ны, до  того  дня,  когда  шинели
сдаются на склад. А тех крайних, которые остались без хлястиков, ждут наряды
и наказания.
   Солдаты тащат друг у друга все, что  только  представляет  хоть  какую-то
ценность. Офицеры таких мелочей не замечают. Зато офицеры  всегда  оценят  и
поддержат тех бойких солдат, которые сопрут что-нибудь нужное  для  воинской
части, будь-то: краска, бочка, щетка и прочие полезные предметы.
   Перед отправкой по разнарядке на гражданские объекты командир  непременно
посоветует курсантам приглядеть, что хорошее там плохо лежит. По возвращении
с разнарядки мелкие предметы солдаты просто прихватывают  с  собой,  а  если
вещь громоздкая или тяжелая и,  стало  быть,  нести  ее  в  открытую  как-то
неловко, то докладывают командиру, и он откомандировывает на ночную  вылазку
нескольких бравых воинов. За этот нелегкий труд на  благо  части  им  всегда
будут поблажки, к примеру - достанется наряд, что полегче.
   Как легенду и яркий образец  для  подражания  рассказывали  о  находчивом
курсанте рязанского училища - будущем офицере ВДВ. Он, пока ждал выброску  с
парашютом,  заприметил  самую  обычную  швабру,  одиноко  стоящую  в  салоне
самолета. Когда подошло время прыгать,  он  схватил  облюбованную  швабру  и
вместе с ней нырнул в открытую  рампу.  Швабру  он  принес  в  роту,  чем  и
заслужил уважение товарищей.
   Почти все офицеры при необходимости, а она возникала постоянно - то у них
строительство гаража, то дачи,  то  подошло  время  капитального  ремонта  в
квартире - обращались за содействием к солдатам, что пошустрее.
   Случилась такая нужда и у Жаркова.  Женившись,  он  сразу  получил  новую
квартиру. Чтобы  обустроить  семейное  гнездышко,  он  освободил  от  ратных
занятий трех курсантов, и две недели они работали по хозяйству у  взводного:
клеили обои, красили  рамы,  штукатурили  стены,  отделывали  туалет.  Курки
трудились вовсю. Молодая жена офицера досыта и по-домашнему их кормила.  Все
были довольны.
   Возникающие трудности с материалами  решались  элементарно  просто:  днем
курсантов отпускали "на разведку" с заданием заприметить недостающие вещи на
близлежащих стройках, а ночью лишь оставалось всему  намеченному  "приделать
ноги".
   Попасть на такую неофициальную  разнарядку  мечтали  все  -  не  надо  ни
маршировать по плацу, ни надрываться на физподготовке, ни бегать на  тактике
по  полям.  Попав  из  мира  Армии  в  Гражданский  мир,  курсанты   усердно
показывают, как напряженно они работают, но никто не торопится закончить - с
концом работы кончается райская жизнь вне казармы, и работу, рассчитанную на
два часа, старались растянуть на целый день.
 
   БУНТ
   Где бы мы ни работали по разнарядкам на объектах,  я  всегда  с  завистью
посматривал на трудящихся рядом гражданских: работали они не спеша, в  любое
время могли позволить себе перекур, то и дело были слышны шутки и разговоры.
Hам же - куркам - приходилось делать все бегом, быстрей, без  остановки  как
заводным.
   Однажды наш взвод отправили разгружать уголь из вагонов. Это  была  самая
обычная разнарядка. Одни сверху долбили ломами, другие  лопатами  цепляли  и
выковыривали большие серые камни, помогая углю ссыпаться через щель внизу  и
отгребали его в сторону.
   Старшим среди нас был сержант Стрепко. Пока  мы  несколько  часов  подряд
ворочали уголь,  он  сидел  рядом  на  насыпи  и  только  временами  на  нас
покрикивал. Чуть дальше на зеленой травке расположился лейтенант Жарков.  Мы
его не интересовали вообще. Он грыз соломинку и наблюдал  за  личной  жизнью
муравьев и птичек.
   Наконец-то вагоны разгрузили. Пропотевшие и обессилевшие мы сели на землю
отдохнуть. Машина, которая должна была нас забрать, все еще  не  появлялась.
Мы разожгли костер из угольных булыжников и закурили. Немного погодя, Жарков
подозвал к себе Стрепко и что-то ему  сказал.  Выслушав  командира,  Стрепко
повернулся и направился к нам:
   - Взвод!.. В одну шеренгу строиться!
   Мы построились. Уже зная повадки сержантов,  мы  поняли,  что  дальнейший
отдых накрылся.
   - Взвод!.. К бою! - скомандовал Стрепко - и мы легли на землю.
   - Отставить! - мы поднялись.
   - Взвод!.. - продолжал Стрепко. - К бою! - мы снова  упали  на  землю,  -
Отставить!
   - К бою!.. Отставить!.. К бою!.. Отставить!..
   Сержанты уважали команду "К бою! - Отставить!" как одну  из  самых  тупых
команд,  которая  по  своей  сути  полностью  аналогична  команде  "Лечь!  -
Встать!".
   - Взвод! - не унимался Стрепко. - Вон до той высоты, бего-ом... Марш! - и
мы побежали по направлению к указанной высоте, находившейся в полукилометре.
А Стрепко присел у костра, дожидаясь нашего возвращения.
   Отбежав метров сто, послышались первые недовольные голоса:
   - Вот тварь, передохнуть не даст!
   - Сам ж... отсидел, а нам - бегай!
   - Хватит! Пошли пешком!
   - А что, давай пешком пойдем!
   Так во взводе неожиданно сам по себе зародился маленький бунт:
   - Когда вернемся и опять начнет качать, не подчинимся - и все!
   - Только все как один - не дай бог, кто ляжет - потом все  ему  навешаем!
Согласны?
   - Согласны! Так и сделаем!
   Мы сбавили ход и уже не спеша дошли  до  указанной  цели.  Там  посидели,
перекурили и пошли обратно. Стрепко, издали следивший за нашими  действиями,
стоял злой и настороженный. Он уже понимал, что взвод вышел  из  повиновения
и, когда мы, ускорившись лишь на последних ста  метрах,  к  нему  подбежали,
заорал:
   - Почему пешком шли? А?.. Взвод! К бою! - никто не шелохнулся.
   - Взвод! К бою! - более грозно повторил Стрепко.
   Взвод  продолжал  стоять  без  движений.  Постояв  несколько   секунд   в
растерянности, Стрепко  направился  докладывать  о  случившемся  к  сидящему
невдалеке Жаркову:
   - Товарищ лейтенант, взвод не подчиняется!
   Жарков все происходящее, конечно, видел и все слышал, но в ход событий не
вмешивался. На доклад он отреагировал с ироничной улыбкой. Лучше  разбираясь
в психологии коллектива  и  отдельной  личности,  он  отлично  понимал,  что
напролом здесь действовать нельзя. Он поднялся с земли, поправил  фуражку  и
на ходу одернул китель:
   - Так, пошли наводить порядок.
   Уже точно зная, как именно  надо  действовать,  он  держался  уверенно  и
хладнокровно. Может быть, к подобным ситуациям его готовили еще в училище, а
может, он вспомнил добрые советы своих приятелей-офицеров.  Но  только  этот
случай был вовсе не такой уж серьезный - лейтенанту мы подчинились бы и так.
   Жарков неспешно пошел вдоль строя:
   - Так, так... Значит, командиров в х... не ставите? Так, что ли?  А-а?!..
Хорошо, хорошо... -  слегка  улыбаясь,  он  пристально  вглядывался  в  лицо
каждого в отдельности.  -  А  может  кому  что-то  не  нравится?  То  так  и
скажите!.. А может кому служить расхотелось?  А-а?!..  Или  забыли,  где  вы
находитесь?!
   Но вот он остановился:
   - Курсант Смолин!
   - Я!
   Жарков, не отрывая глаз от Смолина, очень спокойным тоном тихо сказал:
   - К бою! - Смолин сразу же лег на землю.
   Жарков пошел вдоль строя дальше:
   - Курсант Бояркин!
   - Я!
   - К бою! - я тоже лег. Потом на землю лег третий, четвертый.  Убедившись,
что курсанты голосу повинуются, Жарков вышел на середину и, еще раз  оглядев
строй, твердо скомандовал:
   - Взвод! К бою! - Через мгновение взвод лежал на земле.
   - Отставить! - взвод встал.
   - Взвод!.. К бою! - мы снова легли. - Отставить!
   - Теперь давай сам, - кивнул Жарков сержанту.
   - Взвод! К бою! - скомандовал Стрепко. И мы без колебаний легли на землю.
   - По-пластунски вперед! - и мы поползли. А Жарков спокойно возвратился  к
ранее облюбованному месту и прилег  на  травку.  Он  опять  грыз  соломинку,
безразлично смотрел вдаль  и  только  иногда  косил  глаз  в  нашу  сторону,
наблюдая за тем, как мы ползаем и качаемся.
 
   ВОСПИТАНИЕ КОЛЛЕКТИВОМ
 
   С - самым
   Л - лучшим
   У - уроком
   Ж - жизни
   Б - будет
   А - армия
   (Из альбома солдата)
 
   Армейский порядок и дисциплина,  с  чем  обычно  связывают  подтянутость,
собранность, твердость характера - предмет особой и заслуженной  гордости  у
кадровых офицеров. Дисциплина для них - это понятие святое.  Для  солдат  же
дисциплина - означает сплошные запреты.
   В армии все делается только с разрешения командира, даже если  приспичило
в туалет или захочется курить. Один курсант с нашего взвода, пока мы  стояли
без дел, втихаря "задымил" в рукав. Заметивший  это  Шлапаков  приказал  ему
окурок съесть. Ходить, сунув руки в карманы - значит допускать  нарушение  -
могут заставить их наполнить песком или просто зашить. Раз идут двое  солдат
- то это уже считается строй, и им положено идти в ногу.
   Но главное, на чем держится армейская  дисциплина  -  это  безоговорочная
воинская исполнительность. А чтобы она  всегда  была  на  высоте,  с  личным
составом необходимо постоянно и кропотливо вести  воспитательную  работу.  И
тут ею занимаются основательно и всерьез.
   Индивидуальные  методы  воспитания   в   армейских   условиях   считаются
устаревшим и недостаточно эффективными, поскольку не доводят  до  нерадивого
воина, что он уже живет не сам по себе, а в единой армейской семье, а значит
- своим проступком он подводит и своих товарищей. И поэтому главную  роль  в
воспитании солдат здесь играют методы коллективной ответственности, то есть:
за недисциплинированность и проступки отдельных воинов отвечать должны все.
   Первое время практиковался начальный этап коллективной ответственности  -
провинившегося отправляют в наряд вне  очереди,  а  всех  остальных  качают.
Позже все чаще стали наказывать только один взвод, а виновного специально не
наказывали,  чтобы  этим  натравить  на  него  остальных.   И   теперь   тем
подзалетевшим, кто от сержанта  просто  получил  зуботычину,  можно  считать
повезло.
   Иногда в ожидании дальнейших распоряжений, чтобы личный состав попусту не
просиживал в курилках, взвод строили, и так мы могли стоять  довольно  долго
безо всяких команд. Разговоры и шевеления в строю - недопустимы. Особенно за
этим следили в начале лета - в разгар комариного сезона.
   - Смирно!
   Курсанты не любили  эту  команду,  а  комары  -  наоборот.  Заслышав  эту
команду, они смело атаковали незащищенные позиции -  лицо  и  руки.  Стоящий
рядом со мной курок, чуть дунул, чтоб спугнуть назойливого комара, и тут  же
получил пинка: "Hе шевелись!"
   Сержант тем временем, отмахивая от  себя  комариную  братию,  идет  вдоль
строя. Под его взором все стоят как истуканы.  Скосив  глаз,  я  в  бессилии
наблюдаю, как распоясавшийся маленький летающий вампир обстоятельно  изучает
мой нос, выбирая получше место для прокола, и,  уперевшись  лапками,  вводит
свой хобот по самую  голову.  Его  брюшко  быстро  наливается  и  становится
красным. Накачавшись, он спокойно и безнаказанно улетает восвояси.
   - Что за шевеления в строю! - это сержант увидел,  как  курсант,  пытаясь
незаметно стряхнуть комара, чуть дернул кистью руки.
   - Забыл, что по  команде  "Смирно!"  надо  стоять  смирно?  А-а?..  -  и,
отступив пару шагов назад, сержант предупреждает взвод:
   - Вечером всему взводу готовиться к кроссу!
   По всякой провинности обязательно должны быть приняты меры. Но  поскольку
утреннее и дневное время посвящено учебе, то необходимые мероприятия  обычно
откладываются на  вечер  вместо  самоподготовки  -  единственный  час  почти
свободного времени,  когда  можно  написать  письмо  домой,  если,  конечно,
успеешь привести внешний вид и конспекты в порядок.
   Вечером сержант строит взвод:
   - Взвод! Бегом, марш!
   Взвод бежит к местному довольно глубокому оврагу, где находится природное
спортивное  сооружение  для  вздрючки  личного  состава,  именуемое  курками
"е..ун-гора",  которое  представляет  собой   плотно   утоптанную   дорожку,
соединяющую два противоположных  крутых  склона.  По  приказу  взвод  бегает
табуном с одной вершины  на  другую,  туда-обратно,  туда-обратно,  пока  не
остановит сержант. Нам по распоряжению Сакена покорять высоты  этого  оврага
приходилось довольно часто: то ему после бани не  достанется  новый  тельник
или портянки, то не смогли достать трусы черного цвета - и  ему  приходилось
одевать такие же как и у курков - синие; или за то, что после приказа, когда
Сакенов из дедов уже перешел в дембеля, кто-нибудь, невзначай, в  отсутствии
офицеров обращался к нему по старинке как и  раньше:  -  "Товарищ  сержант",
вместо  уже  "положенного"  для  дембеля  по   имени-отчеству:   -   "Султан
Стамшалович".
   К счастью для нас, как раз перед нашим приездом, в учебке случилось  одно
особое ЧП. Тогда был в моде бег в  противогазах,  и  сержанты  так  загоняли
курков кроссами в "резиновых намордниках", что один, не  выдержав  нагрузок,
как упал на землю, так и не встал. Привести его в сознание так и не удалось.
Врачи сказали -  слабое  сердце.  Поэтому  мы  в  противогазах  бегали  лишь
несколько раз, только когда сдавали норматив.
   Частенько на утреннем осмотре сержанты проверяли не только  внешний  вид,
но и содержимое карманов:
   - Все из карманов вынуть!
   Если у кого в результате этой проверки в руках оказалось  что-то  лишнее,
не предусмотренное уставом, например, письмо - то это уже нарушение.
   - О-о! Учишь наизусть письмо  от  мамы?  А-а?!  Что,  сынок,  по  мамочке
скучаешь? Письмо -  это  сифилис!  Письмо  прочитал  и  сразу  выбрасывай!..
Запомни, задр..та, - карманы в штанах существуют только для уставного вида и
чтобы в них ничего не было! Понятно? А-а?!
   - Так точно! Понятно!
   - Молодец, что все понял - значит от "похорон"  освобождаешься.  На  всех
остальных это не распространяется! Все слышали - сегодня все отправляемся на
погребение.
   В течение дня выбирается свободное время,  и  взвод,  прихватив  с  собой
лопаты, убегает за несколько километров. Там все дружно роют  "могилку"  для
письма - яму внушительных размеров, по размерам  соответствующую  окопу  для
БМД - на что уходит почти час. Затем торжественно опускают  письмо  на  дно,
"могилу" зарывают и со всеми  почестями:  сняв  голубые  береты,  с  минутой
скорбного молчания - провожают его в последний путь.  Попрощавшись,  налегке
бегут обратно. Если по возвращении начнется  разборка  с  провинившимся,  то
сержант этому только рад:
   - Сами подтягивают дисциплину! Молодцы!
   Быть наказанным - всегда неприятно, но самое страшное  и  обидное  -  это
когда на тебя натравливают "родной" коллектив.  В  других  взводах  на  этой
почве уже произошло расслоение личного состава на  простых  курсантов  и  на
жлобов - тех, которые сами гоняли своих же сослуживцев. У сержантов с такими
жлобами складывались вполне дружеские отношения, и они зачастую назначали их
старшими при выполнении разных работ.
   Однако в нашем  взводе  откровенных  жлобов,  какие  оказались  в  других
взводах,  не  было.  Управлять  дружным  коллективом  гораздо  сложнее,  чем
разобщенным. Дружный коллектив может  сговориться  и  выйти  из  подчинения.
Сержанты понимали такую опасность и поэтому всячески старались нас  стравить
между собой.
   Как-то, еще в первый месяц пребывания в учебке, один из курсантов  нашего
взвода совершил какое-то нарушение. После отбоя Сакенов не раздеваясь лег на
свою постель и тихо скомандовал:
   - Взвод, подъем!
   Мы быстро построились и  так  продолжали  стоять  в  ожидании  дальнейших
команд. Но Сакенов чего-то тянул. Дав пятиминутную  выдержку,  он,  наконец,
приказал виновному выйти из строя и рассказать всем о проступке.
   - Что делать будем? - спросил у  взвода  Сакенов,  когда  курсант  кончил
объяснять. - А-а?
   Никто не нашел что ответить. Прошло еще минут пять.
   - Надо, чтобы взвод сам разобрался, - не поднимаясь  с  койки,  продолжал
Сакенов. - Пока не разберетесь - отбоя не будет. Все ясно?
   - Так точно! - ответил строй.
   Но я не понимал: "Чего Сакен  от  нас  хочет?  И  как  мы  с  ним  должны
разобраться? Может, отругать? Или провести комсомольское собрание, что ли?"
   Взвод молча стоит. Перед строем - виновный.  Время  идет.  Пять,  десять,
пятнадцать минут проходит. Никто не двигается и не говорит.  Поеживаемся  от
прохлады. Ноги не держат, спать хочется - хоть на пол падай.
   - Что надо-то? До утра, что ли стоять будем? - думал я про себя.
   Наконец, один догадался. Подойдя к виновному, он двинул  ему  в  челюсть,
хоть и не сильно, но и не слабо, а затем подошел к Сакенову с докладом:
   - Товарищ сержант, разрешите доложить!
   - Давай.
   - Мы разобрались.
   - Взвод, отбой, -  сразу  же  скомандовал  Сакен,  и  все  с  облегчением
разбежались по койкам.
   На  следующий  день  курсант,  учинивший  разборку,  хоть  никто  к  нему
претензий и не имел, оправдывался перед нами:
   - Угораздило же меня. Черт его знает - так  получилось.  Сами  понимаете,
иначе бы стояли до самого утра.
   Больше в подобных делах он не участвовал.
 
   САМЫЙ ЧЕРНЫЙ ДЕНЬ
 
   Стой, солдат, сдержи свои нервы,
   Стисни зубы и глубже дыши,
   Ты - не первый, и ты - не последний,
   Все отслужили - и ты отслужи!
   (Из альбома солдата)
 
   Как-то в начале августа, после стрельб на полигоне,  взвод  опаздывал  на
ужин. Для экономии времени Шлапаков повел нас не обычным путем -  по  лесной
дороге - а напрямик - через болото. Так было километра на два короче, но  по
топям бежать медленнее и Шлапак гнал нас вовсю.
   Мне в сапоги попала вода и портянка на одной ноге сбилась. Если  хотя  бы
на  несколько  секунд  остановиться,  перемотать  портянку  -  все  было  бы
нормально, но останавливаться нельзя. Когда добежали до расположения, в  том
месте, где съехала портянка, кожа стерлась. С того дня и начались  для  меня
настоящие испытания. Никакой возможности чтобы  рана  зажила  не  было:  все
время беготня в сапогах. Так я  мучился  изо  дня  в  день.  Рана  постоянно
гноилась, а стопа отекла так, что с трудом проходила в сапог.  А  жаловаться
нельзя: это как закон - хоть умирай, но не смей признаться, что тебе  плохо.
Еще все осложнялось тем, что здесь, в армии, даже самые незначительные ранки
таят в себе большую опасность, поскольку нет возможности их подлечить.
   Как-то в курилке я разговорился с одним знакомым курсантом, с которым  мы
познакомились еще в поезде. Высокий и мускулистый, при распределении он  сам
напросился в разведроту - там  готовили  разведчиков-диверсантов.  Тогда,  в
первый день учебки, все  стремились  попасть  именно  туда,  но  отбирали  в
разведку только самых крепких. Теперь он уже сто раз пожалел,  что  попал  в
это "заветное место". Почем нас гоняли безбожно - но их вообще не жалели:  и
кроссы у них были вдвое длиннее, и такие физические нагрузки,  что  выжимали
все соки до последнего.
   Он поведал мне свою историю, как месяца  два  назад,  стряхивая  пыль  со
своего берета, он поцарапал о кокарду большой палец. Вначале на царапину  он
даже не обратил внимания, однако со временем палец стал  гноиться  и  сильно
болеть. Сказать об этом побоялся - еще сочтут симулянтом и накажут.  Так  он
терпел до последнего и пошел в ПМП только когда уже распухла кисть,  а  боль
стала невыносимой.
   - Сволочи, даже не попытались  лечить.  Взяли  и  ампутировали,  -  он  с
горечью показал свой обрубок. - Как рана зажила - отправили обратно в роту -
вот и все!
   - А почему же тебя не комиссовали? - удивился я.
   - А вот. Сказали,  нормально  дослужишь  и  без  пальца,  -  с  печальной
усмешкой ответил он и досадно махнул рукой.
   ...Нога постоянно не давала мне покоя: распухла и болела так, что  я  еле
дотягивал  до  вечерней  поверки.  Идет  перекличка,  называют  фамилию   за
фамилией, из строя выкрикивают: "Я!.. Я!.. Я!.." - я стою, а нога  в  сапоге
хрустит как снег - настоящая пытка, и только думаю:  "Поскорей  бы  кончили,
поскорей бы отбой!" - так продолжалось уже недели две.
   В тот злополучный день на вечерней поверке присутствовал замполит роты  -
с