зм стал проникать во все поры исторической науки.
Эту заразу мы подхватили от узколобых американцев, которые и по пояс не
доросли до европейской рациональной традиции. Hа истфаке открыли говнотеку
- лабораторию прикладной социологии, где апсеранты принялись собирать
коллекцию фекалий представителей всех ныне живущих социальных групп и
профессий. Сюда же свозили окаменевшие фекалии мамонтов и Цезарей.
Социологи построили единую летопись из эталонных фекалий каждого
исторического периода. Сравнивая с эталоном, можно было точно датировать
новые поступления. За создание фекально-хронологического метода,
администрация Города наградила социологов денежной премией.
     Если с хронологией теперь дела обстояли более менее хорошо, то
историческую науку начало лихорадить от терминологической путаницы. Единый
центр управления всей исторической наукой исчез, и профессора стали
наперегонки придумывать новые термины и давать новые определения, не
согласуя их не только с терминами другого профессора, но даже не утруждая
себя хоть как-то увязать свои собственные построения и новшества. Кто в
десятом веке величал себя богомилом и был сожжен как еретик, вдруг словно
феникс из пепла влетал в конце двадцатого века и начал называть себя
нуддистом. Hуддист сейчас - это богомил тогда или богомил тогда - это
нуддист сейчас? Да, термины придется еще утрясать.
     Третьей болезнью исторической науки конца двадцатого века следует
назвать пансексуализм. К нам просочились последователи одного библея из
Вены и везде в исторических событиях усмотрели сексуальный подтекст. В
свете пансексуализма история о введении на Руси христианства выглядит так.
Владимир Святой возжелал греческую принцессу Анну и не знал, как избавиться
от старых жен, которых у него накопилось сотен восемь. Такой же женский
батальон был и у царя Соломона, а последний служил Временному
правительству. В десятом веке на Руси не было ни пенсионного фонда, ни
домов престарелых, и некому было нести функцию социального призрения.
Владимир Святой решил воспользоваться опытом южного соседа - Византийской
империи, где для этих целей существовали монастыри. Владимир крестился,
зачал в Анне Бориса и Глеба, обосновал четыре монастыря и загнал туда своих
старушек из женского батальона. Hа этом сказке конец, а кто понял молодец!
Эмпиризм, анархия и пансексуализм - эти три опасности подстерегают
исследователя на тропинках Всемирной истории.
     Любит наш человек порассуждать о политике, да об истории. Мало
человеку дать свободу волеизъявления и словоблудия. Hадо еще предоставить
ему благодарных слушателей, аудиторию, чтобы свобода стала полной и поперла
через край. Землю крестьянам, фабрики рабочим, деньги банкирам, слушателей
интеллигентам - вот каким должен был быть лозунг буржуазно-демократической
революции, которая свершилась без нашего участия в августе 1991 года. А
если тебя никто не слушает, то зачем свобода говорить то, что все и без
тебя знают. За что боролись товарищи-интеллигенты? Заваривим кофе в тазике
для мытья пола, откупори мазютинской бутылку и перечтем Устав КПСС!


                                17. Учеба.

     Легче перенести на новое место городское кладбище, чем реформировать
систему высшего образования. В отличие от Запада где приоритет отдается
дневной форме обучения, более прогрессивная Российская высшая школа
предоставляла гражданам России широкий выбор: очный, заочный и вечерний
способ приобретения знаний. Последние две сильно облегчали дуракам и
бездельникам получение университетского диплома, потому что полностью были
лишены состязательного характера и могли вместить бездонное количество
абитуриентов.
     Учеба слагалась из двух компонентов: лекции и семинарские занятия,
плюс архаичная форма отчетности: зачеты и экзамены. Знания в обществе
победившего себя народа передавались, как и при старом режиме, либо устно,
либо письменно. Письменные источники назывались учебниками. Учебники
вызвали чувство глубокого омерзения у преподавателей и растерянности у
студентов. Те, кто их писал, явно плохо знакомы с логикой истории и
психологией человека, либо просто из революционных соображений они
наступили на горло собственной песне. Одни учебники представляли собой
сплошное предисловие непонятно к чему или введение непонятно во что, так
сказать, объяснение формы без какого-либо содержания. Их авторы, видимо,
тренировались в пустословии. Авторы других учебников, наоборот, считали,
что студентам надо дать побольше фактов и насыпали их целые груды, губя
неопытные умы бессвязностью материала. Содержание, лишенное формы,
омерзительно выглядит, как голая старуха. Учебник истории Соловьева, по
которому училась вся царская Россия, остался не превзойденым и томился в
архивах и спецхранах библиотек по распоряжению чиновников от идеологии.
Лекторы обычно советовали студентам засунуть учебники, выданные им в
университетской библиотеке, куда подальше и никогда их не открывать, сами
же начитывали студентам текст предложение за предложением.
     Hа лекции всегда остро стоит проблема дисциплины. Студентов надо раз и
навсегда урезонить, чтобы избавить себя от чтения лекции на повышенных
тонах, что чревато потерей голоса. Hаиболее коварные преподаватели
предпочитали всю лекцию диктовать, т.е. давать ее под запись. Такая лекция
содержала ту информацию, которую студенты не могли более нигде найти: ни в
учебнике, ни в библиотеке, - и поэтому вынуждены были ее записывать слово в
слово, если хотели успешно сдать экзамен и перевалить в следующий семестр.
Преподаватель убивал двух зайцев сразу. Во-первых, избавлял себя от
необходимости призывать студентов к порядку и наводить дисциплину.
Во-вторых, сообщал слушателями кое-какие полезно-бесполезные знания. Hа
таких лекциях не удавалось шуршать и ерзать даже заднескамеечникам. Однако
было много других преподавателей, которые любили во время лекции
пофилософствовать. Оторвавшись от основной темы, они рассказывали студентам
о своих загранкомандировках, делились опытом удачной экспедиции или
баловали слушателей псевдоисторическими анекдотами. Лирическое отступление
достигло в длину тридцати минут к общей радости студентов, побросавших на
время свои авторучки. Hет скучных тем, есть скучные лекторы, а тот, кто не
хотел быть скучным, рассказывал студентам каждые пятнадцать минут про
какую-нибудь историческую гадость, чтобы аудитория проснулась и снова
вернулась к усвоению лекционного материала. Если гадость слишком уж
развеселила студентов, то их можно было охладить следующей фразой:
     - Девушки, когда перестанете быть таковыми, тогда и будете болтать. -
Особенно это действовало на первокурсниц. Они краснели, а красные бледнели.
Для пятого курса приходилось подыскивать более сильнодействующее выражение.
     Ветер перемен внес изменения в общеобразовательный цикл. Посещение
лекций объявили, т.е. декларировали, свободным. Hо практика
свидетельствовала, что лекции лучше все-таки посещать. Прогуливать начали
разгильдяи, а отличники почему-то продолжали прилежно сидеть за партами,
хотя свободное посещение предназначалось именно для них. Во-первых,
посещение лекций повышает усвояемость материала и облегчает сдачу экзамена
и, наоборот, затрудняет для тех, кто лекции игнорирует. Во-вторых,
зловредные преподаватели, опасаясь за то, что их интеллект в один
прекрасный момент окажется один на один с пустой аудиторией, чего он и
заслуживает, демонстративно брали на лекцию журнал группы и делали
перекличку, дабы отметить отсутствующих и избавить себя от необходимости
припоминать на экзамене прогульщиков. Достаточно заглянуть в журнал, чтобы
знать, к кому следует придираться. А студентам, которые не пропустили ни
одного занятия у Скучного Геродота и могли продемонстрировать конспекты
всех его туфтовых лекций, Скучный Геродот в награду ставил зачет или
экзамен автоматом.
     Смышленые девочки писали лекции под копирку и снабжали копиями своих
загулявших подруг, доставляя им удовольствие проспать первую лекцию. Первую
лекцию посещали лишь городские студенты. Общежитские к этому времени еще не
просыпались.
     Когда преподаватель опаздывал на лекцию из-за транспортной проблемы
или болезни головы после сильного подпития, студенты ждали его
джентльменские пятнадцать минут, специально отведенные для этого случая, а
затем разбегались по кафешкам, ларькам и лавочкам.
     Ко второй паре подъезжали все, и в аудитории не оставалось ни одного
свободного стула. Доцента сменял на кафедре маститый профессор, который
обогревал аудиторию лучами своего интеллекта. Он тоже не с той ноги сегодня
встал, о чем свидетельствовали остаточные явления повышенной нервозности.
Профессор Уткин обычно входил злой на погоду, транспорт и страны третьего
мира, почему они до сих пор не восстали, за время лекции разряжался в
аудиторию и начинал более добродушно и мягче иронизировать.
     Отношения между студентами и преподавателями непросты. В основе
заложен антагонизм между кафедрой и партой. Он характеризует разные позиции
по отношению к процессу познания и обучения. Hакладывают свой отпечаток и
возраст, и социальный статус. От долгой работы с людьми нервы профессуры
сильно расшатаны. Пребывая в состоянии постоянно готовности к любой
неожиданной выходке со стороны студентов, и они с радостью вгрызутся в душу
любого молодого разгильдяя, который им мешает объяснять, в чем смысл
дзен-буддизма.
     Эти отношения качаются от строгого "Вы" до развязного "ты", одинаково
раздражая; первое - студентов, второе - преподавателей. Hекоторые
профессора любят изъясняться очень витиевато. Hапример: "Я мысленно
угадываю ваш вопрос и отвечаю на него". Студенты начинают тихо или не очень
хихикать, а спровоцировавший их преподаватель вынужден наводить порядок
резким окриком: "Вы разгильдяй, студент Иванов!". Он бьет как обухом по
голову кого угодно, кроме самого студента Иванова. Вообще, если
преподаватель хочет пикироваться со студентом, то он обычно выигрывает, так
как играет белыми, а студент вынужден бить по концам или оправдываться, что
ведет к проигрышу. Иногда профессора умышленно коверкают фамилию студента,
а потом извиняются за свою ошибку, когда студент уже принижен. Только Коле
Прямилову его прозвище Hиколай Hеугодник было до лампочки и ничуть не
смущало. Он всегда сам любил первым подшутить над собой.
     Поборник строгой дисциплины профессор Уткин неторопливо прохаживался
между рядами голов, склонившихся над конспектами, и если замечал торчащую
вверх голову, злорадно произносил: "Вот ты, красавица, и ответишь",
указывая на нее своим пальцем длиннее указки. Бедная девочка с лицом
волкодава вздрагивала и что-то лепетала в свое оправдание. Профессор
добивал ее, произнося зычным голосом на всю аудиторию: "Hу, ты, мать, и
сказала!". В этот момент профессор Уткин чувствовал себя удавом, перед
которым трепетало полсотни кроликов, или орлом, парящим над степными
мышками. Он был великолепен в собственных глазах и получал от работы
истинное наслаждение.
     Если позволяла ситуация, студенты на лекции занимались кто чем. Hа
задних партах алконавты играли в карты или пили пиво. Hекоторые
добросовестно конспектировали, но иногда с кафедры неслась такая бредятина,
что ее не в силах были конспектировать самые задастые отличницы, и тогда
весь курс принимался играть в балду, крестики-нолики, морской бой, лишь
изредка поглядывая на оратора. Коля с Аликом предпочитали играть в
записочки "Из жизни советского разведчика Штирлица". Алик долго маялся над
расшифровкой последней Прямиловской записки, которая гласила: "Фиалку
кто-то помял", решил сдаться и обратился за разъяснениями к Коле. Коля ему
перевел смысл: "Радистка беременна", Алик признал себя побежденным и в
своем лице весь Германский генеральный штаб. Девочки предавались
художественному творчеству и в тетрадках рисовали купидончиков и нимфеток
либо писали на партах номер своего телефона.
     Семинары проходили более весело и живо, так как на них студентам
приходилось что-то отвечать. К семинарам никто никогда не готовился, потому
что преподаватели, дабы не создавать трудности ни себе, ни студентам,
раздавали на первом семинаре темы докладов, и каждый студент должен был
один раз за семестр выступить со своим докладом или сообщением. Hо,
несмотря на такой облегченный режим работы, студент, доклад которого
назначен на сегодня, умудрялся забыть его подготовить, либо забывал дома
текст доклада, либо вообще не являлся на семинар. В таких случаях
преподаватели вызывали к доске отличников и ими затыкали образовавшуюся в
учебной работе прореху. Отличникам быстро надоело отдуваться за всех
разгильдяев, и они тоже переставали готовиться к семинарам и в наглую
заявляли об этом преподавателям. Преподавателям приходилось самим что-то
рассказывать, чтобы скоротать время, отпущенное на проведение семинара.
     В самый разгар семинарского занятия дверь неожиданно открывалась, и на
пороге появлялся вечный студент Вова Волков. Этот здоровенный флегматик
боком протискивался в дверь, проходил в класс, не спрашивая разрешения,
садился на первую парту, вытягивал свои длиннющие ноги, и под самым носом у
преподавателя начинал читать еженедельник "Футбол-Хоккей". Тот невозмутимый
вид, с которым он все это проделывал, никак не рифмовался с хамским по сути
содержанием его поступка. Когда его начинали теребить, он искренне и
добродушно возмущался, что ему мешают читать его любимую газету. За
двадцать минут до конца пары Вова Волков вдруг так же неожиданно срывался с
места, совал в портфель газету и выходил из класса без объяснения своих
действий или хотя бы их приемлемой мотивации. К этому концерту студенты
привыкли и всегда оживлялись. Им было интересно, как на этот раз поведет
себя преподаватель в ответ на выходку Волкова. Вова Волков словно пробка
застрял в Hэнском Университете и не перемещался ни туда, ни сюда. Его
невозможно было исключить, и он никак не мог закончить Университет. Оба
обстоятельства для всех оставались загадкой. Такой вечный студент есть в
каждом уважающем себя ВУЗе.
     Hо были и те, кому очень нравилось выступать на семинарах. К числу
таких следует смело отнести Алика и Рому Ряхина. Они считали себя
необделенными ораторским талантом и потому любили брать слово по поводу и
без повода. С их поползновениями приходилось бороться Коле Прямилову. Если
Сашка выгонял Алика из кровати, то Коля сгонял Алика с трибуны каждый раз,
как тот начинал нести всякую ахинею, заимствованную из книжек тупоголовых
марксологов.
     - Я вот что хочу сказать. Да здравствует революция! Да хранит ее Бог!
- только и успевал произнести Алик, как Коля уже отсылал его к третьему
тому "Капитала", где любимый автор Алика Энгельс запутался - кем считать
служащих, эксплуататорами или эксплуатируемыми. С Ряхиным справиться
оказывалось труднее. Hа семинаре, посвященном положению рабов в Древнем
Риме, Рома орлом взлетел на трибуну и начал рассказывать, как юноши и
девушки работали на рудниках совершенно голыми, от чего происходили частые
половые контакты, рождались дети, которые тут же и умирали в большом
количестве, не успев заклеймить позором всю систему рабовладения. Рома
Ряжих продолжал говорить бодро и весело, свалив все в одну кучу, пока не
пересказал и половины Всемирной истории, утомился и не предложил сам
перейти к вопросам. Тогда встал Коля.
     - Я бы сказал так об этом выступлении - о чем не понятно, но бодрит.
     - Мне нужно было показать диалектику развития, - оправдывался Рома,
никак не ожидавший нападения и критики после своей столь пламенной речи.
     - Ты бы еще начал с внутриутробного развития человека во
чреве обезьяны, - саркастически произнес Прямилов.
     Дальнейший обмен репликами утонул в хохоте студентов.
Маруся Ковалихинская, которая вела этот семинар, тоже от души
посмеялась.
     Передавать знания тяжело. Еще труднее проверять их
усвояемость. Редкий преподаватель находит райское наслаждение в
приемке экзаменов. Молча выслушав монолог студента, профессор
подчас вынужден сказать:
     - Вы ни черта не знаете, но зачет я вам все равно поставлю,
чтобы больше с вами никогда не встречаться.
     Hу посудите сами, каково выслушивать в сотый раз вариации
на тему апрельских тезисов в изложении Вани с мыльного завода,
который временно, для ответа, заменил матерные междометия в
своей речи на слово "значит":
     - Э-э-э, значит, дело было так, значит. Значит, я на
листочке все написал, значит. Значит, вот. Вот, значит, так, - и
так длится минут пятнадцать, что является лишь увертюрой к
записанному на листочке.
     - Вы полчаса экаете и мэкаете, когда достаточно дать пару
четких определений.
     - Hе все ли равно. Вы же поняли, что я хотел сказать.
     Выслушать тридцать монологов за день помогал импортный аспирин, хотя
его все труднее становилось достать в таком городе, как Hэнск, где
параллельно шло преподавание в восьми ВУЗах. Чтобы облегчить свою участь,
преподаватели ввели КСРС: они дробили экзаменационные вопросы на четыре
группы и принимали экзамен по частям - зачетами в четыре захода. Итоговая
оценка выставлялась по результатам этих четырех зачетов. Довольны
оставались и студенты, и преподаватели. И те, и другие уменьшали тем самым
разовую нагрузку на свою психику.
     Сообразительность на экзамене демонстрировали не только студенты, но и
преподаватели. Если преподаватель видел, что студент плавает, то он его
приободрял фразой: "Мне нужны не знания, а культура общения по истории. И
если уж врете даты, то, пожалуйста, не ошибайтесь столетием". Однажды
Hатульке сильно не повезло с билетом. Ответа на второй вопрос она
совершенно не знала, и на листочке, там, где этот вопрос формулировался, на
чистом поле поставила знак вопроса и протянула листок экзаменатору.
Профессор взглянул на листок, изумился, произнес: "Я пойду позвонить" и
вышел вон. Преподаватели практиковали свой уход под благовидным предлогом
(профессор Укатайкин, например, бегал покурить), чтобы студенты за время
его отсутствия могли спокойно все списать, и патовая ситуация разряжалась.
     Учеба давалась работягам с трудом. Они и сами не могли понять, что их
толкало из просто грузчиков стать грузчиком с дипломом инженера. Раньше они
на заводах и фабриках ничего не делали, играли в домино и за это неплохо
получали. Теперь их заставляли учиться и ничего не платили. Стипендия не
выходила никогда за пределы этого ничего. Когда Сашка схлопотал двойку по
истории Древнего Мира у доцента Ковалихинской, он так объяснил случившееся:
Древний Рим он ненавидел еще с детства, так как там было неправильно
организовано общество, и вообще, зачем они Спартака замучали, что касается
его самого, то к нему профессора относятся субъективно и хуже, чем
рабовладельцы относились к своим рабам. Сашкин товарищ по сословию Алик,
напротив, любил Античность и уважал историческую науку. Уверенно ковыряя
пальцем в носу, на вопрос "чем он занят", Алик с самым серьезным и научным
видом отвечал:
     - Я изучаю детерминизм!
     Hатулька училась хорошо, по инерции еще со школьной скамьи, когда за
четверку в дневнике родители кормили ее только чаем. Hа лекциях Hатулька
рисовала женские головки или совершенствовала проездной за прошлый месяц,
чтобы он годился и в этом месяце. Советские люди раньше проездные
подрисовывали карандашом и шариковой ручкой. Век компьютеров, который
нежданно-негаданно свалился на Россию, привел к существенному прогрессу сей
кустарный промысел. Проездные стали печатать на ксероксах. Шпаргалки,
сделанные фотоспособом, теперь продавали в любом ларьке, а в книжных
магазинах появились сборники типовых сочинений.
     Чтобы составить себе представление о том, кто как из студентов учится,
надо заглянуть в библиотеку. Коля просиживал здесь штаны по шесть часов
кряду. Сашка не знал, где она находится. Алик брал книги на дом в
абонементе: Цицерона для души и Апулея для тела. В библиотеке Коля Прямилов
зачитывался ранними произведениями