почку, поддерживая друг друга, охотники забирались все дальше и дальше.
   Уже под вечер они оказались в маленькой, затерянной среди гор лощине.
Со всех сторон громоздились огромные скалы. Внизу, скрытый в кустарниках,
журчал ручей.
   - Мы пойдем ставить сети, - сказал Вахед, - жди нас здесь.
   - Может быть, я пойду с вами? - спросил Иван.
   - Не надо. Тебе следует сохранить силы для завтрашней охоты.
   Афганцы ушли. Иван остался один на небольшой площадке, образовавшейся
после недавнего землетрясения. Внизу - небольшой обрыв, позади - камни.
Место это, как объяснил Вахед, хорошо укрыто не только от ветра, но и от
хищников - барсов, волков, а может быть, и тигров.
   "Что бы все это могло значить?" - подумал Иван.
   За время своего пребывания в Афганистане он привык верить пуштунам, но
все происшедшее с ним было непонятно и загадочно.
   "Может быть, мне следовало бы сначала к эмиру в крепость съездить? Или
нет?"
   Ослепительно раскаленный после дневной работы, чуть колеблющийся диск
солнца начал медленно опускаться. В его прозрачном свете стали особенно
рельефными острые вершины гор. Вокруг застыла мертвая тишина, изредка
прорезавшаяся посвистом неведомой птицы. Птица кричала то жалобно, то
резко, хищно.
   Лучи солнца нехотя уползали за вершины. Происходила погоня: светлое
уходило, наступало серовато-синее, сумеречное. Пролетели две горные
курочки, и наступила полная, мрачная тишина. Такая тишина, которая может
быть только в горах, за многие десятки верст от человеческого жилья.
   Изредка налетал ветерок и, заигрывая с деревьями, срывал желтые листья,
уносил их вверх, в небо для того, чтобы, поиграв там с ними немного,
швырнуть на остывающие камни.
   Иван вздохнул. Пришло тоскливое чувство одиночества и затерянности.
Кругом молчаливые горы. Высоко над головой - равнодушное в своей могучей
красоте небо.
   "Предчувствие? - подумал Виткевич. - Неужели предчувствие?
Странствователь по землям далеким - и вдруг вера в предчувствия?"
   Он огляделся. То, что Иван увидел, было так страшно, что он даже
зажмурился; снизу по тропинке шел тигр, осторожно ступая по камням мягкими
подушечками больших своих лап.
 
 
   5
 
 
   Фатех-джан обнял деревце и прижался к стволу ухом. "Из этого зардалю
[Персиковое дерево (афг.)] получится хороший рабаб", - решил он и постучал
пальцем по стволу: Фатех-джану нравилось слышать себя в дереве. Он верил,
что после смерти перевоплотится в тутовник.
   - Хы, - сказал он Давлетманду, который принес дерево через час после
ухода Виткевича в горы, - хы, я возьму его за семь рупий.
   - Хы, - согласился Давлетманд, - возьми.
   Когда он ушел, Фатех-джан положил деревце на верстак и очистил от коры
и сучьев.
   Потом он пошел к воротам - здесь всегда было много солнца- и начал рыть
яму.
   Земля была теплая, сухая. Фатех-джан принес деревце, осторожно опустил
его в яму и засыпал землей. Это место он полил водой из бурдюка: солнце,
земля и вода рождают песню. Здесь деревце будет лежать дней десять. Ствол
станет мягче, но сердцевина, сокровенная суть всего живого, окрепнет.
   Фатех-джан отнес бурдюк на женскую половину и вернулся в мастерскую.
Взял в руки только вчера вырезанный рабаб и, прижав его одним концом к
верстаку, а другим к груди, начал осторожно полировать грани деки куском
сухого гранатового дерева.
   Люди говорили, будто Морад Вали из Кандагара полирует зардалю и
тутовник куском железа. "Это железо называется напильник, - пояснял Морад
Вали, - я купил его в Кабуле по сходной цене у Мирвейса, лавка которого
рядом с мастерской Гуль Моманда".
   "Разве можно дерево, которое рождает песню, полировать железом? -
удивлялся Фатех-джан. - Ведь песня уйдет из такого дерева..."
   Мурлыча песню, он размеренно, до тепла, натирал рабаб куском граната.
Поработав час, вынес его на улицу и положил под лучи солнца.
   Вечером прибежал маленький Исхак, сын Наири.
   - Фатех-джан, о Фатех-джан! - закричал он с улицы. - Возле нашего дома
сидит странник. Он слагает песни. Отец велел сказать тебе об этом.
   Фатех-джан провел ладонямя по деке рабаба. Дерево было теплое, как тело
человека. "Дней через пятнадцать я закончу этот рабаб", - подумал он,
собирая с верстака витые длинные стружки.
   - Салам, табият цынга йе, джор, пы хайр, хы дый [Афганская форма
приветствия при встрече]? - приветствовал Фатех-джан певца, присаживаясь
рядом с ним.
   Певец поднял большие, навыкате глаза и ответил на приветствие. Голос у
него был хриплый. Когда он улыбался, глаза оставались неподвижными, словно
вода в синей чашке.
   Певец снял с плеча свой рабаб, маленький, в три струны. Откашлялся.
Вокруг сидели люди и ждали. Певец склонил голову, ущипнул струны и чуть
встряхнул рабабом. Звук сразу же стал звонким, сильным. Фатех-джан
насторожился: такого звучания ему раньше никогда слышать не приходилось.
Певец начал петь про орлов, что живут в небе, стране гордых. Хриплый голос
певца сделался мягким, красивым.
   Пальцы бегали по струнам быстро, чуть касаясь их. Только глаза
оставались неподвижными.
   Фатех-джан пригласил певца к себе. Вечером, после намаза, они сидели
около огня и толковали о всяком.
   - Слова твоих стихов приятны музыке, - сказал Фатех-джан, передавая
гостю в руки палочку с нанизанными на нее кусочками жареного мяса.
   - А твои слова приятны мне, - улыбнулся певец, - потому что я не слышу
в них лести. В дверь постучались.
   - Входи, - негромко крикнул Фатех-джан, - входи и будь гостем моего
дома!
   На пороге стоял Ахмед, сын лесоруба.
   Фатех-джан указал ему место рядом с собой и пододвинул лепешку, уже
разломанную на куски, и мясо. Ахмед завернул в кусок лепешки мясо,
подержал его над огнем и спросил:
   - Сегодня я ухожу в горы, туда, где сейчас Абдулали и наш гость. Нужны
ли тебе еще деревья для рабабов?
   - Да, - ответил Фатех-джан. Когда Ахмед ушел, певец удивленно поднял
брови:
   - Разве ты не сам ищешь такие деревья?
   - Зачем? Лазать по горам?
   - Лазать по горам...
   - Почему ты спрашиваешь об этом? Разве я могу увидеть именно то дерево,
которое мне нужно?
   Певец не торопился с ответом, что-то обдумывая. Потом попросил:
   - Дай мне, пожалуйста, чаю.
   Фатех-джан протянул ему чашку и про себя отметил, что певец не так уж
вежлив: в гостях не принято просить. Это звучит упреком хозяину.
   - Нет, - улыбнулся певец, - я прошу у тебя не чашку, а пачку с чаем.
   - Разве я плохо заварил? - не удержавшись, спросил Фатех-джан. - Если
тебе неприятен вкус, я заварю новый.
   - Нет, нет, что ты, - возразил певец, - чай очень хорош, хвала твоему
дому. Но посмотри: вот ты дал мне пачку чая. Я беру ее, высыпаю на ладонь
часть содержимого, откладываю остальную пачку в сторону и выбираю чаинки
для особой заварки, - певец закрыл глаза и начал осторожно ощупывать
каждую чаинку. - Видишь, вот эта толста, слишком толста. Она придает чаю
резкий запах. Мы ее отложим в сторону, так? А вот эта, смотри, - певец
взял маленькую тонкую чаинку и поднес ее к носу, - это очень хорошая
чаинка. На, понюхай и сравни с большой, той, что я отложил.
   Фатех-джан сравнил две чаинки, понюхал их и решил, что певец прав. Он
ждал, что будет дальше.
   Певец молча отбирал самые хорошие чаинки. Потом он попросил у
Фатех-джана чайник и бросил их туда.
   - Залей не слишком горячей водой и дай постоять минут десять. Пройдет
время - сравни этот чай с любым другим, и ты скажешь, что мой лучше.
Потому что я сумел верно начать. Я начал с выбора, с поиска. С поиска
чаинок.
   Фатех-джан усмехнулся.
   - Ты мудр, а мудрость принимают как дар аллаха.
   - Это ли мудрость? - возразил певец. - Мудрость проще, оттого что путь
к ней труднее. Помолчали. Потом певец спросил:
   - Ты, верно, не знаешь моего имени?
   - Нет, не знаю.
   - Меня зовут Садыкулла. Я сын мастера рабабов, и отец мой был сыном
мастера.
   - Я знаю работы Садыкуллы, - сказал Фатех-джан и внимательно посмотрел
на гостя, - но ты певец, а не мастер. Мастер никогда не поет, он только
делает песню.
   - Когда мастеру есть что петь, он и споет, - заметил Садыкулла и бросил
под язык щепоть зеленого табаку. - Знаешь ли ты, как я потерял глаза?
 
 
   6
 
 
   Тигр, по-видимому, не видел Ивана. Но, судя по тому, как подрагивали
его ноздри, он чувствовал поблизости человека. Шаг его делался все короче
и осторожнее.
   Иван вытащил из-за кушака пистолет и отвел курок. Мысли заметались,
наползая одна на другую, сталкиваясь, дробясь на множество других, быстрых
и неожиданных.
   "Неужели конец? Что сделает пистолет против зверя? Кричать? Никто не
услышит.
   Молчать, затаиться?"
   Осторожно, рассчитывая каждое движение, Иван повернулся на живот.
Достал кривой нож. Положил его рядом с собой. Тигр был теперь шагах в
двадцати. Скрытый от него камнями, Иван мог еще раз внимательно разглядеть
полосатого, поджарого зверя.
   "А что, ежели в глаз ему угодить?"
   Рука у Ивана верная, тяжелая. Рукоять пистолета зажата в холодных
пальцах.
   Тигр в пятнадцати шагах.
   Где-то неподалеку покатились камни. Тигр замер.
   С каждой минутой темнеет все больше и больше.
   Снова где-то посыпались камни. Тигр весь на-пружинился, прижался к
земле, пополз.
   Иван оттянул курок.
   Сердце колотилось в груди тяжело, быстро.
   Палец начал осторожно давить на курок.
   Большой глаз тигра, вернее даже - зрачок, как раз над мушкой.
   "Бабах!"
   "А-а-а-а-х! Х-х-хахааа!" - громыхнуло эхо.
   Тигр вытянулся, потом подпрыгнул, стал на задние лапы, пошел на Ивана.
   "Бабах! А-а-аххх-ааа!" - громыхнул второй выстрел.
   "Кто же это?! Спасен?!"
   Тигр завертелся на месте, упал, дернулся, замер.
   - Э-э-й! - негромко крикнул кто-то из кустов - Ты жив, друг?
   Иван сдержал дрожь в коленях. Хрипло ответил:
   - Жив.
   Из кустов дикого жасмина вылезли Вахед и Абдулали.
   Когда они подошли к Ивану, тот сидел около туши убитого тигра, крепко
сцепив руки.
   - Мы боялись спугнуть его, когда заметили, - объяснил Вахед, - он
сердится, когда его пугаешь, и может кинуться на человека раньше времени,
рассердившись...
   - Да, очень сердится, - подтвердил Абдулали. - Чай будем пить?
   - Будем, обязательно будем, А то я замерз, - сказал Вахед и начал
высекать искру.
 
 
   7
 
 
   Фатех-джан растерялся. Он никак не думал, что Садыкулла слеп. Он думал,
что у него просто такой взгляд - тяжелый, остановившийся.
   - Я расскажу тебе. Пятьдесят лет тому назад, - начал певец, - у меня
было много рабабов, ситаров и доумр, оставшихся еще от отца и деда. Их с
охотой покупали у меня певцы из Кандагара и Герата, Пешавара и Кабула. Мои
рабабы нравились людям, но они не нравились мне. Я хотел сделать такой
рабаб, чтобы звук в нем был чист, как слеза новорожденного. Я начал делать
рабабы из теневой стороны дерева. Звук получался густой, но грустный,
словно первый ноябрьский дождь. Я попробовал делать из солнечной стороны -
звук получался высокий, звонкий, как голос девушки в горах. Но как
совместить в одном голоса двух? Я стал класть в деку солнечного зардалю
кусок тута, срубленного в тени. Звук получался широкий, и шум дождя мешал
песне девушки.
   Однажды странник, пусть аллах благословит его имя, поведал мне, будто в
стране, где горы держат небо, среди снегов растут деревья, которые
славятся в тех краях силой, выносливостью и красотой.
   Я пошел в тот край. Я шел много дней. Я поднимался в горы. Но чем выше
я поднимался, тем становилось холоднее и дышать было трудно и чаще сбивал
с ног сухой ветер. Кругом были только скалы, а деревьев не было. Глазам
моим стало больно смотреть вверх, потому что небо уже было не голубое, а
красное. Потом начался красный снег и красные облака. Отчаянье - подруга
слабых: я решил повернуть назад. Но перед тем, как уйти, я взглянул вверх.
Облака расступились, и я увидел высоко вверху в маленьком клочке красного
неба сильное ветвистое дерево. Я полз к этому дереву много часов, а может
быть, дней. Я не знаю, сколько времени я полз вверх. Но не потому, что
силен был дух мой. Просто глаза видели дерево, а уши слышали музыку,
которую оно призвано рождать.
   Я полз, цепляясь руками за лед. Ноги стыли, глаза слипались от боли. А
надо мной кружили беркуты - гордые птицы.
   Я принес это дерево вниз и начал делать из него рабаб. Я торопился и
работал ночами: мои глаза с каждым днем видели все хуже. Но когда я
натянул струны и тронул их пальцами, уши мои услыхали шум весеннего ветра,
клекот беркутов, песнь девушки. Я услышал музыку. Но я ничего не увидел. Я
увидел только красное небо.
   И я вижу его вот уже пятьдесят лет подряд...
   Наутро певец ушел. Он осторожно переставлял ноги, ощупывая дорогу
острыми носками сандалий. Потом он снял с плеча рабаб и тронул струны.
   Фатех-джан долго смотрел ему вслед. Он слышал в песне слепого великую
радость жизни.
 
 
   8
 
 
   Вахед разбудил Виткевича, когда в небе еще горели звезды. Быстро
собравшись, охотники двинулись к месту охоты. Абдулали шел впереди по едва
различимой в темноте тропинке в камнях. Природа сделала здесь-лестницу, и
поэтому идти было не так трудно, как вчера.
   - Во-он там спрячемся в кустах, - показал рукой Абдулали на узкое,
поросшее кустарником ущелье, - там сети стоят...
   Около можжевелового куста Абдулали велел Ивану остаться и спрятаться у
ручья.
   Сам он вместе с Вахедом пошел выше. На самом гребне ущелья Вахед
закидал Абдулали сухим хворостом и побежал вниз, туда, где в кустах еще со
вчерашнего вечера была укреплена сеть. Он спрятался так быстро и так
искусно, что Иван, минуту перед тем видевший его, поразился, не обнаружив
охотника на том месте, где тот стоял только что.
   Прошло несколько минут, и вдруг где-то совсем рядом громыхнул выстрел.
Это Ахмед, сын лесоруба, за ночь сделал по горам крюк и сейчас гнал в
ущелье, в сети архаров, горных козлов.
   Еще один выстрел.
   Снова выстрел.
   И вот, будто на старинной гравюре, прямо на гребне, в нескольких метрах
от того места, где затаился Вахед, выросла стройная фигура огромного козла.
   Еще выстрел.
   Козел сделал большой прыжок вниз. Остановился. И тогда из своего
укрытия выбежал Абдулали. Он закричал что-то, замахал руками. Архар
бросился вниз. Около можжевелового куста снова остановился. Иван выстрелил
в воздух, закричал громовым голосом. Козел снова рванулся вниз, к кустам,
в которых стояла сеть.
   Умное животное архар. Гордое и умное. Впереди - неведомое. Позади -
преследователи. Архар бросился вперед, в кусты. Он нагнул голову, стараясь
рогами разорвать молчаливую зелень веток. Сеть, чуть укрепленная по обеим
сторонам ущелья, от могучего этого броска покачнулась, упала вниз, накрыв
архара. Козел забился, заметался. Тогда Вахед прыгнул прямо на архара,
схватил его за рога, взвалил на себя и закричал радостно:
   - Э-эй! Наш!
   Архар рвался, бил его копытом, стараясь высвободиться. Но - напрасно.
Охотник прижал его голову к камням, и через минуту подбежавшие Абдулали и
Виткевич связали ноги козла веревками. Архар посмотрел на охотников
красными, влажными глазами и вздохнул. Тяжело, по-человечески...
   - Зверь тоже имеет сердце, - пояснил Ивану Абдулали, - он знает, что мы
продадим его купцам, а те - ангризи. Чужие страны и для архара страшны...
   Ахмед, сын лесоруба, добрался до охотников через полчаса. Он отозвал в
сторону Абдулали и что-то негромко сказал ему.
   - Гость может ехать в Кабул, - объяснил Ивану Абдулали.
   - А кого же мне благодарить за время, столь приятно проведенное? -
спросил Иван.
   Абдулали посмотрел на Вахеда, Вахед - на Ахмеда. Тот приложил руки к
груди и отошел в сторону. Тогда Вахед осторожно снял со своих рыжеватых
усов приклеенные черные, и Виткевич сразу узнал Фатх-мирзу - названого
брата наследника Акбара.
   Фатх был человек сказочной храбрости, ледяного спокойствия и великой
силы. Дост Мухаммед доверял ему как себе. Самые трудные поручения выполнял
Фатх, всегда оставаясь в тени, не требуя ни наград, ни славы.
   - Пусть гость ничему не удивляется, когда вернется в Кабул, - сказал с
усмешкой Фатх-мирза и пошел вниз, не оглядываясь.
   Но Иван все же удивился: его одеяло, лежавшее на кровати, было
прострелено в трех местах.
   Тем же утром адъютант эмира был найден в своей постели задушенным.
 
 
   9
 
 
   - Ну, как охота? - спросил Дост Мухаммед Ивана, когда тот пришел к
нему, как обычно, в десять утра.
   - Очень интересная охота, - ответил Виткевич.
   И ни эмир, ни Виткевич больше не говорили об этом в продолжение всей
беседы.
   Начали они с того, что Иван рассказал Дост Мухаммеду о налоговой
системе в России. Эмир слушал его, время от времени делая пометки в своей
тетради.
   - Слушай, русский друг, - неожиданно спросил он, - а как ты думаешь:
нападут на нас англичане или все кончится маневрами на границах?
   Виткевич посмотрел на Дост Мухаммеда и сжал губы.
   - Мне трудно ответить на этот вопрос, ваше величество. Я не имею права
отвечать на этот вопрос, потому что Великобритания дружественная России
держава.
   - Молодец!..
   Оба замолчали. Потом Дост Мухаммед спросил:
   - Россия поможет нам?
   - Ваше величество, я считаю своим непреложным правилом честно отвечать
и владыкам и рабам. Я хотел бы думать, что Россия будет помогать вам, но
сказать определенно не могу, потому что происходящее в Санкт-Петербурге
мне неизвестно.
   С полною точностью я могу сказать вам лишь только, что народ России
всегда понимает, где правый, а где виноватый. Я твердую уверенность питаю
в том, что все люди на земле братьями друг другу приходятся. Если бы мои
друзья в России узнали афганцев так, как я, а афганцы узнали бы русских...
   - Так, как я их узнал, - вставил эмир. Виткевич встал и поклонился.
Эмир снова посадил его рядом с собой и попросил:
   - Продолжай, друг.
   - Я не знаю, что будет сейчас. Но я верю в то, что будет завтра. Завтра
Афганистан с Россией братьями будут и друзьями не только потому, что
соседи всегда друзьями быть должны, а потому, что народы наши сходны
характерами своими и сердцем. А сейчас... Что же, сейчас я был бы
счастлив, если бы мое правительство разрешило мне драться под вашими
знаменами за ваше дело, потому что оно очень близко мне. Это дело свободы,
а россияне считают его святым.
   - Спасибо тебе, - задумчиво сказал эмир. - Мы, афганцы, умеем ценить
друзей.
   Спасибо тебе, друг, - повторил эмир еще раз и положил свою жилистую
руку на руку Ивана.
 
 
   10
 
 
   К Виткевичу Бернс пришел поздним дождливым вечером. Улицы Кабула,
погруженные в темноту, казались мертвыми: ни единого звука не доносилось
из домов, только собаки тонко повизгивали, недоумевая, почему в небе нет
луны.
   Увидав Бернса на пороге своей комнаты, Виткевич безмерно удивился.
   - Здравствуйте, господин Виткевич. Простите за столь позднее и
бесцеремонное вторжение. Но так лучше: и для меня и для вас. Вы разрешите
мне войти? - И, не дожидаясь ответа, Бернс вошел.
   Он сбросил накидку, положил ее на спинку стула. Сел, забросил ногу на
ногу и, быстро осмотревшись, заметил:
   - А все-таки вы обманщик, дорогой посол.
   - В разговоре со мною прошу вас соблюдать вежливость, полковник.
   Бернс удивился.
   - Это вы про обманщика? Пустяки, право же. Но если это столь для вас
неприятно - примите мои искренние извинения. Чудесно! Теперь я повторю
снова и с еще большим к вам уважением: вы обманщик.
   Иван поднялся. Бернс, как бы не замечая этого, продолжал:
   - Вы провели меня в Бухаре в первый раз. А здесь не только провели, но,
как говорят знатоки бриджа, переиграли. Не горячитесь, пожалуйста. Давайте
уговоримся не следить за терминами. Будем говорить откровенно - на
обоюдных началах, ладно? Вы понимаете, господин посол, что вы наделали?
Нет? Хорошо, я объясню вам, тем более что все это просто до
чрезвычайности. Я, Александр Бернс, а в моем лице Великобритания, должен
уйти из Кабула лишь только потому, что сюда пришли вы и сумели понравиться
правителю Досту больше