только слабый. Дурной он. Тут
уж моей вины нету.
   Перовский засмеялся.
   - Хитрый ты, казак!
   - А что ж, - согласился Петренко. - Без хитрости только кукушка живет.
   Губернатор обнял Петренко и поцеловал его в колючую щеку.
   Когда казак отошел, Перовский обернулся к Виткевичу и спросил его:
   - Ну не прелесть разве?
   Иван согласился:
   - Истинная прелесть, Василий Алексеевич.
   Они рассмеялись, довольные тем, что поняли друг друга. Прощаясь с
Виткевичем, Перовский сказал ему одну из своих загадочных фраз:
   - По весне первопуток откроешь, а по осени посчитаемся.
 
 
   2
 
 
   Весь день Перовский был возбужден, чего-то ожидая. Часто он подходил к
большому венецианскому окну, схваченному гусиными лапами мороза, и свирепо
дул на стекло, плавя лед своим жарким дыханием. Хотя печи в кабинете были
натоплены, Виткевич, который остался у губернатора по его просьбе, то и
дело подходил к кафелю греть руки.
   - А ты мерзляк, Иван Викторыч, - заметил Перовский, - сие странно.
Сероглазые холода не боятся.
   - Отчего так?
   - Сказывают, кто сероглаз - у того будто льды в первооснове заложены.
Холод.
   Это, верно, от варягов...
   Лед на стеклах синел: наступал ранний зимний вечер. Перовский открыл
маленькую форточку, и в кабинет ворвалась белая струя холодного пара.
   - А ты заметил, Иван Викторыч, - задумчиво сказал Перовский, - что
мороз болотом пахнет? Виткевич улыбнулся. Ответил:
   - Болото пахнет осенью, не зимней стужей, Василий Алексеевич.
   Перовский шумно вздохнул.
   - Может, ты и прав. Я прошлой осенью по гусям ездил. Тут недалече
озерко одно изумительное, дичи - тьма. Один приехал - грустно было. Стал у
берега. Камыши в рост, мохнатые, словно котята. А как солнце в закат
пошло, так камыши синими стали. Красота какая, Иван Викторыч... Сказочная
красота... Стою жду косяка. И вдруг, - Перовский перешел на шепот,
нахмурился, по-бычьи склонил голову, - и вдруг слышу, кто-то песню поет.
Тихо эдак, издалече. Голос высокий, чистый.
   Эх, в Таганроге случилася беда, Там убили, там убили молодого казака,
Принакрыли, принакрыли чистым белым полотном.
   Положили, положили под ракитовым кустом....
   Слуха у губернатора не было, и поэтому, спев, он застыдился. Но, как
всякий лишенный музыкального слуха человек, Перовский особенно остро
воспринимал прелесть песни.
   Лед на окнах из синего сделался белым: наступила ночь.
   - Выглянул я из камышей, - продолжал Перовский, - гляжу, казак по степи
едет.
   Стройный, без папахи, ружье на весу держит и поет. Да такой красавец-
глаз не отвести. Много в России красивых, а такого я впервой увидал.
   Перовский подошел к окну, подул на лед. Словно по волшебству, в тот же
миг у парадного подъезда заскрипели полозья.
   - Приехал! -крикнул обрадованно губернатор. - Приехал, дорогой мой!
   Он перехватил удивленный взгляд Ивана. Рассмеялся.
   - Да казак тот! Миротворцев его зовут. Полковник Миротворцев. Пойдем
встречать.
   Радовался Перовский шумно и грубо. Он тискал Миротворцева в объятьях,
отстранял от себя, внимательно разглядывал, снова обнимал и хохотал
громовым басом.
   Полковник Миротворцев оказался маленьким и, как показалось Ивану,
нескладным человеком. Слишком широкий в плечах, он был по-девичьи тонок в
талии, но толстоног. Большая лысина блестела, словно блюдце, слишком
тяжелый лоб нависал над бровями и давил глаза.
   "Что же в нем красивого губернатор увидел? - удивленно подумал Иван,
чувствуя сильное пожатие маленькой сухой руки Миротворцева. - Какой уж тут
красавец..."
   Перовский словно угадал его мысли. Ухмыльнулся под нос и сказал, ни к
кому не обращаясь:
   - Прав был Фридрих прусский, утверждая: "Ежели хочешь иметь рабов - пой
хорошие песни".
   Миротворцев кашлянул, внимательно посмотрел в Ивановы глаза, потом -
мельком - на Перовского и улыбнулся краешком большого жадного рта.
   После этой улыбки Иван сразу же почувствовал к нему расположение: умных
и тонких людей он любил.
   У губернатора сидели допоздна. Камердинер принес самовар и большую
банку малинового варенья. Малина мерцала рубинами, искрилась за стеклом в
бликах свечей. Перовский сам разлил чай и начал пить с присвистом,
по-купечески.
   - Обожаю чай, - сказал он после третьей чашки, - сердце бодрит, брюхо
чистит - куда больше!
   Миротворцев пил сосредоточенно, хмуря брови, собирая язык в лопаточку и
приговаривая: "Аля-фффу, аля-фффу", когда обжигался.
   Губернатор все время подкладывал в блюдца варенье. Орудовал он большой
деревянной ложкой, разрисованной петухами.
   - Не люблю из маленьких блюдечек есть, - говорил Перовский, - аппетит
пропадает, плечом размахнуть нельзя. А пища любит, чтоб с размахом.
Нессельрод - тот вроде воробушка - "чир-чирк" - из крохотных тарелочек
угощает. Сие от жадности, не иначе.
   Кончив пить чай, Перовский с шумом отодвинул от себя блюдце, чашку и
банку с вареньем. Сцепил пальцы. Сказал:
   - Ну давай, полковник, план свой выкладывай.
   - Куда проще, ваше превосходительство. В степь надобно визит нанесть.
Ласки там, правда, ждать не след - скорее по макушке надают. Однако резон
прямой.
   Перовский кивнул на Виткевича:
   - С ним не надают.
   - Великолепно, коль так, - ответил Миротворцев, - а ежели по случаю и
надают, тоже неплохо. На пользу пойдет. С шишкой на загривке учеба скорей
движется. Ну, а цель экспедиции проста.
   Он обернулся к Виткевичу и, глядя на него в упор, стал негромко
говорить:
   - У меня, изволите ли видеть, брат мануфактуру в Иваново-Вознесенске
хочет ставить, ситцы на английский манер выпускать. Ходил я в
караван-сараи здешние, беседовал с восточными купцами. Прелюбопытнейшие
вещи узнал-с.
   Миротворцев достал из кармана маленькую тетрадку. Она была самодельная,
почти такая, как и у Ивана. Виткевичу это понравилось.
   - Так вот, - весело посматривая то на Ивана, то на Перовского, быстро
заговорил полковник, - мы кусок кисеи бухарцам за пятьдесят рублей
серебром даем, а англичане - за восемь. За коленкор мы по двадцать семь
рублей лупим, а англичане трешку просят. Поведал мне бухарец Рахимбай, что
у них в столице некий англичанин побывал. Не то Борнес, не то Баренс.
   - Бернс, - поправил его Виткевич.
   - Это доподлинно вам известно? - невзначай, как бы между прочим
поинтересовался Миротворцев. - Не ошибаетесь ли?
   - Нет. Не ошибаюсь.
   - Так-с. - Миротворцев посмотрел на стол.
   Перовский понял его и подвинул перо. Полковник что-то отметил в своей
книжечке и продолжал:
   - Так вот, изволите ли видеть, после посещения господина Бернса
англичане стали в Бухарию и Хиву посылать ситцы новых расцветок. Яркие,
веселые, вширь - громаднейшие, чтобы восточным людям было удобней брюки
шить. Братец мой только из Англии возвратился, сказывал - на мануфактурах
все прежние машины поломали, новые поставили, чтоб ситчик ярче был да
шире. Затраты преогромные. А с умом - из этого дерьмового ситца не один
пуд золота получить можно.
   - Лихо, - задумчиво отозвался Перовский. Миротворцев захлопнул
книжечку, сунул ее небрежно в карман.
   - Англичане - нация уважаемая. Аристократы наши к ним с ухмылочкой
относятся, а зря. Как бы ошибку французов не повторили. Те тоже над
торгашами посмеивались, "ля-ля" да и только. Вот те и "ля-ля"!
Допрыгались. Петр Великий перед англичанами шапку ломал - нам тоже не
грех. Я из мещан, не гордый - готов у заморских мудрецов поучиться. А там
посмотрим, кто кого перешибет.
   Виткевич взглянул на Перовского.
   "Вот так персона", - прочел губернатор в его взгляде, и трудно было
понять, какой смысл вкладывал сюда Виткевич: восторг, недоумение,
растерянность или все это вместе взятое.
   - Послушай, Миротворцев, - вдруг спросил Перовский, - а ты богатый?
   - Мы не считаем-с.
   - Зря.
   - Нет, не зря, ваше превосходительство, - убежденно ответил
Миротворцев, - без счету спокойней. Да потом не в деньгах суть. Я о деле
думаю. Ну, а дело, коли к нему с уважением да с умом подойти, никак
обидеть не может.
   - Это верно.
   - Так вот, ежели ваше превосходительство мой план одобряет и санкцию на
путешествие я получу, в степях должно будет подумать и еще об одном
преважном дельце.
   - Что это ты все "преважное" да "прелюбопытное" говоришь? Проще не
можешь?
   - Я крайности люблю, ваше превосходительство. Правда, на словах больше,
чем на деле. Словом потешиться можно, а делом - рискованно. Вот и тешусь.
   Виткевич рассмеялся.
   - Преинтересно, - хохотнул Перовский и замотал головой. - Тьфу ты,
напасть, пристало уж!
   - А дело вот какое, - гнул свое Миротворцев, - хочу посмотреть, нельзя
ль у Киргизии стада закупать. Тогда в Оренбурге есть резон заводик
поставить.
   Полушубки начнем кроить. Тут мы англичан обскочим - куда там! Здесь
поту надо много, а британец поту не любит.
   Перовский прошелся по комнате.
   - Прожектами ты силен, просто богатырь на прожекты. Каков в степях
будешь?
   Сможешь с умыслом смотреть иль нет?
   - Так господин Виткевич поможет, - весело отозвался Миротворцев и вытер
пот со лба ладонью. - Да и подарков я закупил для их.
   - Уж закупил?
   - Не пропадут.
   - Ну, а коли я тебя в степь не пущу? Миротворцев осторожно кашлянул,
погладил подбородок и ответил:
   - Пустите, ваше превосходительство.
   Когда полковник откланялся, Перовский сказал; - Вот они Россию жрать
будут. Немилосердно. Но умен. Умен, бестия! Выбился ведь в полковники из
косоглазого домишки. Не гляди, что прост: по-английски, словно Дизраэли,
говорит, все британские газеты выписывает. И силен. Брат его - ширма.
   Сейчас военному торговать сподручней. Хоть военный он по недоразумению.
Торгаш он по наклонности, вот кто. А призвание его, поверь мне, дипломатом
быть. Только Карл Васильевич Нессельрод не хочет его, потому что умных
боится. А зря! Такие - дай им свободы - свое возьмут.
   Губернатор задумался. Потом Виткевичу - весело:
   - Сходи с ним, Иван Викторыч, зааркань киргизов! Ну, ну, не сердись,
будет!
   Изучать их пойдешь, а Миротворцеву подсобишь. Он человек добрый,
хороший, хоть и торгаш. Но ведь не дерево и не камень - идолы, а то, во
что верит человек. Будь то дух, будь то плоть. Будь то "дело", о котором
он здесь разглагольствовал.
   Дело боготворить можно. Смысл-то уж больно хорош сюда подложен, а?
 
 
   3
 
 
   В небе повисла дынная долька месяца. Высокие облака то принимались
бежать наперегонки, то вдруг останавливались, замирали на месте.
   Глядя в черную яму неба, Миротворцев сказал, усмехнувшись:
   - Я б сейчас горячего молока с медом выпил.
   - Отчего так? - лениво удивился Виткевич.
   - Хочется, - снова усмехнувшись, ответил Миротворцев. - Мне всегда
чего-либо несбыточного хочется.
   Тесно прижавшись друг к другу, они лежали на шинели у костра,
сложенного из сухих, трескучих шаров перекати-поля и стеблей полыни,
иссушенных нещадным дневным солнцем. Пламя казалось Ивану кошкой. Оно то
ластилось к земле, то, побелев, взмахивало вверх, стреляя мелкими искрами.
   Миротворцев лежал ближе к костру и часто ворочался с боку на бок.
Ночной холод он переносил так же плохо, как и дневную жару, но, несмотря
на это, шел со всеми членами экспедиции вровень, ни разу не отстав. Отряд
прошел уже больше четырехсот верст. Задерживал всех Иван: с каждым
племенем, встречавшимся на пути, он заводил знакомство, подолгу беседовал
со стариками, знакомился с юношами, расспрашивал о Сарчермаке, записывал
сказки, стихи и, в свою очередь, отвечал на вопросы. Потом все шли на той
[угощенье, пир (кирг.)], садились в круг и принимались за барана. К ужасу
Миротворцева, Иван, как и кочевники, ковырял пальцами в бараньей голове,
разжижая мозг, и пил его с видимым наслаждением, запрокинув голову. Так же
аппетитно он поедал бараний язык. Со временем, правда, и полковник
пристрастился к киргизским обедам. Ему нравилось, когда старейшина племени
протягивал Ивану баранье сердце, чтобы тот стал сильнее, голову, чтобы был
умнее, и глаза, чтобы стал зорче. Однажды Миротворцев попросил Виткевича
перевести старикам вопрос: как же человек может стать сильнее, умнее и
зорче от потрохов бараньих? Животина-то, баран, ни особым мужеством, ни
зоркостью, ни силой не отличается. А?
   Иван рассердился. Вопроса переводить не стал. Ответил сам:
   - У каждого свой символ. Мне их символ ближе, чем ваш.
   - Так, так, - быстро согласился Миротворцев, - верно-с, совершенно
верно, Иван Викторович. Только сердиться зря изволите. Вопрос не
утверждение. На вопрос сердиться не следует.
   Виткевича всегда поражало в этом человеке умение хватать главное,
отметать личные обиды, сразу же признавать свои промахи и не обижаться,
когда умный ответ давали в резкой, подчас даже непочтительной форме. Хотя
Иванову непочтительность терпел не только один Миротворцев. Даже
губернатор, как говаривали, прощал своему адъютанту многое такое, что
никому другому никогда бы не простилось.
   Кост„р забился, захлопал красными своими крыльями, собираясь потухнуть.
Иван поднялся на локтях, но сразу же как подкошенный рухнул на шинель:
отлежал левую руку.
   - Давайте потру, - предложил Миротворцев.
   - Спасибо большое, - ответил Иван и протянул ему руку.
   Миротворцев ухватил ее цепкими пальцами у плеча и принялся так
старательно тереть, что через минуту все плечо Ивана стало горячим.
   - Отошло?
   - Спасибо большое, Иван Никодимович, - поблагодарил Виткевич, - совсем
отошло.
   Он поднялся, шагнул в темноту и, опустившись на корточки, принялся
собирать полынь и колючие кружки перекати-поля.
   - Иван Викторыч! - негромко откликнул его Миротворцев.
   - Да.
   - Как это вам не страшно в такую темнотищу ходить? Я, изволите ли
видеть, никак бы не решился. Иван засмеялся.
   - Нет, не смейтесь, - возразил Миротворцев, - я вами истинно
восторгаюсь. В такую темень...
   - Это что, главное достоинство мое? - спросил Иван.
   Миротворцев обернулся на его голос.
   - Кто темноты не боится, - сказал он, - тот отчаянный. Это я по брату
моему сужу. Он лихой у меня, а вот я как ночью иду, так мне все дьяволы
какие-то мерещатся. Между нами-то, ведь я трус отчаянный...
   Казаки спали. Верблюды, развьюченные на ночь, целовали землю плюшевыми
губами.
   Тишина была осязаема: даже потрескивание костра казалось грохотом.
   Иван принес охапку полыни и бросил ее подле шинели, на которой лежал
Миротворцев. Тот зевнул и укрылся с головой клетчатым английским пледом.
   Спросил:
   - Как думаете, сколько нам еще до дома?
   - Дней пять, - ответил Иван, - никак не больше.
   - Слава богу, а то я затосковал.
   Виткевич подбросил в костер полыни, лег рядом с Миротворцевым и уснул.
Полковник еще долго ворочался. Удивлялся: "Виткевич в степи себя чувствует
как дома на кровати. Чудно... Молодец он все-таки. Истинный молодец!.."
   Потом он еще теснее прижался к Ивану и тоже задремал.
   Разбудили их гортанные крики и ржанье коней. Миротворцев открыл глаза в
один миг с Иваном. Вокруг потухшего костра в серых предрассветных сумерках
они увидели несколько десятков всадников. Те рвали уздечки, осаживая
взмыленных коней.
   - Чего надо?! - вскочив, закричал Миротворцев, и скулы у него набухли
грецкими орехами.
   Виткевич больно толкнул его в бок, выступил вперед, склонил голову,
прижал руки к груди и сказал:
   - Салям, всадники, пусть будут благословенны дни вашей жизни, и пусть
дневная жара не мешает вам продолжать свой трудный путь...
   Миротворцев понял свою ошибку. Улыбнулся и закивал головой. Казаки
стояли чуть поодаль, сбившись в одну кучу. Их ружья лежали в стороне, у
вьюков. Видно, киргизы уже успели оттащить их.
   В середину круга выехал молодой киргиз. Лицо у него подергивалось
тиком. Не отвечая на приветствие, он ударил Ивана нагайкой по лицу. Резкая
боль пилой прошла по щеке. Из рассеченного уха закапала кровь.
   Миротворцев рванулся вперед, ощерился:
   - Сволочь, свинья!
   Он выхватил из-за пояса пистолет, вскинул к глазу. Секунда - и
свершилось бы непоправимое. Иван выбил у него из рук оружие и улыбнулся
тому, кто его ударил.
   - Однако, уважаемый всадник, ты плохой мусульманин, как я посмотрю, -
сказал он, - ты бьешь, даже не ответив на приветствие. И ты бьешь меня в
своем доме, потому что эти степи - твой дом, а не мой. Я здесь гость, а ты
хозяин. В середину выехал киргиз постарше.
   - Прости его, - сказал он, - но когда уходит вода, не время
приветствовать того, кто ее взял.
   - Ты говоришь загадкой, - все так же спокойно продолжал Иван.
   - У нас в селенье была вода. Она била из земли много лет. А пять дней
назад она ушла, как будто ее и не было. Воды нет, и те посевы, которые мы
научились растить совсем недавно, сейчас сохнут. Вчера от нас ушли путники
из Индии. Они узнали, что в степях вы, и сказали, что вода пропала из-за
вас.
   - А ну, Иван Викторыч, - быстро сказал Миротворцев, - переведите им,
что я верну воду. Я могу им вернуть воду.
   - Шутить сейчас не время, Иван Никодимович.
   - Не до шуток, сам вижу.
   - Может быть, так договоримся.
   - Нет, - уверенно возразил Миротворцев, - сейчас никак не договоримся.
Перебьют, да и точка.
   - Что он говорит?! - закричал молодой, тот, кто ударил Ивана. - Что он
говорит?!
   Иван медлил, не зная, стоит ли сказать, что Миротворцев обещал найти
воду.
   Молодой всадник пустил коня на Миротворцева и замахнулся нагайкой.
   - Опусти руку, мальчишка! - крикнул Иван. - Не позорь свой народ!
   Стало тихо. Все замерли. Потом из толпы всадников кто-то сказал:
   - Опусти руку, Селим.
   - Мы вернем вам воду, - негромко, спокойно сказал Иван, - сейчас поедем
к вам и вернем воду. Всадники зашумели.
   - Иван Никодимович, здесь хитрость негожа, - еще раз предупредил Иван.
   - Ах, боже мой, - рассерженно ответил Миротворцев, - при чем тут
хитрость? Я ж в этих краях землей обзавожусь. Без воды здешняя землица -
ничто. Я родниками и ключами специально интересовался. Песок - он зыбуч,
видно, ключ себе второй ход нашел неподалеку где-нибудь. Отыщем, не
беспокойтесь.
   Когда, окруженные киргизами, они тронулись в путь, Виткевич усмехнулся.
   - А вы говорили, что трус. Какой же вы трус, Иван Никодимович? Вы
человек храбрый.
   - Это с перепугу, - весело ответил тот, - да и потом ночь-то кончилась.
А я ночи до смерти боюсь, днем все веселей.
   На востоке степь алела тысячами ярких костров. Небо синело, уходя все
выше и выше к лунной дольке, которая с каждой минутой таяла, превращаясь в
воздух.
 
 
   4
 
 
   Старейшина племени Абд-Эль Саул - худой, высокий старик с желтыми усами
и плешью на левой щеке - оглядел Виткевича и Миротворцева с головы до ног
злыми разноцветными глазами. Левый глаз у него был зеленый, словно у
кошки, а правыйиссяня-черный.
   Хриплым, высоким голосом он выкрикнул приветствие и, не дожидаясь
ответа, спросил:
   - Где вода?
   Иван улыбнулся. Достал трубку, высек искру, затянулся несколько раз, а
уже потом ответил:
   - Я буду говорить с тобой словами сказки, ладно? Смысл ее прост, и в
нем ты найдешь часть ответа на свой вопрос. Слушай же. Послал орел осу и
ласточку узнать, что на земле самое вкусное. Всех оса пережалила, всем
боль принесла и решила, что самое вкусное на земле - человек. Друг людей,
острокрылая ласточка, выклевала за это осиный язык - сухое, острое жало. И
с тех пор оса только жужжит, не в силах вымолвить ни слова. А ласточка,
прилетев к орлу, сказала ему так: "Самое вкусное на земле - цветочный мед
и вода в горных реках. Но если ты хочешь мяса - жри змей, они злобны,
лживы, коварны, и смерть их может огорчить разве только одних неверных".
   Виткевич кашлянул и замолчал. Абд-Эль Сауд перестал щуриться, опустил
глаза к ногам и чуть заметно улыбнулся. Сначала смех прятался у него
где-то в горле, под кадыком, но потом вырвался наружу: старейшина
захохотал. Засмеялись и окружавшие его. Только Миротворцев, не понявший ни
слова, удивленно смотрел то на Сауда, то на Ивана, то на своих конвоиров.
   Отерев слезы, старейшина кинул п