полном
распоряжении мужчины, придало моногамии с самого  начала  ее  специфический
характер, сделав ее моногамией только для женщины, но не для мужчины. Такой
характер она сохраняет и в настоящее время.
     У греков более  позднего  периода  следует  проводить  различие  между
дорийцами и ионийцами.  У  первых,  классическим  образцом  которых  служит
Спарта, брачные отношения во  многом  еще  более  архаичны,  чем  даже  те,
которые изображены Гомером. В Спарте существует парный брак, видоизмененный
в соответствии с принятыми там  воззрениями  на  государство  и  во  многих
отношениях еще напоминающий групповой брак.  Бездетные браки  расторгаются:
царь Анаксандрид (за 560 лет до н. э.), имевший бездетную жену, взял вторую
и вел два хозяйства; около того же времени царь Аристон,  у  которого  были
две бесплодные жены, взял третью, но зато отпустил одну из первых. С другой
стороны, несколько  братьев  могли  иметь  общую  жену;  человек,  которому
нравилась жена его друга, мог делить ее с  ним,  и  признавалось  приличным
предоставлять свою жену в распоряжение, как выразился бы Бисмарк, здорового
"жеребца", даже если тот не принадлежал к числу сограждан.  Из одного места
у Плутарха, где спартанка направляет  к  своему  мужу  поклонника,  который
домогается ее любви, можно заключить, согласно Шёману, даже о  еще  большей
свободе нравов. Действительное нарушение супружеской верности - измена жены
за спиной мужа - было поэтому неслыханным делом.  С другой стороны, Спарта,
по крайней мере в лучшую свою эпоху, не знала домашнего рабства, крепостные
илоты жили обособленно в имениях, поэтому  у  спартиатов  155  было  меньше
соблазна пользоваться их женами.  Естественно, что в силу всех этих условий
женщины в Спарте занимали гораздо более почетное положение, чем у остальных
греков.  Спартанские женщины и лучшая часть афинских гетер  были  в  Греции
единственными  женщинами,  о  которых  древние  говорят  с   уважением    и
высказывания которых они признают заслуживающими упоминания.
     Совершенно  иное  положение  мы  находим  у  ионийцев,  для    которых
характерны Афины.  Девушки учились лишь прясть, ткать и шить, самое большее
- немного читать  и  писать.  Они  жили  почти  затворницами,  пользовались
обществом лишь других женщин.  Женский покой находился в обособленной части
дома, в верхнем этаже или в глубине, куда мужчинам,  в  особенности  чужим,
нелегко было  проникнуть  и  куда  женщины  удалялись  при  посещении  дома
мужчинами. Женщины не выходили без сопровождения рабыни; дома они буквально
находились под стражей; Аристофан упоминает о  молосских  собаках,  которых
держали для устрашения нарушителей супружеской верности 156, а, по  крайней
мере в азиатских городах, для надзора за женщинами держали евнухов, которые
уже во время Геродота фабриковались на острове Хиос для продажи и, согласно
Ваксмуту, не для одних только варваров. У Еврипида жена обозначается словом
oikurema [Еврипид Орест Ред.], как вещь для присмотра за хозяйством  (слово
это  среднего  рода),  и  для  афинянина  она  действительно  была,  помимо
деторождения, не чем иным, как  старшей  служанкой.  Муж  занимался  своими
гимнастическими упражнениями, своими общественными  делами,  от  участия  в
которых жена была отстранена; он,  кроме  того,  имел  еще  часто  к  своим
услугам рабынь, а в период расцвета Афин -  широко  распространенную  и  во
всяком случае находившуюся под  покровительством  государства  проституцию.
Именно на почве  этой  проституции  выработались  единственные  яркие  типы
греческих женщин, которые так  же  возвышались  над  общим  уровнем  женщин
античности  своим  умом  и  художественным  вкусом,  как  спартанки   своим
характером. Но то обстоятельство, что нужно было сначала сделаться гетерой,
чтобы стать подлинной женщиной, служит самым  суровым  осуждением  афинской
семьи.
     Эта афинская семья с течением времени сделалась образцом, по  которому
устраивали свои домашние порядки не только остальные ионийцы, но постепенно
и все греки как внутри страны, так и  в  колониях.  Однако,  вопреки  всему
этому  затворничеству  и  надзору,  гречанки  довольно    часто    находили
возможность обманывать своих мужей,  а  последние,  стыдившиеся  обнаружить
хотя бы какое-нибудь чувство любви к своим женам,  развлекались  всяческими
любовными похождениями с гетерами; но унижение  женщин  мстило  за  себя  и
унижало самих мужчин, вплоть до того, что в конце  концов  они  погрязли  в
противоестественной любви к мальчикам и лишили достоинства своих богов, как
и самих себя, мифом о Ганимеде.
     Таково было происхождение моногамии, насколько мы можем проследить его
у самого цивилизованного и наиболее развитого народа древности.  Она отнюдь
не была плодом  индивидуальной  половой  любви,  с  которой  она  не  имела
абсолютно ничего общего, так как браки по-прежнему  оставались  браками  по
расчету.  Она  была  первой  формой  семьи,  в  основе  которой  лежали  не
естественные, а экономические  условия  [В  издании  1884  г.  вместо  слов
"экономические условия" напечатано: "общественные условия"; конец фразы  со
слов "именно победа частной собственности"  добавлен  Энгельсом  в  издании
1891 года.  Ред.] - именно победа частной собственности над первоначальной,
стихийно сложившейся  общей  собственностью.  Господство  мужа  в  семье  и
рождение детей, которые были бы только от него и  должны  были  наследовать
его богатство,- такова была  исключительная  цель  единобрачия,  откровенно
провозглашенная  греками.  В  остальном  же  оно  было  для  них  бременем,
обязанностью по отношению  к  богам,  государству  и  собственным  предкам,
которую  приходилось  выполнять.  В  Афинах  закон  предписывал  не  только
вступление в  брак,  но  и  выполнение  мужем  определенного  минимума  так
называемых супружеских обязанностей [Последняя фраза добавлена Энгельсом  в
издании 1891 года. Ред.].
     Таким образом, единобрачие появляется в истории отнюдь не  в  качестве
основанного на согласии союза между мужчиной и  женщиной  и  еще  меньше  в
качестве высшей формы этого союза. Напротив. Оно появляется как порабощение
одного пола другим, как  провозглашение  неведомого  до  тех  пор  во  всей
предшествующей  истории  противоречия  между  полами.  В    одной    старой
ненапечатанной рукописи 1846 г.,  принадлежащей  Марксу  и  мне,  я  нахожу
следующее: "Первое разделение труда было  между  мужчиной  и  женщиной  дл
производства детей" [Маркс К., Энгельс  Ф.  Немецкая  идеология.  Ред.].  К
этому  я  могу  теперь  добавить:    первая    появляющаяся    в    истории
противоположность классов совпадает с развитием антагонизма между  мужем  и
женой  при  единобрачии,  и  первое  классовое  угнетение    совпадает    с
порабощением женского пола мужским.  Единобрачие было великим  историческим
прогрессом, но вместе с тем оно открывает,  наряду  с  рабством  и  частным
богатством, ту продолжающуюся до сих пор эпоху, когда всякий прогресс в  то
же время означает и относительный регресс, когда благосостояние и  развитие
одних осуществляется ценой страданий и подавления других. Единобрачие - это
та клеточка цивилизованного общества,  по  которой  мы  уже  можем  изучать
природу  вполне  развившихся  внутри  последнего    противоположностей    и
противоречий.
     Старая относительная  свобода  половых  связей  отнюдь  не  исчезла  с
победой парного брака или даже единобрачия.

     "Старая система брака, введенная в более тесные границы  в  результате
     постепенного вымирания пуналуальных групп, все еще служила той средой,
     в которой развивалась семья, и тормозила ее развитие вплоть до  первых
     проблесков цивилизации... она исчезла, наконец, перейдя в новую  форму
     гетеризма, которая и в период цивилизации  следует  за  людьми,  точно
     мрачная тень, лежащая на семье".

     Под гетеризмом Морган  понимает  существующие  наряду  с  единобрачием
внебрачные половые связи мужчин с незамужними женщинами, что, как известно,
процветает в самых различных формах на протяжении всего периода цивилизации
и все более и более  превращается  в  неприкрытую  проституцию  [Дальнейший
текст до слов: "Гетеризм - это такой  же  общественный  институт"  добавлен
Энгельсом  в  издании  1891  года.  Ред.].  Этот  гетеризм    ведет    свое
происхождение непосредственно от группового брака,  от  той  жертвы,  ценой
которой женщины, отдаваясь посторонним, покупали себе право на  целомудрие.
Отдаваться за деньги было первоначально религиозным актом; это  происходило
в храме богини любви, и деньги шли в первое  время  в  сокровищницу  храма.
Гиеродулы 157 Анаитис в Армении, Афродиты в Коринфе, а также состоящие  при
храмах религиозные танцовщицы Индии, так  называемые  баядерки  (искаженное
португальское  bailadeira  -  танцовщица),  были  первыми    проститутками.
Отдаваться посторонним мужчинам - первоначально обязанность каждой  женщины
- стало впоследствии уделом  только  этих  жриц,  как  бы  замещавших  всех
остальных.  У  других  народов  гетеризм  ведет  свое   происхождение    от
предоставлявшейся девушкам до брака половой свободы и, следовательно, также
является пережитком группового брака, только дошедшим до нас другим  путем.
С возникновением имущественного неравенства, то есть уже на высшей  ступени
варварства, наряду с рабским трудом спорадически появляется и наемный  труд
и одновременно как необходимый  его  спутник  профессиональная  проституци
свободных женщин наряду с принуждением рабынь  отдаваться  мужчинам.  Таким
образом, наследство, завещанное групповым браком цивилизации,  двойственно,
как двойственно, двулико, внутренне раздвоенно, противоречиво  и  все,  что
порождено цивилизацией: с одной стороны - моногамия, а с другой -  гетеризм
вместе с его самой крайней формой - проституцией.  Гетеризм - это такой  же
общественный институт, как и  всякий  другой;  он  обеспечивает  дальнейшее
существование старой половой свободы - в пользу мужчин.  На деле не  только
терпимый,  но  и  широко    практикуемый,    особенно    же    используемый
господствующими классами, гетеризм на словах подвергается осуждению. Но это
осуждение в действительности направляется  не  против  причастных  к  этому
мужчин, а только против женщин; их презирают  и  выбрасывают  из  общества,
чтобы, таким образом, снова провозгласить, как основной общественный закон,
неограниченное господство мужчин над женским полом.
     Но  вместе  с  этим  развивается  второе  противоречие  внутри   самой
моногамии. Рядом с мужем, скрашивающим свое существование гетеризмом, стоит
покинутая супруга [Эта и предыдущая фразы  добавлены  Энгельсом  в  издании
1891 года.  Ред.]. Одна сторона противоречия так же немыслима  без  другой,
как невозможно иметь в руке  целое  яблоко  после  того,  как  съедена  его
половина.  Однако не таково, по-видимому, было мнение мужчин, пока жены  не
вразумили их.  Вместе  с  единобрачием  появляются  два  неизменных,  ранее
неизвестных характерных  общественных  типа:  постоянный  любовник  жены  и
муж-рогоносец.  Мужчины  одержали  победу  над  женщинами,   но    увенчать
победителей  великодушно  взялись  побежденные.  Рядом  с  единобрачием   и
гетеризмом неустранимым общественным явлением  сделалось  и  прелюбодеяние,
запрещенное,  строго   наказуемое,    но    неискоренимое.    Достоверность
происхождения  детей  от  законного  отца  продолжала,  как    и    раньше,
основываться самое большее на нравственном убеждении,  и,  чтобы  разрешить
неразрешимое противоречие. Code Napoleon ввел статью 312:

     "L'enfant concu pendant le manage  a  pour  pere  le  mari"  -  "отцом
     ребенка, зачатого во время брака, является муж".

     Таков конечный результат трехтысячелетнего существования  единобрачия.
     Таким образом, в тех случаях, когда индивидуальная  семья  -  остаетс
верна  своему  историческому  происхождению  и  когда  в   ней    в    силу
исключительного господства мужа  противоречие  между  мужчиной  и  женщиной
приобретает ясно выраженный  характер,  эта  семья  дает  нам  в  миниатюре
картину тех  же  противоположностей  и  противоречий,  в  которых  движетс
общество, разделенное на классы со времени наступления эпохи цивилизации, и
которые оно не способно  ни  разрешить,  ни  преодолеть.  Я  говорю  здесь,
разумеется,  лишь  о  тех  случаях  единобрачия,  когда  супружеская  жизнь
действительно соответствует установлениям,  вытекающим  из  первоначального
характера этого института, но жена  при  этом  восстает  против  господства
мужа.  Что далеко не все браки протекают так,  об  этом  лучше  всех  знает
немецкий филистер, который так же не умеет быть господином  в  своем  доме,
как и в государстве; его жена поэтому  с  полным  правом  присваивает  себе
мужскую власть, которой он  не  достоин.  Зато  он  воображает,  что  стоит
гораздо выше своего французского товарища по несчастью, которому чаще,  чем
ему самому, приходится куда хуже.
     Впрочем, индивидуальная семья отнюдь не везде и  не  во  всякое  врем
принимала такую классически суровую форму, какую  она  имела  у  греков.  У
римлян,  которые  в  качестве  будущих  завоевателей  мира  обладали  более
широким, хотя  и  менее  утонченным  взглядом  на  вещи,  чем  греки,  жена
пользовалась большей свободой и большим  уважением.  Римлянин  считал,  что
супружеская верность достаточно обеспечена предоставленной ему властью  над
жизнью и смертью его жены. Кроме того, жена могла здесь наравне с мужем при
желании расторгнуть брак. Но наибольший прогресс в развитии единобрачия был
достигнут, несомненно, с вступлением  на  историческую  арену  германцев  и
достигнут потому,  что  у  них,  вероятно  ввиду  их  бедности,  моногамия,
по-видимому, в то время еще  не  вполне  развилась  из  парного  брака.  Мы
приходим к этому заключению  на  основании  следующих  трех  обстоятельств,
упоминаемых  Тацитом.  Во-первых,  при  всей    святости    брака,-    "они
довольствуются одной женой, женщины живут огражденные целомудрием",- у  них
все же было  распространено  многоженство  среди  знати  и  вождей  племен,
подобно тому, что мы встречали у американцев, у которых существовал  парный
брак.  Вовторых, переход от материнского права к отцовскому мог совершитьс
у них только незадолго перед этим, так как брат матери - ближайший  сородич
мужского пола согласно материнскому праву - еще признавался у них  чуть  ли
не  более  близким  родственником,  чем  собственный  отец,    что    также
соответствует точке зрения американских индейцев, у которых Маркс,  как  он
часто говорил, нашел ключ к  пониманию  нашего  собственного  прошлого.  И,
в-третьих,  женщины  у  германцев  пользовались   большим    уважением    и
значительным влиянием на общественные дела, что стоит в прямом противоречии
со свойственным моногамии господством мужчин.  Почти во всем этом  германцы
не отличаются от спартанцев, у которых, как мы видели, парный брак также не
был еще полностью изжит [Последняя фраза добавлена Энгельсом в издании 1891
года. Ред.]. Таким образом, и " этом отношении вместе с германцами приобрел
мировое господство совершенно новый элемент.  Новая моногамия,  развившаяс
на  развалинах  римского  мира  в  процессе  смешения   народов,    облекла
владычество мужчин в более мягкие формы и дала женщинам, по крайней мере  с
внешней стороны, более почетное и свободное положение, чем когда-либо знала
классическая древность.  Тем самым впервые  была  создана  предпосылка,  на
основе которой из моногамии,- внутри нее, наряду с ней и вопреки ей, смотр
по  обстоятельствам,-  мог  развиться  величайший  нравственный   прогресс,
которым мы ей обязаны: современная индивидуальная половая  любовь,  котора
была неизвестна всему прежнему миру.
     Этот прогресс, однако, был  вызван  именно  тем  обстоятельством,  что
германцы переживали еще  период  парной  семьи  и  перенесли  в  моногамию,
насколько это представлялось возможным, положение женщины,  соответствующее
парной семье; он  был  вызван  отнюдь  не  каким-то  легендарным,  чудесным
природным предрасположением германцев к чистоте нравов, которое в  сущности
сводится  к  тому,  что  парный  брак  действительно  свободен  от   резких
нравственных противоречий, присущих моногамии.  Напротив, германцы в период
их  переселений,  в  особенности  на  юго-восток,  к  степным    кочевникам
Причерноморья,  глубоко  пали  в  нравственном  отношении  и  восприняли  у
последних,  кроме  их  искусства  верховой   езды,    также    и    гнусные
противоестественные  пороки,  о  чем  определенно  свидетельствует   Аммиан
относительно тайфалов и Прокопий относительно герулов.
     Но если из всех  известных  форм  семьи  моногамия  была  единственной
формой, при которой могла развиться современная половая любовь, то  это  не
значит,  что  последняя  развилась  в  ней  исключительно  или   хотя    бы
преимущественно как любовь супругов друг к другу.  Самая  природа  прочного
единобрачия при господстве мужа исключала это. У всех исторически активных,
то есть у всех господствующих классов, заключение брака оставалось тем, чем
оно было со времени парного брака,- сделкой, которую устраивают родители. И
первая появившаяся в истории форма половой любви,  как  страсть,  и  притом
доступная каждому человеку (по  крайней  мере  из  господствующих  классов)
страсть,  как  высшая  форма  полового  влечения,-  что  и  составляет   ее
специфический характер,- эта первая  ее  форма,  рыцарская  любовь  средних
веков, отнюдь не была супружеской любовью.  Наоборот. В своем  классическом
виде, у провансальцев, рыцарская любовь  устремляется  на  всех  парусах  к
нарушению  супружеской  верности,  и  ее  поэты   воспевают    это.    Цвет
провансальской любовной поэзии составляют "альбы" (albas), по-немецки песни
рассвета.  Яркими красками изображают они, как рыцарь  лежит  в  постели  у
своей красотки, чужой жены, а снаружи стоит страж, который возвещает ему  о
первых признаках наступающего рассвета (alba),  чтобы  он  мог  ускользнуть
незамеченным; затем  следует  сцена  расставания  -  кульминационный  пункт
песни.  Жители Северной Франции, а  равным  образом  и  бравые  немцы  тоже
усвоили этот род поэзии вместе  с  соответствующей  ему  манерой  рыцарской
любви, и наш старый Вольфрам фон Эшенбах оставил на ту же  щекотливую  тему
три чудесные песни, которые  мне  нравятся  больше,  чем  его  три  длинные
героические поэмы.
     Заключение брака в современной нам буржуазной среде происходит двояким
образом.  В католических странах  родители  по-прежнему  подыскивают  юному
буржуазному  сынку  подходящую  жену,  и,  разумеется,  результатом   этого
является наиболее полное развитие присущего моногамии противоречия:  пышный
расцвет гетеризма со стороны мужа, пышный расцвет супружеской неверности со
стороны жены.  Католическая церковь, надо  думать,  отменила  развод,  лишь
убедившись, что против  супружеской  неверности,  как  против  смерти,  нет
никаких средств. В протестантских странах, напротив, буржуазному сынку, как
правило, предоставляется большая или меньшая свобода выбирать себе жену  из
своего класса;  поэтому  основой  для  заключения  брака  может  служить  в
известной  степени  любовь,  как  это,  приличия    ради,    постоянно    и
предполагается в соответствии  с  духом  протестантского  лицемерия.  Здесь
гетеризм  практикуется  мужем  не  столь  энергично,  а  неверность    жены
встречается не так часто.  Но так как при любой форме брака  люди  остаютс
такими же, какими были  до  него,  а  буржуа  в  протестантских  странах  в
большинстве своем филистеры, то эта  протестантская  моногамия,  даже  если
брать в общем лучшие случаи, все же приводит только к  невыносимо  скучному
супружескому  сожительству,  которое  называют  семейным  счастьем.  Лучшим
отражением обоих  этих  видов  брака  служит  роман:  для  католического