-наводчики побежали в  автопарк
к своим боевым машинам, а посыльные помчались будить офицеров.
   Ворота автопарка открылись. Из них в ночную прохладу,  скрежеща  железом,
выезжали  десятки  БМДшек.   Немного   отъехав,   они   останавливались   на
забетонированной площадке. Механики,  чуть  погазовав,  оставляли  двигатели
работающими, давая им прогреться, а сами скорее выползали из  люков:  внутри
БМД, даже в такую далеко  не  морозную  погоду,  царил  холод.  Броня  своей
металлической   поверхностью   вытягивала   через   одежду   живое    тепло.
Сгруппировавшись в кучки, от которых холодный ветер  относил  табачный  дым,
солдаты поеживались и оживленно  разговаривали,  ожидая  дальнейших  команд.
Кое-кто из механиков копошился в двигателе, устраняя мелкие  поломки.  То  и
дело кто-нибудь забегал в парк или выходил из ворот.
   Спустя час, к  автопарку  подъехали  груженые  ящиками  бортовые  машины.
Подоспевший офицер скомандовал:
   - Строиться!.. Давай, живей!.. Слушай команду! Там в ящиках, - он  махнул
в сторону бортовых машин, - боевые снаряды.  Понятно?..  Теперь  так:  ящики
разгрузить, вскрыть и полностью укомплектовать  все  БМД.  Что  останется  -
распихайте внутри или  укрепите  снаружи.  Все  берем  с  собой!  Hичего  не
оставлять! Ясно? Закончите, - сразу в расположение роты. Все!  Приступить  к
работе!
   Из казармы к нам на подмогу  прибыло  пополнение.  Мы  быстро  разгрузили
ящики. Солдаты по двое несли их к своим БМД. Там ящики вскрывали, а  снаряды
передавали  цепочкой  в  башенное  отделение.  Увидев,  что   снаряды   были
действительно боевые, все сразу оживились:
   - Вот это да! Как на войну собираемся!
   - Да! Что-то тут не то - на стрельбах только болванками стреляем!
   Я быстро установил в конвейер 40 осколочных и  кумулятивных  снарядов,  и
еще три ПТУРСа. Снарядов оказалось много. Часть оставшихся  ящиков  затащили
внутрь БМДшек, часть стали привязывать веревками на броне.
   Когда ящики были укреплены, я побежал в расположение роты за лентами  для
пулеметов. А там уже  трудились  вовсю.  На  полу  лежали  цинки  с  боевыми
патронами. Много ящиков уже было вскрыто, и все - и молодые и  старослужащие
- вручную набивали  пулеметные  ленты.  Трудились  молча  и  сосредоточенно,
где-то догадываясь, что эти патроны  предназначены  вовсе  не  для  фанерных
мишеней - на стрельбище боевые патроны выдаются только  на  огневом  рубеже.
Гранатометчикам,   механикам-водителям   и   командирам   отделений   выдали
пистолеты. Невиданное дело! Так  не  снаряжали  ни  на  какие,  даже  самого
крупного масштаба, учения.
   Офицеры тоже не знали,  к  чему  мы  готовимся  и  что  нас  ожидает.  От
предчувствия надвигающихся важных событий все были в возбужденном состоянии.
   Уложив собранные ленты в металлические коробки, я уносил их в БМД и снова
прибегал за следующими коробками.
   Во время одной из ходок по возвращении в казарму я заметил,  что  в  роте
вместе с нашими работают совсем незнакомые солдаты.
   - Это кто такие? - спросил я.
   - А-а! Духов из карантина привезли.
   Такое важное событие, как время прибытия  нового  призыва,  все  знают  с
точностью - к обеду их привезут, или к ужину. Но этот - ноябрьский призыв  -
прибыл раньше на две недели, совершенно неожиданно. Это могло  быть  вызвано
только чрезвычайными обстоятельствами.
   Их, как оказалось, тоже одновременно с нами подняли по  тревоге  и  сразу
после этого на машинах развезли по воинским частям.  Как  приехали  этой  же
ночью, наспех, без всяких торжеств они приняли присягу, и их распределили по
ротам.
   Всю  ночь  до  самого  утра  безостановочно  шла  подготовка  к   походу:
укладывались нужные вещи в дорогу, снаряжались, дозаправлялись  машины.  Все
было так необычно, так  серьезно,  что  не  оставалось  никаких  сомнений  -
намечается что-то чрезвычайное, что-то глобальное,  и  нас,  возможно,  ждут
очень интересные события.
   Весь личный состав  полка  хорошо  знал  недавнее  боевое  прошлое  нашей
дивизии: как одиннадцать лет назад, в августе 1968 года,  витебская  дивизия
первой высаживалась в Праге и брала  под  свой  контроль  важнейшие  объекты
столицы. Эти события в Чехословакии многие офицеры вспоминали  с  гордостью:
именно там они получили свой первый боевой опыт, там же  они  получили  свои
первые боевые награды. И как они нам рассказывали - только их перебросили  в
Чехословакию, так сразу же среди солдат прекратились неуставные отношения.
   - Эх! Хорошо бы еще что-нибудь подобное  произошло  или  заварушка  какая
случилась! Вот было бы здорово! - не отрываясь от  дел,  думал  я.  -  А  то
служба в части только начинается - не прошло и двух недель как  распределили
в роту, а старшие призыва уже наседают. И днем и ночью  покоя  от  них  нет.
Если ничего не изменится - страшно представить, что меня здесь ждет еще!  Да
хоть бы нас куда закинули! Хоть к черту на рога! Лишь бы отсюда свалить!
   Утром полк построился на плацу, и так мы простояли почти полдня.  Зарядил
мокрый снег. Кругом лужи, снег, слякоть. Мы,  поеживаясь  от  холода,  ждали
офицеров, которые, проверив у нас снаряжение, ушли в штаб  и  все  никак  не
возвращались. Чего они там решали - никто не знал. Только во второй половине
дня дали распоряжение продолжать дальнейшую подготовку к  походу.  Поскольку
предыдущую ночь почти не спали, отбились сразу после ужина.
   Около четырех утра подъем. Позавтракали в столовой и сразу пошли занимать
места в машинах. Уже в шесть часов боевая колонна, оглушая рокотом пустынные
улицы Витебска, двинулась через утренний город в сторону военного аэродрома.
   В расположении части осталась лишь небольшая  группа  солдат  для  охраны
территории.
 
   В ТЕПЛОМ ЛЕСУ
   Отъехав от Витебска несколько километров по  дороге  ведущей  к  военному
аэродрому, колонна остановилась. По команде личный состав покинул  машины  и
БМДшки. Уже без солдат техника поехала дальше, а мы пешей колонной  вошли  в
лес, который тянулся невдалеке широкой полосой. За лесом, в двух километрах,
находился военный аэродром. Но до аэродрома мы не дошли и разбили  лагерь  в
самом лесу со странным названием "теплый": в нем полк всегда останавливался,
когда проводились учения. Тут на учениях я еще не был, но очень скоро понял,
отчего лес назывался "теплым".
   Мы быстро разожгли костры, поставили палатки. Одна палатка на целый взвод
- около двадцати человек. Для утепления на пол накидали  хвойных  веток,  но
все равно холод выгонял всех из палатки к костру.
   Постоянно греться у огня могли позволить себе только старослужащие.  Они,
развалившись и  усевшись  поближе  к  ласкающему  теплом  пламени,  задирали
воротники кверху и, покуривая, вели беседы, поворачивая  к  огню  поочередно
разные бока и посматривая, чтобы десантура не  прогорела.  А  если  все-таки
возгорание случалось, то возгоревшийся, матерно  бранясь,  бил  по  тлеющему
месту, выгоняя искры и веселя окружающих.
   В это время молодые  согревались  физически:  ломали  деревья  и  таскали
бревнышки и ветки для костра. Топоров у нас не было. На дерево, что  посуше,
карабкалось несколько молодых, и, расшатывая ствол, принуждали гнуться его к
земле. За макушку цеплялась еще подмога, и, дружно поднатужившись:
   - И-и, раз!.. И-и, раз!.. - дерево с треском повергали в снег. Оставалось
при  помощи  дубин  отломать  большие  ветки,  а  мелочь  срубали  саперными
лопатками.
   Самым  слабым  местом  в  зимнем  обмундировании  были  кирзовые  сапоги.
Подтаявший снег проникал в  сапоги  через  мелкие  щели  вдоль  подошвы  или
сыпался через голенище. Портянки, промокнув, леденели. Просушить же портянку
было делом не простым - все подступы к костру занимали суровые деды и, чтобы
лишний раз их не  раздражать  своим  присутствием,  кто  помоложе,  старался
держаться подальше. Если счастливчику удавалось пробраться к огню, то он, не
мешкая, первым делом извлекал свои влажные портянки и водил  ими  по  самому
краю пламени, а из них валили  клубы  пара.  Таким  же  образом  сушились  и
сапоги, после чего их густо натирали черным кремом, чтобы они хоть ненадолго
оставались водонепроницаемыми.
   Ночами было особенно тяжко. Морозец крепчал, спрятаться  от  него  негде.
Весь дрожишь, руки и ноги коченеют, усталость валит в сон, а заснуть в такой
холод невозможно. В голове одна мысль: "Как я еще не околел?  Неужто  дотяну
до рассвета?" Осознавая всю безысходность положения, я в полубреду  подгонял
каждое идущее мгновение: "Скорей бы рассвет. Забыться бы до утра".
   Так тянулись долгие ночные часы.  И  молодым  и  старослужащим  одинаково
нелегко приходилось переносить выпавшие на их долю  испытания.  И,  главное,
никто не знал, когда же кончится этот кошмар, эта пытка холодом - пребывание
в "теплом" лесу.
   Но, наконец, светало, и над деревьями всплывало солнце.  Под  его  лучами
холод отступал, все начинали суетиться - начинался новый день.
   Одна была радость - поесть. Как только машина привозила  походную  кухню,
сразу  же  начиналось  всеобщее  оживление.  Повар  наваливал  кашу  большим
черпаком, а молодые, тесня друг друга, прорывались к нему,  поднимая  кверху
свои котелки. Первые горячие котелки скорее несли  изголодавшимся  дедам,  а
после шли за своей порцией. Обычно под конец раздачи каши всем не хватало, и
отпускная норма понижалась до самого донышка.
   Подкрепившись, старослужащие устраивали перекур, а молодые  приступали  к
чистке их и своих котелков. Если у деда сигареты кончались, то он  окликивал
первого же молодого:
   - Воин, бля-я! Сигарету! - и тот с готовностью выдает строгому наставнику
одну или несколько - сколько потребует. Было хуже,  если  в  этот  момент  у
молодого сигарет не было.
   - Чо?! Даю тебе две минуты! - и скороговоркой добавлял.  -  Время  пошло!
Осталось одна минута!
   Тут же мчишься добывать курево и, обычно заняв у товарища-однопризывника,
скорее бежишь обратно к уже рассерженному двадцатилетнему "деду".
 
   ЖИТЕЙСКИЕ МЕЛОЧИ
   С момента боевой тревоги весь  личный  состав  был  экипирован  полностью
по-боевому.  Это  означало,  что  у  каждого  находилось   целое   хозяйство
подотчетных ему вещей. Основная их часть крепилась к ремню, забивая  его  от
пряжки до крючка:  штык-нож,  котелок,  аптечка,  фляжка,  саперная  лопата,
подсумок для магазинов, подсумок для гранат. Остальное хранилось в РД(рюкзак
десантный).
   Несколько раз на дню объявлялись построения для  проверки  наличия  этого
имущества и  оружия.  Если  недосчитывались