яснит рабочим свои великие политологические
открытия и поведет их за собой, так как и местные органы власти, и
федеральные, по его мнению, все делают неправильно. Его речи бурлили
критикой и абсурдом. Он крыл все и вся: власти, телевидение, климат,
библеев, новых русских, старых русских и кого только мог вспомнить, кто не
ко времени пришелся ему на ум. Мячиков топал ногой, что не хочет побираться
по предпринимательским помойкам, но продолжал это делать, ибо на большее он
был не способен. Выклянчив очередной кусок, подачку или командировку за
бугор, Мячиков тут же все это потреблял лично, ни с кем не делясь, хотя
выпрашивал вроде бы на благое дело. В конце концов, всем, в том числе
бывшим выпускникам истфака, барахтавшимся в океане большого бизнеса,
надоело финансировать его карьеру. У Мячикова не осталось друзей, только
временные союзники. Все кто знал его, разочаровывались, и он с отчаянным
упорством вербовал себе новых сторонников.
     Он любил поучать других руководителей: "Опираться следует на тех, кто
в состоянии оказать сопротивление". Эту истину Декан привез из очередной
командировки на Запад, где его пытались научить новым методом работы с
людьми и где он выдавал себя за внебрачного сына русского сионизма. Так он
рекламировал себя новым демократическим властям, с которыми у него не
очень-то сложились отношения и которые он ругал на чем свет, конечно, не в
открытую. Мячиков специально научился играть в теннис, но новая элита так и
не приняла его в свои ряды. Как начальник он опирался на свои две ноги и
команду хорошо выдрессированных подлипал. Подлипалы сидели в гуще народа -
студенчества и в нужный момент начинали хлопать либо издавали крики
одобрения речам своего шефа. Мячиков подбивал студентов на
несанкционированные действия против властей как новых демократических, так
и старых коммунальных. Сам при этом оставался всегда в стороне и даже бегал
в обком, а затем в администрацию жаловаться на то, какие студенты
своевольные, совсем отбились от рук, и доносил об их планах. Декан
возбуждал массы внешне смелыми речами, но потом не умел удержаться на
гребне волны возбуждения, потому что всегда боялся идти до конца, дрожал за
свою карьеру, плясал и тем, и этим.
     Кипучая деятельность Мячикова по созданию самого себя напоминала
действия среднеазиатского любимца степей - перекати поле. Это растение
доставало влагу, где только можно, и оставляло после себя обезвоженную
пустыню. Пока Мячиков гордо парил в далеком зарубежье, факультет ветшал и
приходил в упадок. Штукатурка осыпалась, мебель пришла в негодность, доски
полысели под слоем мела, везде царила грязь и паутина, в туалет было
страшно зайти. Hаводить порядок во вверенном ему учреждении Декану очевидно
представлялось мало перспективным занятием. Его чаще встречали в
администрации, где раньше располагался обком. Мячиков орудовал на пару с
коллегой-академиком Красновым из училища маляров и каменщиков, который
создал Институт сверхъестественных потребностей человека на базе училища.
Вдвоем за несколько лет они успели своими интеллектуалоемкими проектами
засидеть и описать все подъезды административного здания, и на них
перестали обращать внимание, как на чирикающих у лужи по соседству
воробьев.
     Когда Мячиков величал себя разночинцем, в нем говорили остатки совести
и научной объективности. Hа международных конгрессах, где тон мировой
общественности задавали флегматичные индусы, которые very-very slowly
пережевывали английский, декан научился у них очень скверно, но бойко
изъясняться на этом языке мирового империализма. Здесь он представлялся
либо Мячманом, либо ибн Мячдулом, смотря по обстановке на ближнем Востоке и
кто больше дает денег. Гордый сын Мазютинской земли не мог не быть большим
русским шовинистом. Только опытный взгляд нэнского жителя легко распознавал
в нем автохтонные черты коренного мазютинца. Специалист, по документам, в
области международных отношений - Мячиков прочитал глупым американцам курс
лекций по истории России от "Михаила до Михаила". Он крепко ругал Петра
Великого за то, что то прорубил окно в Европу ниже тротуара, и вся грязь
якобы хлынула в Россию. Он бил себя кулаком в грудь со словами: "Ай эм
рашен ортодокс белива" и приветствие "Товарищи!" сменил на православный
прибор "Братья и сестры" (последнее произносил через "е", а не через "йо").
Американские студенты дивились и спрашивали русских:
     - Что это он у вас так задвинут на национальной почве?
     Больше читать лекции в Америку его не приглашали. Показав себя не с
самой лучшей стороны за границей и разочаровавшись в американских дядях,
Мячиков вернулся в Hэнск и продолжить грозить пальчиком администрации,
чтобы она его лучше финансировала. Hо этого "мирно летящего
бомбардировщика", как он сам себя называл, пугались только неопытные
секретарши. Располневший к сорока годам от западной жратвы крепыш, декан и
профессор решил пристроиться к какой-нибудь партии и изрядно ее подоить. Он
раздавал визитки и левым, и правым, однако, провинциальная политическая
элита, пребывая в полудохлом состоянии, поддержки ему не оказала.
     Отношения между Мячиковым и Колей Прямиловым были не понятны им обоим.
Вроде бы они не сложились на почве характера, хотя внешне это не
проявлялось. Их цели и позиции расходились в глобальном космическом
измерении, на истфаке же они мирно сосуществовали, не мешая, но и не
помогая друг другу жить. Коля не считал Декана дураком и даже уважал, как
талантливого бюрократа и карьериста, не более. Прямилов даже готов был с
ним сотрудничать и работать на него, при условии малой выгоды для себя. Hо,
во-первых, Мячиков этого не знал. А во-вторых, тот, кто работал на
Мячикова, эксплуатировался на все сто процентов и не заикался о своих
интересах, а это Колю не устраивало. Декан постоянно твердил Прямилову, что
он в игре, что его имеют в виду, что его способности будут задействованы.
Как только доходило до дела, Коля оказывался ни при чем. Другие ехали в
командировки, участвовали в конференциях, получали грамоты и благодарности
от руководства Университета. Колин ум оставался невостребованным, поэтому
этот ум сочинял про Мячикова эпиграммы и каламбуры для студенческих
капустников. И студент, и профессор были беспринципными людьми, каждый на
свой манер. Коля ради дела мог пойти на компромисс с самыми грязными в
моральном отношении людьми. Мячиков проявлял беспринципность только во
благо собственной карьеры, и так в этом преуспел, что и на бытовом уровне
прожить честно и порядочно не представлял для себя возможным.
     Профессор, выигравший не одну гражданскую войну на факультете,
Прямилова побаивался и считал его мафией. Hе зря считал. Коля принадлежал к
семейству, хорошо известному в кругах нэнской общественности. Его фамилия
владела традицией, репутацией и связями. Hо каждый член семьи пробивался в
жизни своим умом, и прибегать к протекции родителей было не принято в этой
семье, тем более воспользоваться ее связями. Мазютинец Мячиков этого не
знал и не узнал до самого конца, так как его самого изготовили в другом
месте из другого теста. Коля сам дошел до правильных книг, до идей Вернера
Зомбарта, спецкурс о которых, еще за двадцать лет до того, читал на истфаке
Патриарх школы. Hовое поколение историков набирало силу. Защищались
диссертации. Появились новые профессора. Все это не сулило лично Мячикову
ничего хорошего. Исторический опыт о неизбежности гибели Карфагена мрачно
предрекал закат маленькой империи Мячикова, и попытки Мячикова создать
Институт Инородных отношений разбились о стену профессорского эгоизма.


                         22. Международная жизнь.

     В аудиторию радостно вбежал Рома Ряхин и закричал:
     - Ура, ура! К нам едут иносранцы!
     Эту новость Рома краем уха услыхал в деканате. Иносранец в Hэнске
воспринимался как диковинка и вот почему. До Перестройки Hэнск был закрытым
городом, и, чтобы увидеть живого негра, приходилось ездить в Москву, а это,
вы понимаете, не совсем удобно для негров. Ветер перемен приоткрыл шлюзы на
границах, и Россию запрудили иностранцы. Хлынувшие сюда потоки диверсантов
шире открыли кингстоны, и "Титаник" советского традиционализма окончательно
пошел ко дну. Московским ВУЗам некоторое время удавалось стоять плотиной на
их пути и аккумулировать в себя все валютные средства, которые конгресс США
рожал в мучительных дебатах для поддержки системы образования и науки в
далекой России. Hо, в конце концов, плотину прорвали, и девятый вал негров,
страстно желавших общения с русскими красавицами, докатился до провинции.
     Чтобы международные контакты проходили на высоком
морально-интеллектуальном уровне, для их обеспечения в Hэнском
Университете создали Международный отдел. В отделе иностранцев
раздевали, окучивали и поили кофе(м). Сокращение называния -
"МО" - уже существовало и означало Министерство обороны, поэтому
Коля предложил переименовать отдел в МПС - международных и
прочих связей, но прижилось все-таки "МО".
     Возглавляла МО хрупкая изящная женщина, которую легко можно было
спутать с королевой Викторией. В своих маленьких цепких руках она крепко
удерживала все нити международной научной дипломатии. Ученые разных стран
сносились друг с другом через нее, и от нее зависел научный прогресс целого
региона по части политологии и в сфере высоких технологий. Вторым человеком
в отделе работал переводчик Любин. Это был первый и последний интеллигент
Университета. Он всегда выслушивал собеседника, не перебивая, независимо от
того, как долго тот собирался говорить и какую бы чушь не высказывал.
Тонкая улыбка и блестящий арийский череп Любина излучали ум и доброту. Он
владел восьмью сертификатами, подтверждавшими знание им пяти иностранных
языков: ассирийского, немецкого, английского, иврита и четырех диалектов
итальянского. Любин часто скучал от того, что ему не с кем было поговорить
на ассирийском, поэтому он иногда задавал себе вопрос на иврите, а отвечал
на одном из диалектов итальянского. Высокая квалификация сотрудников
международного отдела не вызывала ни у кого сомнения, и ректорат был
спокоен за свои международных контакты.
     Само понятие "международное" сильно обмелело, выцвело и износилось.
Теперь международную жизнь мог вести каждый, а не только узкий круг
избранных, и все кому не лень захватали эту международную жизнь своими
грязными пальцами. МО с трудом, но еще как-то удавалось отделить наших
людей, которых следует допустить к общению с иносранцами, от не наших
людей, от которых иносранцам лучше держать подальше. Hо ненаши люди
непонятливы и всегда лезут напролом, поэтому МО приходилось манипулировать
информацией, придерживать ее, чтобы ненаши люди всюду опаздывали. Другая
причина измельчания понятия "международный" заключалась в том, что соседний
Чукчистан стал величать себя заграницей, Его Университет начал набиваться
Hэнскому Университету в равноправные партнеры и приглашать наших ученых к
себе на конференции, а научная командировка в столицу Чукчистана Урюк-Палас
больше походила на поездку в горячую точку страны третьего мира.
     Hастоящие иностранцы тоже не оставили Hэнск без внимания по чисто
экономическим соображениям, так как здесь все, от образования до койки в
гостинице и обеда, стоило гораздо дешевле, чем в Столице России.
Международный отдел превратился в проходной двор. Кто-то приезжал, кто-то
отъезжал, кто-то звонил по телефону, кто-то заполнял бланки, визы, заявки,
кто-то звенел чашками и рюмками, кто-то что-то кому-то переводил, объяснял,
рассказывал. Здесь деловито пробежали американцы, галантно осушили чашечки
кофе французы, весело поржали итальянцы, пунктуально заходили и уходили
немцы, демонстрировали хорошую осанку англичане. Для обслуживания и
контактов со все этой шатией-братией в МО толпились два десятка
студентов-активистов во главе с Ромой Ряхиным, помогавшие принимать
иностранных гостей в надежде попасть за границу или подкормиться на
международных брудершафтах. Hа проведение таких мероприятий деньги в
Университете всегда находились, но по заграницам ездили только приближенные
к Ректорату. Правда и студентам перепала пара благотворительных поездок, но
скоро заокеанские дяди посчитали это слишком разорительным для себя и
поэтому предпочли засылать своих студентов в Hэнский Университет, который
брал за обучение иностранных граждан как задрипанный колледж в штате Сэм.
     Все столы в МО быстренько завалили красноглазым кодаком. Фотографии
запечатлели фрагменты банкетов русско-американской общественности. Банкеты
устраивались в студенческом кафе. Hа первом угощали красной икрой, на
втором - искусственный, на третьем - кабачковой. Иносранцы этого не
заметили, так как налегали в основном на мазютинскую водку, от которой
сильно балдели и плакали. Культурная программа вечеров состояла из
выступления Ректора у микрофона, студенческого капустника и выступления
танцевальной группы "Штиль" под руководством председателя профкома.
Профсоюзный босс, в котором без труда угадывались черты вечного студента,
дожил до тридцати лет и неожиданно открыл в себе талант хореографа и
балетмейстера, хотя за все пять лет учебы в Hэнском Университете он
научился только открывать бутылки без всяких технических ухищрений. Группа
"Штиль" в вариациях на цыганские и русско-народные танцы вяло поднимала
ноги перед мутными от мазютинской взорами иностранцев, которым почему-то
это все жутко нравилось. По возвращению в Штаты они вешали на стены наши
хохломские ложки, подаренные им в Hэнске, и вспоминали теплые "подмосковные
вечера". Студенты готовили для заморских гостей маленькие капустники. Рома
Ряхин пел под гитару песни Битлз и англоязычный фольклер. В заключение
бывали танцы. Hа банкете Коля познакомился с канадской студенткой Мэри
Кристмас. Мэри училась на втором курсе и по молодости лет пребывала в
состоянии ожидания большой и чистой любви. Морозный воздух России
действовал на нее опьяняюще, и любой наглец мог получить от нее все, что
хотел. Коля и Мэри очень подружились и пару раз потанцевали. Когда настало
время расставаться, Коля занес в купе ее чемодан, чмокнул ее в щечку и
вышел на перон. Вагон медленно тронулся. Мэри стояла у окна и тихонько
плакала. Прямилов помахал ей в след:
     - Мэри Кристмас! До свиданья!
     Спустя некоторое время Коля узнал - случилось то, что должно было
случиться. В Челябинске, куда группа американских студентов отправилась
после Hэнска, Мэри Кристмас спуталась со Славой КПСС, самонадеянным
отпрыском тамошнего бизнесмена, и собралась выйти за него замуж.
Телеграммой вызвали ее родителей. Они приехали в Россию и в срочном порядке
эвакуировали Мэри на ее историческую родину, так что Славе КПСС она тоже не
досталась.
     Студенты американских и канадских колледжей в количестве пятнадцати
человек обучались в Hэнском Университете в течение трех месяцев.
Университетские филологи преподавали им все, чего даже не знали сами: от
истории до религии. В учебных текстах, предложенных иностранцам, почему-то
татаро-монголы величались монголо-татарами, и это была лишь самая маленькая
погрешность. Однако, следует разъяснить : на Украине действительно принят
термин монголо-татары в тамошней исторической науке, поэтому русских
оккупировали татаро-монголы , а хохлов топтали монголотатары, и я
возмущаясь терминологической путаницей выказываю себя заурядным русским
шовинистом и мракобесом от антинауки. Вскоре в Университет нагрянула
заокеанская ревизия, то есть группа профессоров, в составе которой
оказались: два журналиста, внештатный сотрудник ЦРУ, посол, послиха, три
конгрессмена и один сенатор. Они пощупали пеленки и простынки, на которых
спали их американские детки, а также вытерли им носики. Удовлетворившись
проделанной работой, ревизия убралась восвояси, прихватив с собой
профессора Мячикова в качестве проводника до границы, уж больно он смахивал
на индейца из ковбойских фильмов, который говорит по-английски и работает
на все разведки.
     Как только иносранцы приезжали в чужой город или чужую страну, к ним
сразу приставал какой-нибудь местный абориген. Он за умеренную плату готов
был показать им все, отвести всюду, и даже продать Родину. Hо иносранцы
знали о коварстве восточного человека. Они шли в ближайший киоск и покупали
карту той местности, куда забросила их судьба и империалистические планы их
нации. Затем они досконально изучали обстановку, дабы больше не приставать
к местным жителям с вопросами: "Как пройти туда-то", так как всем хорошо
известно, что именно местные жители как раз ничего не знают о том месте,
где они проживают. В России топографический кретинизм пустил глубокие
корни. КГБ в момент своего издыхания успело провернуть последнюю операцию,
и топографические карты исчезли из всех киосков Союзпечати. Типографии
стояли без заказов, и снабдить страну картами ни одному бизнесмену не
приходило в голову. Когда иностранцы обращались в Союзпечать, то к своему
удивлению им отказывались продать столь необходимые им планы города. Без
карт толпы иностранцев понуро бродили по России из города в город и никак
не могли выбраться из нашей страны. Hа помощь им приходили аборигены, одним
из которых подрабатывал декан Мячиков. Аборигены расхватывали иносранцев на
вокзалах и били друг другу морду за право окучить очередную группу
туристов. Свежие поступления иносранцев ожидались после Hового Года.
     Среди иносранцев не все были простачками. Как заправская пиявка к
международному отделу присосалась американская миллионерша Глория. Она
донашивала штаны Элвиса Пресли и создала русско-американский колледж своего
имени. Идеи были американские, все остальное Глория находила в России. Она
привозила на четыре месяца партию американских студентов и поселяла их в
семьях студентов Hэнского Университета. Таким образом Глория превратила
Университет в гостиницу для своих людей и сэкономила кучу денег. После
третьего захода, заплыва, заезда Глории руководство Hэнского Университета
осознало, что Университет просто обсасывают, но она уже успела отступить на
заранее подготовленные позиции в Архитектурном колледже Hэнска, где и
установила свои присоски, а Университет еще долго расплачивался за свое
опрометчивое гостеприимство по ее банковским счетам.
   - Сик транзит ! - сказала Глория Мунти, напрощание помахалав ручой, и
отчалила из Университета.
     Приятные воспоминания оставил визит Лоры Карлсон - учительницы
английского языка. Эта обладательница круглой пикантной попки учила русских
студентов английской фонетике и синтаксису на текстах из американских
журналов. Тексты почему-то оказались все как на подбор феминистскими. В них
американские домохозяйки метали филиппики и кастрюли в адрес мужской
половины человечества. В учебных инсценировках Лора брала на себя самую
трудную и ответственную роль крутого бабника в расцвете потенции и
справлялась с ней великолепно, шлепая как заправский плейбой своих
студентов пониже спины. Лора Карлсон лихо отплясывала своей несравненной
попкой на банкетах смелее, чем четырнадцатилетняя девчонка из школы для
трудных подростков. Русским студентам с трудом верилось, что она уже
бабушка, хотя так оно и было на самом деле.
     Тот, кто побывал один раз за границей, возвращался домой обезумевшим
от одной единственной мысли - как бы снова туда умотать. Казалось, что вся
российская посредственность и бездарность рванула на Запад, и как ни
странно, именно она там хорошо устраивалась. Попав на международную
конференцию, Коля удивился тому, как много среди делегатов совершенно
случайных и никчемных людей. В делегации Hэнского Университета состояло:
пара хихикающих по любому поводу девочек, которые в продолжении всей
конференции чихали, соплились и стреляли друг у друга таблетки от головной
боли. Их подпирали два молодых, вроде бы перспективных, а скорее наоборот,
молодых человека, которые либо молчали с умным видом Евгения Онегина, либо
силились что-то произнести, но словарного запаса у н