какой-нибудь  вещи,  то  ротный
коротко и тихо говорил виновному:
   - Рожай как хочешь, но к следующей проверке чтобы было,  -  и  смело  шел
докладывать, что во вверенном ему подразделении полный порядок.
   Если утеря происходила у деда,  в  этом  ничего  страшного  не  было.  Он
подходил к молодому и  запросто,  без  лишних  объяснений,  забирал  у  него
недостающее.  Возмущаться  или  протестовать  по   этому   поводу   молодому
строго-настрого запрещалось суровым армейским этикетом. Бедолаге  оставалось
только одно - "рожать". К счастью, деды теряли свои вещи редко - они  вообще
не любили с ними таскаться и отдавали их на ответственное  хранение  молодым
до момента  проверки.  Молодые  их  носят  и,  соответственно,  отвечают  за
сохранность. Хотя бывало и такое:  дед,  занимаясь  любимым  развлечением  -
метанием штык-ножа в ствол дерева, ломает его или закидывает в снег, где его
днем с огнем не сыщешь. И, понятное дело, опять же  вся  ответственность  за
случившееся  лежит  только  на  молодых.  В  подобной  ситуации  напряженная
обстановка мобилизует личный состав к взаимовыручке.
   Так однажды в нашем взводе пропал штык-нож. И не важно  каким  образом  -
тут случалось  всякое:  то  могла  быть  и  честная  утеря,  или  кто  чужой
"свистнул", а может группа дюжих молодцев-десантников из соседнего батальона
подошла к отбившемуся нашему десантнику, врезали  ему  хорошенько,  чтоб  не
шумел, и забрали нож в качестве трофея.
   Сразу организовалось человек пять на выручку. За какую-то минуту недолгих
обсуждений был выработан план совместных действий. Я находился рядом  и  все
видел.
   Когда невдалеке появился солдат не  из  нашего  батальона,  группа  наших
начала бороться, перебегать, хвататься друг  за  друга.  Таким  образом  они
приблизились к тому солдату и, как бы случайно, втянули и его в  эту  возню.
Повалили отбившегося воина на снег, один из наших взгромоздился на чужака, а
другой быстро вытащил у него из ножен штык-нож и  вогнал  в  свои  пустующие
ножны. На этом спектакль моментально завершился. Актеры спокойно  разошлись.
Солдат даже не понял, в чем дело. А когда дошло - было уже поздно.
   Случилась беда и у меня. Произошло это утром, когда я  умывался.  Пока  я
намыливал лицо, глаза  на  некоторое  время  пришлось  закрыть.  Но  к  тому
моменту, когда они открылись, плащ-палатка, только что  лежащая  рядом,  уже
исчезла. Окружающие ходили с невозмутимыми лицами,  спрашивать  у  них,  кто
увел плащ-палатку, было глупо. Я рассказал о постигшей меня трагедии  своему
однопризывнику, оператору с моего взвода,  Ефремову  Сергею.  Он  согласился
посодействовать, и мы вместе пошли на "роды". Брать необходимые вещи в своей
роте, тем более взводе, было полностью  исключено  -  сразу  раскроют  и  уж
обязательно вломят,  поэтому  мы  отправились  к  месту  дислокации  другого
батальона.
   Вдруг, не поворачивая головы, Сергей говорит:
   -  Справа  вижу  подходящий  вариант...  Вон  воин  стережет  целую  кучу
вещичек... Да там полно плащей! Ты заходи справа, а я его отвлеку.
   Не останавливаясь, мы разошлись. Сергей спросил у сторожа:
   - Слышь, прикурить ни найдется?
   Пока сторож чиркнул спичкой и поднес ее к сигарете, я, проходя сзади, как
бы невзначай подцепил плащ-палатку. "Роды" прошли успешно. Хорошо, парень не
заметил, а то поднял бы шум - налетели бы на нас  всей  ротой.  Что  бы  тут
началось!.. Правда, в армии не бьют за само воровство, а только за  то,  что
делаешь это неумело (раз попался) - но от этого нам не стало бы легче.
   Однажды  около  палаток  я  оказался  нечаянным   свидетелем   необычного
происшествия. Еремеев выяснял отношения с духом  -  Джемакуловым  Магометом.
Джемакулов был родом откуда-то с Кавказа. Всего в нашем полку  было  человек
сорок с Кавказа, но держались они очень дружно - опасно связываться. Наедешь
на одного - придут разбираться все.
   Джемакулов прибыл в нашу роту как и все остальные духи, в  ночь  тревоги.
Но к этому времени уже  успел  получить  от  земляков  строгое  наставление:
"Кавказец - никому спуску не давай! Кто бы он ни был, не  е..ет:  дед  -  не
дед. Если кто дернется - говори нам -  он  потом  кровью  харкать  будет!  А
увидим, что тебя припахали -  сами  отп..дим,  чтоб  нас  не  позорил,  чтоб
человеком был!"
   Что их столкнуло изначально - я  не  застал,  но  по  сконфуженному  лицу
Магомета я сделал предположение, что он только  что  получил  в  ухо.  Слышу
только продолжение разговора:
   - ...Я этого так не оставлю, - обиженно гнусавил Магомет. - Скажу своим -
ты еще пожалеешь, - и произнес известные всему полку фамилии - это были орлы
из других рот, старшего призыва. Еремеев сразу переменился -  связываться  с
ними ему вовсе не хотелось. Стараясь не  показать  явного  испуга,  он  стал
оправдываться перед сопливым молодым:
   -  Да  западло  своих  закладывать,  -  уже  с  неуверенностью  в  голосе
объяснялся Еремеев. - Сам будешь дедом - так же жить будешь. Ты  что,  через
год молодых не будешь гонять? Или как? Hа равных будешь?
   Я был очень  удивлен,  если  ни  шокирован:  -  Ну,  заехал  молодому  по
физиономии - что в этом зазорного? Не в школе же - в  армии,  командиру  все
дозволено!
   На этом выяснения закончились - дальнейшее  обострение  грозило  опасными
последствиями для обоих, и они разошлись.
   ...Дни тянулись без изменений. Несколько раз нас собирали по тревоге.  Мы
быстро сворачивали палатки, тушили  костры,  укладывали  вещи,  строились  и
проверяли снаряжение. После  чего  звучит  отбой.  И  мы  заново  воздвигаем
палатки, разжигаем костры и ждем следующую тревогу.
 
   НА АЭРОДРОМЕ
   Где-то на пятые сутки пребывания в "теплом" лесу прошел слух, что сегодня
должны улететь. И действительно, когда совсем стемнело,  полк  построили  по
тревоге и объявили, что идем к аэродрому.  Быстро  свернулись,  собрали  все
вещи и двинулись через поле к аэродрому.
   Была глубокая ночь. В поле сильно пуржило и в пяти шагах ничего  не  было
видно. Мы побежали в  сторону  аэродрома  длинной  цепочкой,  след  в  след.
Командиры то и дело подгоняли:
   - Подтянись! Быстрей!
   - Не растягиваться!
   В полной экипировке, нагруженные различными вещами,  мы  продвигались  по
глубокому снегу ускоренным шагом на пределе возможного, почти бегом.
   Мне досталось нести две коробки с сухпайком, которые,  как  бы  я  их  ни
перекладывал - то под руки, то перед собой - все равно было ужасно неудобно.
Они так оттягивали руки, что я еле их держал. Руки  отваливались,  и  я  уже
начал подумывать, как бы незаметно одну коробку закинуть подальше в  сторону
или зарыть в снег. Хорошо еще, что такая беда случилась не только  со  мной:
другие молодые тоже были перегружены, и некоторые, будучи  уже  не  в  силах
идти дальше, стояли возле утоптанной снежной тропы  и  переводили  дух.  Нас
начали обгонять другие роты. Ротный, заметив,  что  молодые  опять  отстали,
послал нам на подмогу тех, кому груз "не достался". И  когда  у  меня  взяли
одну коробку, я сразу пошел быстро без остановок.
   Подойдя к взлетной полосе, полк построился,  и  так  мы  простояли  около
часа. И вот из темноты в небе стали появляться огоньки  самолетов.  Разрезая
прожекторами ночную мглу, самолеты непрерывно приземлялись друг за другом и,
свернув на соседнюю полосу, выстраивались в два ряда.
   Сначала приземлилось самолетов двадцать. Через  четверть  часа  появилась
следующая партия  -  еще  штук  пятнадцать.  Самолеты  прибывали  небольшими
группами с промежутком минут в десять-двадцать. Каждый раз после приземления
очередной колонны казалось: -  Все,  сейчас  пойдем  загружаться,  -  однако
команды  все  не  поступало:  ждали  прибытия   следующих   самолетов.   Так
продолжалось часа два-три. Всего приземлилось около семидесяти самолетов:  в
основном были турбовинтовые Ан-12, но были и современные Ил-76.
   К этому времени каждый уже знал номер своего  самолета,  в  который  надо
было садиться. По команде мы ринулись вдоль двух рядов извергающих  свист  и
рокот монстров, высматривая на их фюзеляжах две огромные  цифры,  высотой  с
метр, отыскивая свой номер.
   Началась загрузка. Сначала,  из  подъехавших  к  самолетам  машин,  стали
загружать ящики с боеприпасами и продовольствием. Самолет гудит и обдает нас
ураганным ветром, сквозь гул и шум слышны крики:
   - Давай! Быстрей! Быстрей! ...твою мать!..
   На всю погрузку нам отводились считанные минуты, поэтому  торопились  как
могли и ящики переносили бегом, не останавливаясь ни на мгновение.  Потом  к
самолету подъехала  БМД  и  по  откидному  трапу  заехала  внутрь  самолета.
Закрепив груз и БМД, мы расположились  в  небольшом  отсеке  между  грузовым
отделением и кабиной пилотов. Сидим и ждем, когда взлетим. Но время  шло,  а
мы никуда не  двигались.  Вскоре  самолеты  стали  останавливать  двигатели.
Поступила команда выходить.
   Заночевали в расположении  обслуживающей  аэродром  воинской  части.  Нас
разместили в  одноэтажном  здании  в  аудитории  для  теоретических  занятий
летчиков. Спали вповалку, одетыми, прямо на  полу  и  на  столах  в  учебных
классах. Какое это было блаженство! Первый раз  за  последние  дни  спали  в
человеческих условиях - почти при комнатной температуре.
   Утром, после подъема, было трудно друг друга узнать: от тепла у всех  так
распухли и раскраснелись лица, что рожи получились смешнее  чем  у  клоунов.
Смотришь на других, и хохотать хочется, да не можешь  -  губы  надулись  как
сосиски, что пошевелить ими больно.
   Позавтракав, полк пошел в поле  на  тактику.  Механик-водитель,  командир
отделения  и  оператор-наводчик  шли  рядом,  имитируя,  что   едут   внутри
воображаемой БМД. Остальные, с автоматами  наперевес,  расходились  за  нами
цепью и с криком: "Ура!" -  атаковали  условного  противника.  Уже  к  обеду
командирам взводов эта беготня по снегу порядком надоедала, и они  позволяли
себе и личному составу отдохнуть  и  погреться  возле  костра.  Вечером  шли
обратно в учебные классы, где и спали.
   В один из вечеров я стоял в карауле у входа в  здание,  где  располагался
наш батальон. Вместе со мной стоял водила из автороты, отслуживший год.  Все
два часа,  пока  мы  находились  на  посту,  он,  жалуясь  на  свою  судьбу,
негодовал:
   - Ну и жизнь пошла! Скажи, есть справедливость на свете или ее нет? Когда
по тревоге духов из карантина привезли, одному из  них  -  представляешь?  -
сразу дали машину! Вот как бывает! Не успел  прибиться,  еще  не  приобтерся
толком, а уже с машиной! Понимаешь, я го-од ждал машину! Год со всеми строем
ходил, кроссы бегал, п..дюлей каждый день огребал... Вот дембеля ушли -  еле
дождался, наконец-то машину дали и мне. ...твою мать, и этому  сосунку  тоже
дали! Представляешь?! Салабону! Вчера я этого пид..ра отвожу в сторону - как
по е..альнику хлобысь! - Чо, бл.., ни рано на машину сел? А-а?! Служба медом
ни покажется, если только спать да баранку крутить? А  кто  за  тебя  службу
тянуть будет? А кто за тебя кроссы бегать будет? А кто за тебя строем ходить
будет? А-а?! - а он, - Я же не виноват, что мне сразу дали.
   - А кто виноват - я что ли?! Я что ли, виноват? - Глаза от  возмущения  у
водилы округлились. - Ну, них... себе! Я на два призыва старше его, а он еще
и оправдывается! Ну он и бурый! Что еще остается - отделал его как надо!  Но
все равно - хрена с того! Считай, отвертелся от службы,  сука!  Ему-то  что!
Все равно будет теперь на машине рассекать - баклуши х..м околачивать. Но  я
ему еще устрою райскую жизнь! Он у меня еще узнает, что такое служба!
   Хотя  мне  и  были  безразличны  все  эти  беды,  и,  мало  того,  особой
несправедливости в услышанном я не обнаружил, но, из уважения к его призыву,
я во всем с напарником соглашался и все время сочувствующе кивал головой.
   Наше пребывание в районе аэродрома затягивалось.  Несколько  раз  за  это
время  выпадал  снег,  и  транспортные  самолеты,  безмолвно  стоящие  вдоль
взлетной полосы, покрывались белой пеленой. Аэродром жил тихой,  размеренной
жизнью. Самолеты не летали. Временами летчики счищали образовавшийся  покров
снега с крыльев и фюзеляжей самолетов.
   Солдаты,  обслуживающие  аэродром,  мы  их  называли   "летунами",   были
недовольны  нашим  совместным  проживанием.  Их  было   немного:   водители,
механики, заправщики - все с голубыми погонами, на петлицах  -  пропеллер  с
крылышками. Было видно, что они нас,  десантников,  побаиваются  и  избегают
контактов с нами, хотя и держались с достоинством.
   Вообще-то  некоторым   летунам   случалось   и   раньше   встречаться   с
десантниками,  и  всегда  у  них  оставались  об  этом  яркие,  незабываемые
воспоминания. Дело в том, что Витебск  -  городок  небольшой,  кроме  нашего
десантного полка и летунов никаких других военнослужащих там не было, и всех
отловленных патрулями самовольщиков  отправляли  на  единственную  в  городе
гауптвахту. Причем нашему патрулю почему-то попадались только  летуны,  зато
патрулю летунов везло исключительно на десантников. На этой общей  для  всех
гауптвахте, или проще - губе, и приходилось  уживаться  представителям  двух
родов войск. Среди губарей  -  обитателей  губы  -  издавна  сложились  свои
обычаи: тут уже не было ни молодых, ни дедов - только летуны  и  десантники.
Между ними было не принято поддерживать дружеские отношения,  и  летунам  по
этой   причине   приходилось   терпеть   всякое:   их   качали,   охватывали
самодеятельностью (театрализованные представления  ставились  ежедневно),  а
перед освобождением обязательно всех, даже дембелей, стригли налысо.
   Что  и  говорить,  чувство  превосходства  над  другими  родами  войск  у
большинства служащих в ВДВ  сильно  обострено.  Оно  лишь  немного  уступает
чувству  превосходства  по  призывам.  Уважающий  себя  десантник  всегда  с
презрением  смотрит  на  мотострелков,  артиллеристов,  танкистов  и  прочую
шушеру, прозванных "чернотой" за черный цвет погон, а также на  приравненных
к ним служащих внутренних войск, с их красными погонами.  Всех  их  называли
"чмошниками" или  "чемота".  Где-то  на  равных  принимался  только  морской
десант. Так что лучше всего когда пути-дорожки солдат разных родов войск  не
пересекаются -  иначе  возможны  стычки.  На  счастье  летунов,  хоть  мы  и
находились здесь уже который день, никаких конфликтов с  ними  не  возникло.
Все, на удивление, обходилось миром.
   К нам часто стало наведываться большое начальство в генеральских погонах.
В армии увидеть генерала - большая редкость. Обычно они чинно сидят в  своих
штабах и подписывают важные приказы. А тут прямо  зачастили.  Мы  их  видели
чуть ли не каждый день. К ним даже немного привыкли  и  реагировали  на  них
спокойно, без лишней суеты и паники. Но случались и казусы.
   Батальон идет колонной в районе аэродрома. На дороге страшенный  гололед.
И вот замечаем - подъехал УАЗик.  Дверца  открывается.  Выходит  генерал:  в
папахе, с красными лампасами на брюках, лицо строгое. Командир командует:
   - Рота, смирно! Равнение налее-во!
   Рота старается чеканить шаг. Сапоги  скользят  из-за  гололеда.  Солдаты,
обвешенные с головы до  ног  железом,  еле  удерживают  равновесие.  Колонну
повело. Вот один из солдат поскальзывается и падает. Из-за тесноты, на  него
валятся идущие позади. Образуется месиво неуклюже барахтающихся и пытающихся
подняться воинов. На них наезжает следующий за  ними  взвод.  Генерал  машет
рукой:
   -  Отставить!  -  сам  доволен,  улыбается.  -  Молодцы,  с-сукины  дети!
Стараются же!
   Следующему взводу уже загодя подает знаки рукой:
   - Отставить!
   ...Дни тянулись. Несколько раз нас поднимали по тревоге. Брали все  вещи,
проверяли снаряжение и бежали  к  аэродрому.  На  аэродроме  ждем  несколько
часов, слушаем, как гудят самолеты - двигатели  прогревают.  Помаленьку  рев
двигателей начинает стихать. Один за другим  они  останавливаются.  Аэродром
вновь погружается в зимнюю тишину.  Батальоны  расходятся  к  местам  своего
расположения.
   Между тем поговаривали, что офицерский состав изучает  карту  Кабула.  Но
личный состав весьма смутно представлял, что это за город и  где  вообще  он
находится, а потому большого значения этому никто не придавал. Кто тогда мог
подумать, что здесь,  на  белорусской  земле,  готовится  бросок  за  тысячи
километров в соседнюю страну?
   И вот 22 декабря прошел точный слух - завтра  улетаем.  Вечером  семейных
офицеров отпустили попрощаться с женами. А на следующее  утро  -  подъем  по
тревоге и ускоренным шагом на  аэродром.  Весь  день  провели  в  помещениях
аэродрома.
   Вечером аэродром снова ожил. Забегали летуны, самолеты завели двигатели и
долго гудели. А когда пролетела весть о том, что в самолет загружают теплый,
только привезенный с пекарни хлеб - никаких сомнений не оставалось - сегодня
же и улетим.
   Стемнело. Зазвучали команды, и сотни солдат  помчались  к  самолетам.  Мы
заскочили в свой самолет и заняли место в барокамере. Через иллюминатор было
видно,  как  крылатые  махины,  разворачиваясь  друг  за  другом,   цепочкой
выползают к началу взлетной полосы и, разбежавшись, с трудом  отрывают  свои
тяжелые тушки от земли и растворяются в ночном небе.
   Самолеты, мигая лампочками, летели на восток. Прощай Белоруссия!
 
   НОЧНЫЕ ПЕРЕЛЕТЫ
   Летели весь остаток ночи.
   На большой высоте нескончаемая цепочка самолетов тянулась от одного  края
горизонта и исчезала в противоположном. Самолеты были загружены  до  отказа:
семь тонн весит БМД, 3,5 тонны груза в ящиках и еще десяток десантников.
   Пошли на снижение, когда  уже  стало  светать.  Приземлились  на  военном
аэродроме  в  Каменск-Уральске.  За  бортом  пуржит,  мороз  почти  двадцать
градусов, сильный ветер  гонит  поземку  по  заснеженным  полям  и  взлетной
полосе.
   Возле самолетов нас  ждала  походная  кухня  местной  части.  Высыпав  из
самолетов, мы помчались к ней, на ходу доставая котелки.  Повар  механически
брал котелки из леса тянущихся к нему рук и наполнял их горячей кашей. После
завтрака сразу разошлись по своим самолетам.
   Весь день провели в отсеках, выбегая время от  времени  на  холод,  чтобы
перекурить. Вдоль самолетов курсировали бензовозы, дозаправляя их  топливом.
Техники осматривали тела самолетов: заглядывали под крылья,  шасси,  чего-то
там копошились. Шла подготовка к дальнейшему перелету.
   Как стемнело, взлетели вновь. Теперь курс лежал на юг. Под покровом ночи,
преодолев вторые две тысячи километров, караван самолетов приземляется уже в
Узбекистане, на  аэродроме  близ  Чирчика.  Получился  чудесный  перелет  из
суровой зимы в ласковое лето: тут совсем не  было  снега  и  веяло  приятным
южным теплом.
   За нами прямо на аэродром подъехала  колонна  грузовых  машин.  Набившись
битком в их кузова,  мы  поехали  в  расположение  местной  воинской  части.
Казармы там были пусты, а их двери опечатаны: личный состав располагавшегося
здесь  чирчикского  десантного  полка,  как  нам  сказали,  покинул  городок
несколькими днями раньше.
   Всему нашему  батальону  (это  более  двухсот  человек)  отвели  место  в
спортивном зале. Уложив в угол свои вещи, некоторые, устроившись  поудобней,
легли спать. Остальные бродили по территории без дела или сушили портянки на
солнышке.  Офицеры  где-то  бесконечно  совещались,  и  личный  состав   был
предоставлен сам себе, а точнее, на усмотрение сержантов и старослужащих.
   Тут Еремеев решил, что кое для кого пришло самое время покачаться:
   - Май семьдесят девять! Строиться! - мы, майские черпаки,  выстроились  в
линию перед зам.комвзводом.
   - Бегом!.. Марш!
   Началось физо, которое длилось часа два. Мы  и  пробежались,  и  походили
гуськом, и поотжимались, а Еремеев,  постоянно  погоняя  нас,  цедил  сквозь
зубы:
   - Сыны! Когда за духов возьметесь? Давно уже их пора  на  место  ставить.
Отобьются от рук - вам же на шею сядут... Работаем! Рас-с! Дв