ных... Хоть краешком замазанных...
     - "Краешком"! Господи, ведь я же звонил в начале дежурства, мы только
с лейтенантом заступили...
     - Говорил я и с Шиповатовым.
     - Нет, ты послушай, Сидор Федорович, ведь  чувствовал  же  я  что-то!
Шиповатов еще бурчал - время к полуночи, разбудишь своих. Поговорили  -  и
все... с Викторией. Соня уже спала. Хоть бы словом  с  ней  перемолвиться!
Когда я с дежурства пришел - они уже были мертвы часов восемь - как раз  с
полуночи. Считай, сразу после звонка. Дал, сволочь, попрощаться... Нет,  -
свистящим шепотом добавил майор, - все равно через дело  Спесивцева  я  на
него выйду. Сейчас действовать надо.
     - Смотри, только с Угловым не переусердствуй.  Знаю  я  тебя.  И  все
равно - следовало бы тебе остановиться, передохнуть. Ведь Татьяна приедет,
встретить надо. Она ведь от нашей жизни отвыкла...
     - Отвыкла... Там тоже дерьма хватает.  Она  человек  открытый,  пишет
впрямую. Снимается в эротическом кино. Все просто: "Знакомьтесь, Таня. Это
Джозеф. А теперь раздевайтесь - и в постель.  Камера.  Так.  Замри.  Лицо,
лицо! Глубокий вдох - будто ныряешь... Поплыли!". Ох, тошнит. Что-то и  не
писала давно, завертелась. Деньги-то неплохие, пока  дают  работу.  А  вот
замуж так и не вышла. Взгляды взглядами, да,  видно,  за  дамами  из  этой
среды не больно гоняются. Впрочем, и возраст тоже. Теперь  только  одно  -
старость обеспечить. Звонил ей - никто не отвечает. Телеграмму отправить -
только вчера сообразил. Да... А осталась она там, пожалуй что, и не  из-за
денег. Хотя здесь на гастролях что ей перепадало? Язва  да  ломаный  грош.
Подписав контракт на месяц, съездила, посчитала - вышло как  за  семь  лет
работы на сцене. Купили дачку эту. Отремонтировали, обставили. Ну,  дальше
ты и сам знаешь, как дело было. Недели  не  прошло,  все  вынесли.  Еще  и
нагадили  так,  что  войти  жутко.  Как-то   все   в   ней   после   этого
перевернулось... Славная она была, Танька, и туго ей  пришлось  на  первых
порах. Я поначалу думал - любовь  у  нее  там.  Ничего  подобного,  так  и
осталась одна. А мне писала, все время.
     - Ты и с Маркусом переписывался.
     - Да. Семен ведь из первых пташек. А у нас  в  Баланцево  -  и  точно
первый. Старый американец. Они с Татьяной соседи на Брайтон-бич. И  писал,
и звонил когда-никогда. Потом затих. Ну,  они  там  народ  занятой.  Семен
теперь выбился во владельцы бензоколонки.
     - Он и здесь не брезговал водички в бензин добавить. Ты ведь  его  на
этом и прищучил?
     - Память у тебя, Сидор Федорович!  Ты  ведь  тогда  еще  в  капитанах
ходил... Соня, малышка, в первый класс собиралась. Ох, Господи, хватило бы
сил сдержаться, если найду я эту тварь...
     - Твоя беда, Иван, - наша беда. И нет нам покоя, пока не возьмем его.


     Неделю спустя  в  дом  начальника  баланцевского  уголовного  розыска
майора Лобекидзе постучался гость. Точнее,  позвонил  по  домофону.  Гость
оказался ростом чуть более полутора метров,  сморщенное  обезьянье  личико
обрамляли редеющие, седые, слегка курчавящиеся  волосы,  зато  глаза  были
удивительные - глубокие, живые, необыкновенно выразительные. Залоснившийся
дешевый костюм неловко сидел на нем, выказывал приезжего из провинции куда
более глубокой, нежели Баланцево,  которое,  что  ни  говори,  а  все-таки
пригород столицы шестой части света. Выговор у гостя  тоже  был  вовсе  не
столичным - смахивал на прибалтийский.
     - Лобекидзе? Иван Зурабович?  Вас  легко  узнать  по  фотографиям.  У
Татьяны Дмитриевны целая коллекция. Может, это и слабое утешение, но  она,
как мне кажется, любила вас. Мы с ней  были  друзья.  Да  вы  не  думайте,
ничего такого. Просто положительный ответ  на  вопрос:  "Верите  ли  вы  в
дружбу между мужчиной и женщиной?" С таким потрепанным персонажем, как  я,
возможны всяческие парадоксы.
     - Послушайте, меньше всего меня занимает степень  вашей  близости.  В
чем, собственно, дело?
     -  Дело?  12  августа  сего  года  Татьяна  Дмитриевна  умерла.  Даже
американская медицина оказалась бессильной. Увы, подчас и  банальная  язва
убивает...
     Майор стиснул челюсти, сглотнул. Потом с трудом выговорил:
     - Проходите в дом, не знаю, как вас...
     - Зовите просто -  Михаил  Иосифович...  Фамилия  Фрейман.  Если  вас
интересует - вот мой паспорт, только там я Майкл, и  довольно  давно  -  с
десяток лет.
     Майор долго разглядывал документ, словно там могло содержаться что-то
еще, кроме обычных сведений. Потом заговорил.
     Даже не присаживаясь, не  прерывая,  застыв  в  скорбном  недоумении,
слушал его гость. Когда Лобекидзе умолк, осторожно проговорил:
     - Бедный ребенок! Всего на две недели пережить мать! Вот  и  не  верь
после этого в судьбу. Я преклоняюсь перед вашей стойкостью.  Мне  известно
от Татьяны Дмитриевны, что вы работали в милиции... Вы еще там?
     - Да.
     - Я совершенно уверен - убийце не уйти от правосудия. Еще раз примите
мои глубокие соболезнования. Не стану более мешать. Помочь  в  вашем  горе
мне нечем. Но мы еще встретимся,  необходимо  оформить  кое-какие  бумаги.
Пока что устроюсь в вашей гостинице.
     - Еще не устроились?
     - Нет, но, думаю, проблем не возникнет. По  старой  советской  памяти
знаю, что "зеленые" снимают все вопросы. Или сейчас что-то  изменилось  по
сравнению с тем, как было десять лет назад?
     - Это когда доллар у валютчиков шел по три рубля? Сейчас он  в  сорок
раз дороже, во столько же раз возросла и любовь к нему. Вы, что ли,  прямо
с вокзала?
     - Из аэропорта. Какие вещи! Все мое ношу с собой, - кивнул Фрейман на
объемистый кейс. - Я ведь ненадолго. Вы знаете, просто не  могу  прийти  в
себя. Какое несчастье! Держитесь, вам необходима сейчас твердость духа. До
свидания, мне пора. Дела, знаете ли. Точнее, некий замысел, проект...  Но,
я думаю, вам не до этого.
     - Какая разница, - майор тяжело опустился в кресло. - Расскажите. Все
что угодно, лишь бы не думать об этом. Мне иногда кажется, что  я  вот-вот
сойду с ума...
     -  Ну,  это  сугубо  деловой  проект  -  перенести  наше  юридическое
обслуживание, страховой  и  консультативный  бизнес  на  вашу  территорию.
Видите, я все-таки уже американец. Надо бы сказать  "на  нашу",  как-никак
бывшая родина, да не выходит.
     - А разве она бывает "бывшей"?
     - Вы, конечно, правы, Иван Зурабович. Однако, нравится  вам  это  или
нет, но по темпу, ритму жизни и во многом  другом  Америка  мне  ближе.  Я
ощущаю с ней внутреннее сродство.
     - Нравится, не нравится... Вы говорите, что думаете, это  заслуживает
уважения, во всяком случае.
     -  Спасибо,  -  Фрейман  встал,  деликатно  протягивая  руку,  словно
колеблясь, уместен ли этот жест сейчас.
     Лобекидзе остановил его.
     - Посидите еще, Майкл. Знаете,  вы  меня  чрезвычайно  обяжете,  если
вместо гостиницы остановитесь у  меня.  Тем  более,  что  гостиницы  вечно
переполнены. Стеснить меня невозможно, об этом и говорить не приходится.
     - Нет, Иван Зурабович, мне в гостинице удобнее. Я человек тертый,  по
свету помотался, привык к походной жизни.
     - Вы и не представляете себе, что такое наш баланцевский отель. Да  и
мне не так одиноко. Поговорим. Расскажете о Тане. Мне только  и  осталось,
что  воспоминания.  Ей-богу,  у  меня   вам   будет   лучше.   Вот   ключ,
располагайтесь и чувствуйте себя совершенно свободно. А я с вами  прощаюсь
до вечера. Отдохните. Постараюсь вернуться пораньше...


     В эти дни работа захватила  майора  с  головой.  Чего-чего,  а  этого
патентованного  лекарства  от  тоски  хватало.  Поначалу  ужасная   весть,
всполошившая  Баланцево,  словно  заморозила  на  день-другой   активность
уголовного мира. Логичным казалось залечь на  дно,  притихнуть,  чтобы  не
попадаться под горячую руку коллег майора. Те, кто пренебрег этим  простым
правилом, горько сожалели.  Вместе  с  тем  увеличилось  и  число  случаев
сопротивления при задержаниях. Ответная реакция  стражей  правопорядка  не
заставила себя ждать. Если и обычно добавки никто  не  просил,  то  теперь
надолго запоминались милицейские объятия.
     Словно отыгрываясь за временный простой, уголовники резвились  вовсю.
Однако теперь было не до ерунды, вроде краж и прочих мелких  преступлений,
не связанных с угрозой жизни. Внимание начальника баланцевского  угрозыска
было сконцентрировано на одном. Обыватель давно притерпелся  к  тому,  что
уровень его благосостояния медленно, но верно падает. Но до сих пор в этом
не было опасности для его существования. Теперь было не то. Поистине верно
сказано, что "когда жизнь дорожает, она становится дешевле".
     Слухи  о  маньяке,  затопившие  Баланцево,   обрастали   все   новыми
подробностями. Анализируя их, сотрудники Лобекидзе выуживали  по  крупицам
кое-какие факты. Однако лишенные логики действия преступника не  позволяли
выстроить сколько-нибудь действенную стратегию поиска.  В  глубокой  тайне
формировались группы захвата  и  заманивания,  в  которые  помимо  опытных
оперативников входили и хрупкие с виду девушки, почти  девочки.  Слонялись
по темным углам мальчишки - еще более миловидные и  нескладные,  чем  Коля
Спесивцев, чей  истерзанный  труп  был  обнаружен  три  недели  назад.  Но
напрасно сидели в засадах и вели наружное наблюдение асы розыска.  Душегуб
больше не выходил на свою кровавую охоту. Затаился.
     Капитан Тищенко все девять лет после института прослужил в Баланцево,
из них последние шесть - в уголовном розыске, и все происходящее в городке
было ему досконально известно. Источников информации хватало - как тайных,
так и явных, известных  в  округе  стукачей.  Да  и  вообще,  баланцевская
милиция была широко известна в определенных кругах  далеко  не  деликатным
обхождением, так  что,  зачастую  допросы  заканчивались  "чистосердечными
признаниями", особенно когда попадался новичок. А уж по части чужих грехов
- тут выкладывали все подчистую.  Особенно  ценные,  хранимые  в  глубокой
тайне авторитетные в блатной среде источники  информации  в  отделение  не
ходили.  На  то  имелись  конспиративные  квартиры   у   оперативников   и
розыскников.
     Фильтрацию сведений из общего  потока  капитан  вел  скрупулезно,  но
успех не приходил. В последнее время вообще все шло вкривь и  вкось.  Было
от  чего  прийти  в  отчаяние.  Однако  в  кабинете  у  Лобекидзе  капитан
собирался,   становился   сух   и   деловит,   словно   решались   обычные
производственные дела.
     - Месяц, Иван Зурабович, только начался, а у нас уже...
     - Да, что-то я не припомню такого. Какое-то повальное  безумие.  Дети
гибнут, подростки. Неслыханно урожайный месяц. У тебя ведь там тоже?..
     - Да, девчушка семнадцати лет. Только что школу окончила, с  медалью.
Ее в школьном дворе и нашли.
     Мутное дело. Только выродок твой  тут  ни  при  чем.  Никаких  следов
насилия, и вообще все это скорее смахивает на самоубийство.
     -  Это  еще  надо  поближе  посмотреть.  Сколько  таких   самоубийств
оборачивались крупными делами.
     - Вряд ли и здесь такое. С ней парень был. Хлипкий такой паренек.  Из
тех, что от своей тени шарахаются. Однако - работаем.
     Трубку телефона Лобекидзе снял  после  первого  звонка.  Говорили  из
дежурки.
     - Иван Зурабович? Тищенко  у  вас?  Тут  к  нему  участковый  пацанов
привел...  Без  конвоя.  Сами  пришли.  Показания  котят  дать...  К  вам,
говорите?..
     - Ну, Алексей, ты везунчик. Нет, чтобы за свидетелями бегать, -  сами
к тебе рвутся. Ну-ка и я послушаю, что за такие добровольцы. Явление нынче
редкое.
     Вместе  со  старшим  лейтенантом  Ковалем  в   кабинет   вошли   двое
веснушчатых подростков - один пониже, другой худощавый и  уже  по-юношески
стройный. Бросалось в глаза их сходство, так что  не  требовалось  никаких
усилий, чтобы определить, что перед следователями стояли братья.
     Держались парни одинаково свободно и  непринужденно,  даже  несколько
чересчур. Чувствовался наигрыш. Старший плюхнулся на  стул,  не  дожидаясь
приглашения, и затараторил:
     - Вас, товарищ майор, я знаю. Вы у нас в школе лекцию читали...  Нет,
правда, интересно было...
     - Мы решили идти, как только узнали, что случилось. Ира в нашей школе
училась, на класс старше. Ничего девчонка была, только зануда.  Вечно  эти
собрания-заседания... - это уже меньшой, охватив спинку стула,  выглядывал
из-за брата.
     - Садись, садись, Сережа. И, пожалуйста, все по  порядку,  -  Тищенко
дружелюбно развел ладони.
     - Нет, не хочу. Постою, может, вырасту чуток. Я волнуюсь. И чего  там
долго говорить. Ну, курили мы в школьном дворике...
     - Кто, Сережа?
     - Вдвоем. А  та  беседка  рядом  с  нашей.  Ну,  знаете,  как-то  так
получается, что в одних беседках с девчонками целуются, в  других  -  нет.
Раньше это по бутылкам было заметно, когда они по двенадцать копеек  были.
Сейчас - на лету подхватывают. Нет, мы не пили. Так  вот,  смотрю  -  идет
парочка. Хоть и под ручку, но как-то напряженно. Обычно они не так  ходят,
не оторвать. Иру узнал я сразу даже  в  темноте.  Она  заметная  девчонка.
Который с ней - тоже из ее класса, гнида. Из тех, кто в школе  паинька,  а
на улице - приблатненный. Ползал перед сявками.  Как-то  и  на  нас  хотел
натравить. Ну, мы на пару всегда, я ему и объяснил, что не  вечно  же  его
сявки будут провожать, сколько ты им ни лижи. Он  и  заткнулся.  Ну  и  мы
решили без повода в драку не соваться. Хотя вот Сережка рвался...
     - Ну, ты... - смутился младший. - Тебе она тоже нравилась.
     - Вот. Значит, мы уже и трепаться кончили, да и о чем  говорить?  Все
переговорено. Так, сидели-скучали, покуривали. Дома чего делать? А  тут  -
интересно, хоть и  нарваться  можно.  Что-то  они  там  в  другой  беседке
говорили, но не разобрать. Негромко, но вроде как со злостью.  Потом  этот
додик отчетливо, ясно так сказал - не то  с  испугом,  не  то  с  угрозой:
"Смотри, и правда не задуши!". Кому - непонятно, кроме них никого  там  не
было. Ну а потом мы узнали...
     - И решили идти к вам, - это младший. - Нет, мы не испугались, вы  не
думайте. Плевать нам на его сявок...


     - Гражданин Чуб Валерий Алексеевич, я официально предупреждаю вас  об
ответственности за дачу ложных показаний. Пожалуйста, распишитесь.
     - Пожалуйста, - тощий, прыщеватый юнец с покрытой  пушком  скошенной,
словно недоразвитой нижней челюстью и заметно увеличенным верхним прикусом
выцеживал слова с поразительным для  его  возраста  хладнокровием.  -  Мне
бояться нечего. Чист я. Смотри-ка, вешателя  нашли!  Докажите  сначала,  а
потом пугайте. Кстати, не забывайте, я несовершеннолетний.
     Капитан Тищенко смотрел на юного законоведа с хмурой усмешкой. Молчал
он недолго, но в этом молчании явственно  ощущалось,  как  самоуверенность
сползает с молодого нахала. Помедлив, капитан сказал:
     - Разумеется, Валерий Алексеевич, вы несовершеннолетний.  И  в  самом
деле, чего подозреваемому в убийстве бояться ответственности за вранье  на
следствии... Ну-ну, не кипятитесь. Поберегите благородный гнев.  Ведь  так
хочется  оказаться  маленьким  и  неподсудным.  Нет,  Валерий  Алексеевич,
ответственность за убийство и за соучастие в нем наступает с  четырнадцати
лет. А вам, если не ошибаюсь, - семнадцать лет и три месяца.  Скоро  могли
бы и в армию пойти.
     - Была охота!
     - Дело вкуса. Лагерная романтика вас привлекает больше?  А  напрасно.
За  решеткой  вообще  неважно   относятся   к   молодым   людям,   которые
демонстрируют свои крутые замашки исключительно женщинам.
     - Убийство - не изнасилование.
     - Умный мальчик, хорошо учился. Только одно часто влечет за  собой  и
другое. Уголовный мир - он мальчиков в охотку потребляет. Зависит от того,
в какую камеру попадешь.
     - Угрожаете, значит?
     - Боже сохрани, Валерий  Алексеевич!  Ведь  вы  правду-то  не  хотите
говорить?.. Вот, скажем, вас с Ирой у беседки видели.  И  третьего  вашего
тоже. Отчего бы вам самому его не назвать?
     - Да некого называть! Думаете,  раз  мне  семнадцать,  так  сломаете,
оговорить себя заставите? От вас всего можно ожидать!
     - Вижу, вас солидно подковали. К блатной  жизни  вы,  можно  сказать,
готовы. Ну тогда и толковать не о чем. Будь что будет. Ну а ваши  приятели
вас   встретят   с   распростертыми   объятиями.    Изнасилованного,    но
непобежденного. Настоящий кореш. Свой в доску.
     - В тот же день повешусь!


     - Ну и как здоровье нашего красавчика? - полюбопытствовал  Лобекидзе,
когда капитан закончил рассказ о допросе Чуба.
     - А что ему сделается? Такого и впрямь не помешало бы "попрессовать".
Повеситься не повесился, но и не разговорился. То, что был  с  девушкой  в
беседке, не отрицает. Однако утверждает, что  у  них  вышла  ссора  и  они
быстро расстались. Братцы Бубенцовы - тоже мне, шерлоки холмсы,  не  могли
дождаться, пока все выйдут из беседки! Чуб-то точно ушел... Нет, не могу я
поверить, что девчонка сама  в  петлю  полезла.  Да  и  выглядит  все  это
довольно странно.  Длины  ремешка  не  хватило,  странгуляционная  борозда
оказалась внизу шеи. Так что затяжной петли вроде бы и не было.
     - То есть получается, что девушка вообще не висела?
     - Точно так. Однако Чуб молчит. Сажайте - и все. Боится кого-то.
     - Работай окружение.
     - Да уж не сижу. Только на  мне  еще  десяток  дел.  Я  уж  как  люди
нормально обедают забыл. Хочешь - не хочешь, а невольно позавидуешь  этим,
что в КПЗ сидят. Что ни говори, а трехразовое питание.
     - Ты что, задержал Чуба?
     - И рад бы, да что толку? Он одно твердит - девушка, мол, его  чем-то
задела в разговоре, он обиделся и ушел из беседки.  Опровергнуть  мне  это
нечем. Но и поверить никто меня не заставит, что такая  девчонка,  умница,
энергичная и веселая, повесилась только от того, что поссорилась  с  таким
недоноском. Разве это мужчина? Настоящая тряпка.
     - Ну, не знаю. Однако молчит же. Ты, капитан, совсем  заплошал,  если
даже из такой тряпки ничего выжать не можешь. А злиться здесь не на  кого.
Толку - ноль.
     - Я, Иван, как представлю все это...
     - Ты дай-ка мне материалы посмотреть, может, и я на что сгожусь. Надо
бы мне кое-что у этого парня выяснить. Есть у меня соображения  по  поводу
его досуга. Черт! Мало мне возни с Угловым и компанией!..


     Но забот хватало и у Углова. Правда, в угаре деловой  активности  его
контакты с милицией как бы отошли на второй план. Товару пропало на  очень
значительную  сумму  и   исключительно   по   его   вине.   Непредвиденных
обстоятельств мафия не признавала. Надеяться на прощение  долга,  хотя  бы
частичное, мог только наивный. Косо глянул  Павел  Петрович,  когда  Углов
заикнулся о том, чтоб хотя бы  ожидаемую  прибыль  с  него  не  требовали.
Товар-то не реализован, откуда прибыли взяться?  Павел  Петрович  искренне
поразился: "Ты, брат, что ли, хочешь списать по себестоимости? Так  у  нас
не  государственный  сектор.  Видно,  ты  и  взаправду   себя   директором
почувствовал. Вот тут у нас как раз и совет трудового коллектива в  полном
составе, так что разжаловать тебя недолго. Уж извини, но убытки возместить
придется". За его спиной подхалимски ухмылялся Георгий.
     Можно и не трепыхаться. Взяли за  горло.  Прессуют  со  всех  сторон.
Давай теперь, изворачивайся, чтобы в лепешку  не  сплющили.  Разговор  тут
короткий, и на ходу не соскочишь, разве  что  под  колеса.  Жил  же  себе,
воровал  в  одиночку,  без  суеты,  и  в  общак  долю  внести  никогда  не
отказывался. Понятно, миллионы не хватал, но и  не  бедствовал  же.  Какой
смысл уродоваться ради мошны? Украл - трать  себе  на  радость.  Рано  или
поздно все равно тюрьма. И ежу понятно - чем  чаще  ходишь  на  дело,  тем
риску больше. Да и "почерк" в милиции известен до тонкостей. Жаль. На этих
"почтовых ящиках" олух на олухе  сидит.  Разбаловались  -  охрана  у  них,
видите ли, электронная сигнализация! Конечно