художника.
Зато везде присутствовали две стрелки, одна - часовая, вторая - минутная.
Задачей будущего курсанта было определить, какое время отображено на каждом
из циферблатов. На весь тест было выделено полчаса: по полминуты на решение
одной головоломки из шестидесяти.

Получив свою пачку листков, Алексей Стуколин застыл в ступоре. В то время,
когда его друзья, Громов с Лукашевичем, высунув языки и обливаясь потом,
усердно заполняли клеточки теста, проставляя время, он с четверть часа
сидел без дела, тупо уставившись на непонятные циферблаты. Заметив его
нерасторопность, к Стуколину подошел пожилой майор, проводивший тест.
"Что-то случилось, молодой человек?" - поинтересовался он участливо.
Стуколин поднял на майора глаза и посмотрел виновато. "Я не понимаю, -
сказал он. - Я не понимаю, что нужно делать". Майор мог бы забрать листки и
указать Алексею на дверь: в том году желающих послужить Родине в рядах ВВС
было предостаточно, но вместо этого он только вздохнул, присел рядом,
отобрал у Стуколина шариковую ручку и показал, тыча в листок: "Вот здесь
есть деления Дтри часа", Додиннадцать часов" и Ддвенадцать часов".
ДДвенадцать" дает нам направление оси циферблата, Додиннадцать" и
Ддвенадцать" вместе - сектор часа, эталон. Часовая стрелка находится у
деления Дтри". Значит, имеем третий час. Остается выяснить, сколько минут
до трех часов осталось. Где находится минутная стрелка?" - "Я понял! -
закричал Стуколин радостно - Часы показывают половину третьего!" -
"Правильно, - подтвердил и одобрил майор. - Именно половину третьего". Он
аккуратно вписал "2: 30" в клеточки теста и вернул ручку Стуколину. Тот с
рвением взялся за дело и успел в срок. Впоследствии, уже будучи курсантом
Ейского авиационного училища, Алексей познакомился с добросердечным майором
поближе. Выяснилось, что зовут его Аркадий Павлович и он имеет степень
кандидата технических наук. В училище он преподавал курсантам высшую
математику...)

Командир экипажа норвежского "Геркулеса", выслушав требования Стриженого,
возмущенно мотнул головой, словно заупрямившийся гнедой жеребец, и тут его
взгляд упал на Стуколина, точнее - на стуколинскую форму.

- Вы! - закричал он. - Вы - офицер! Вы должны подчиняться командованию. Вы
нарушаете соглашение! Вы пойдете под трибунал!

- Заткнись, дурак, - велел Стриженый почти беззлобно.

- Нет, почему же, - сказал Стуколин, недобро прищурясь и начиная
поглаживать правый кулак. - Пусть говорит.

Но командир экипажа умолк. Понял, видно, что спорить здесь и что-то
доказывать бесполезно.

- Ну так что? - напомнил о себе Стриженый. - Будем глазки строить или
писать?

Не ясно было, понял командир экипажа норвежского транспорта смысл последней
фразы или нет, но он отшатнулся, посмотрел на "пиратов" диковатыми глазами
и что-то крикнул в люк на своем языке. Уговорили. Загудели сервоприводы, и
рампа грузового отсека со скрежетом стала опускаться. Стоило ей только
коснуться земли, как к транспорту, дав задний ход, пристроился первый
грузовик. Парни в "косухах" принялись споро разгружать норвежца, передавая
коробки по выстроившейся цепочке.

- Пойду осмотрюсь, - сказал Стуколин.

Стриженый рассеянно кивнул:

- Осмотрись.

Старший лейтенант спустился по трапу и обошел транспорт. Его
заинтересовало, что же на самом деле везли на "Геркулесе". Резона
обманывать пилотов у господина советника Маканина не было никакого, однако
принцип "доверяй, но проверяй" его еще в этой жизни ни разу не подводил. Он
подошел к рампе грузового люка в самый разгар работ. Картонные коробки,
деревянные ящики, металлические контейнеры и матерчатые тюки перемещались
один за другим из раззявленной туши транспорта в крытые кузова грузовиков.
Часть коробок Стуколин к своему удивлению опознал. Они были большие,
довольно тяжелые и обклеенные скотчем. На боках каждой из них красовались
надписи:

Einmannpackung (Combat Ration, Individual) Тур II Inhaltsverzeichms und
Zubereitungsanweisung inliegend Versorgungsnummer 8970-12-160-0298 NATO
APPROVED

Опознав немецкий язык, Стуколин вспомнил, как году этак в
девяностом-девяносто первом к ним в часть 461-13 "бис" привезли два
грузовика таких коробок. В них оказались коробки размерами поменьше,
содержащие индивидуальные пищевые рационы солдат Бундесвера. Этими
коробками, называемыми так же "гуманитарной помощью", немцы расплачивались
с Михаилом Сергеевичем Горбачевым за "освобождение" Восточной Германии.
Целых три месяца рядовые и офицеры воинского подразделения 461-13 "бис"
лопали консервированную свинину с консервированной же картошкой, запивая
это дело растворимым кофе, порошковым лимонадом и подтираясь гигиеническими
салфетками.

"Ну и сочетаньице, - подумал Стуколин, разглядывая знакомые надписи. -
Транспорт из Норвегии, жратва из Германии, пилоты с Кавказа, а пираты -
русские! Блин, жизнь как на Невском проспекте".

Разгрузка транспорта заняла час. Стуколин последним в очереди к рампе
стоять не захотел, а велел Жене Яровенко подогнать грузовик и, не сильно
церемонясь, растолкал парней в "косухах".

- Так! - объявил он. - Эти, эти, эти и вон те ящики грузим ко мне. И
пошевеливайтесь!

Парни заворчали, но ослушаться не посмели: авторитет Стриженого среди них
был беспредельно высок. Натовскую амуницию: полевые комбинезоны, палатки,
вещмешки и прочее барахло - Стуколин ворошить не стал, а выбрал четыре
десятка больших коробок с провиантом от Бундесвера, так, чтобы забить кузов
почти до упора, к этому добавил три коробки с мылом и зубной пастой. Потом
подумал и взял пару упаковок принадлежностей для полевой кухни.

Женя Яровенко тоже не остался в стороне. Глаза у него при виде такого
количества дармового шмотья алчно заблестели. Он читал английские и
немецкие надписи на упаковках и что-то там про себя соображал. Губы у него
при этом шевелились. Потом он вдруг кинулся к одному из тюков,
перетаскиваемых парнями Стриженого, и, вытащив штык-нож, болтавшийся в
ножнах на поясе, вспорол грубую ткань.

- Ты че делаешь? - возмутился один из парней. - Типа крутой, да?

Женя его не слушал. Он что-то тащил из тюка, вцепившись обеими руками.

- Спокойно, спокойно, - призвал к порядку Стуколин. - Здесь все свои Делаем
общее дело - зачем нам ссориться?

- А че он? - не успокоился сразу парень.- Чђ он ваще?

Стуколин подошел ближе:

- Женя, ты чего?

Урча, как кот, дорвавшийся до свежей говядинки, Яровенко вытянул на свет
отличную пилотскую куртку - из чистой натуральной кожи и отороченную мехом.

- Это мне, - заявил он с детской непосредственностью. - Мечта, а не куртка.

Стуколина так рассмешила эта чистая в своей искренности радость от
бесплатного приобретения обновки, что он громко расхохотался. Возмущавшийся
поведением Жени парень стоял над похудевшим тюком и ошалело переводил
взгляд с лучащегося счастьем Яровенко на хохочущего старшего лейтенанта.
Потом плюнул, покрутил пальцем у выбритого виска и сказал:

- Чокнутые, во!

Когда разгрузка закончилась, грузовики Стриженого освободили полосу. Теперь
транспорт мог развернуться и взлететь. Пилоты "Геркулеса" не заставили себя
упрашивать. Едва Стриженый отогнал свой командирский джип за пределы
полосы, все четыре винта норвежца стали раскручиваться. Воздух снова
наполнился ревом двигателей, и "Геркулес" под улюлюканье и оскорбительные
жесты высыпавшей смотреть его взлет команды Стриженого поднялся в воздух.

Дело было проведено чисто, и Стуколин вздохнул с облегчением. Он был готов
к возможным сбоям в намеченной программе перехвата и теперь радовался, что
ни одного сбоя таки не произошло. А Женя так просто был счастлив, примеряя
кожаную натовскую куртку.

Перед тем как попрощаться, Стриженый протянул Стуколину пухлый конверт.

- Это ваша доля, - пояснил он. - Не беспокойся, там зеленые.

Стуколин закашлялся. Он не думал, что к грузовику всяческого добра
приложатся еще и деньги.

- Спасибо, - поблагодарил он, принимая конверт.- Хотя я... и другие... в
общем... не ради денег...- он смешался.

- Мы - не государство, - проникновенно сказал Стриженый. - У нас принцип
такой: сделал дело - получи гонорар...

Глава девятая. РЕЗИДЕНТ.

(Таллинн, апрель 1994 года)

Иван Иванович Иванов считал, что его родители перемудрили, придумывая ему
ФИО. Звучит слишком уж нейтрально, а это может привлечь внимание.

Разумеется, настоящие фамилия-имя-отчество Ивана Ивановича были совсем
другими. Он сменил их не по своей воле, а по требованию далекой Родины,
ради свободы и процветания которой он жил и воевал последние шесть лет.

До того, как Родина призвала его, Иван Иванович жил в городе Таллинне и
занимался морскими контрабандистами. Он был неплохим таможенником, и
начальство его ценило. Жизнь Ивана Ивановича была расписана на много лет
вперед: карьерный рост, увеличение зарплаты, переезд из общежития в
отдельную квартиру где-нибудь на тихой окраине Таллинна, в перспективе -
покупка "Жигулей" и, может быть, дачного участка.

Если честно, то на Родину Ивана Ивановича не тянуло. Он получил европейское
образование, привык жить в настоящем европейском городе, не держался за
"землячества", ему нравились эстонцы - спокойные, рассудительные, без всех
этих характерных для многих кавказских народов "заморочек", связанных с
понятием "кровные узы". Он уже подыскивал себе пару - желательно эстонку, -
проигнорировав многочисленные письма старенькой мамы, убеждавшей его
заехать на месяцок и выбрать себе невесту из местных, породнившись с
каким-нибудь из многочисленных дружественных кланов. Иван Иванович лишь
презрительно фыркал, но в ответ писал, что рад бы, только вот серьезные
дела так быстро не делаются, а начальство таможни большого отпуска не
даст... Его не тянуло на Родину, но и портить отношения с "землячеством" он
не хотел - те могли наделать проблем.

С началом эпохи Перестройки и нового мышления все пошло наперекосяк.
Эстонцы как-то очень быстро растеряли свое спокойствие и рассудительность,
а Иван Иванович неожиданно для самого себя стал "иностранцем" и
"оккупантом". То, что он прекрасно говорил по-эстонски, а к русским по
крови имел отношения меньше, чем австралийский абориген, не имело никакого
значения - он стал чужаком, а после быстрых кадровых перестановок в
таможенном управлении - еще и безработным.

А на исторической Родине Ивана Ивановича началась война. Он читал сообщения
о ней в эстонских газетах и смотрел документальные ролики по эстонскому
телевидению. Он горько усмехался, когда видел, что официальная эстонская
пропаганда весьма сочувственно относится к "борцам за независимость" в
далекой республике на Кавказе, ведь на низовом, непропагандистском, уровне
всђ было совсем по-другому, и бывшие друзья просили им больше не звонить, и
продавщицы в магазинах и на рынке смотрели волчицами, и паспорт гражданина
Эстонской Республики со штампом регистрации в городе Таллинне можно было
получить только за очень большие деньги, которых сторонящемуся "землячеств"
Ивану Ивановичу было никогда не заработать.

Иван Иванович затосковал. Он начал пить по-черному, чего раньше за ним не
водилось. В промежутках между запоями писал письма во все известные
инстанции, доказывая, что он - не русский; что ненавидит Россию; что Россия
оккупировала его страну в начале века точно так же, как оккупировала
Эстонию четырьмя десятками лет позже. Один раз он даже пошел на прямой
подлог, заявив в письме в Комитет по перемещенным лицам, что является
старым диссидентом и ветераном борьбы с тоталитарным режимом Москвы.
Любопытно, что на все свои письма он получил довольно пространные ответы.
Правда, смысл этих ответов сводился к сакраментальной фразе. "Пошел ты на
...".

Именно в эти дни, в дни отчаянья и бесконечного похмелья, к Ивану Ивановичу
пришел человек, известный в кругах профессиональных разведчиков под
псевдонимом Черный Пес. Разумеется, впоследствии Иван Иванович ни разу не
воспользовался этим псевдонимом (назвать правоверного мусульманина "Черным
Псом" означает дважды оскорбить его, причем смертельно), однако, случайно
прослышав о том, как его шефа называют "янки" и "русаки", Иван Иванович
подивился, сколь точна характеристика, и с тех пор про себя называл шефа
именно так - "Черный Пес".

Начальник военной разведки действительно походил на пса - на поджарую
псовую борзую, вытянутое лицо, большой и прямой нос, острые уши со скосом
назад, черные вьющиеся волосы с сединой на висках, грудь неширокая,
конечности длинные и сухие. Именно таким увидел его Иван Иванович на пороге
комнаты, которую снимал у затюканной неурядицами последних лет русской
жительницы Таллинна (из общежития, принадлежащего таможенному управлению,
Иванова выселили после судьбоносного сокращения штатов). Черный Пес
перешагнул порог комнаты степенно, высоко неся голову, - как и подобает
старшему горцу в присутствии младшего. Ивану Ивановичу подобало бы вскочить
и встретить гостя, но он посмотрел на вошедшего тяжелым хмельным взглядом,
потянулся рукой назад, взял, не глядя, стопку с полки, поставил на стол и
налил в нее водки до краев.

Черный Пес не стал дожидаться приглашения от позабывшего этикет гор
земляка. Он поискал и нашел табуретку, проверил на устойчивость, после чего
сел, поджав губы и не сводя с Иванова взгляда больших глаз из-под кустистых
бровей. Одет он был в простенький пиджак - из тех, что любят носить
ветераны Великой Отечественной - и мешковатые брюки. В руках гость держал
длинную черную трость с прямой рукояткой, на которую опирался при ходьбе.

- Выпьем, старик? - предложил Иван Иванович по-русски, даже не силясь
изобразить радушие; он, конечно, опознал в госте соотечественника, но это
ничуть его не обрадовало.

Черный Пес остался недвижим.

- Ну и черт с тобой! - заявил Иван Иванович и, опрокинув в себя стопку,
захрустел маринованным огурцом.

На узком морщинистом лице Черного Пса ничего не отразилось. Он продолжал
буравить Ивана Ивановича взглядом.

- По делу пришел или что? - поинтересовался Иван Иванович, приканчивая
огурец - речь его стала невнятна

- Ты давно не писал матери, - сказал вдруг гость на одном из горских
наречий, принадлежащих к семейству нахских[34] языков

Он начал с прямого обвинения, а это ничего хорошего Ивану Ивановичу не
сулило. Однако тот пребывал в депрессии, оплакивая ушедшие светлые денечки,
был пьян, а потому отнесся к откровенной угрозе наплевательски.

- Ну, не писал, - подтвердил он развязно; намек Черного Пса, что пора
перейти на родную речь, он проигнорировал и ответил снова по-русски. - О
чем писать-то? Как с работы выперли? Будет ей радости...

- Ты девять лет не навещал дом, - продолжал укорять гость.

- Мой дом - здесь! - отрезал Иван Иванович. - Ты пить будешь?

С тем же успехом он мог предложить выпить телеграфному столбу.

- Ты не чтишь Мохаммеда[35],- гость переводил разговор в духовную плоскость
и снова обвинял.

"Ну вот, - подумал Иван Иванович с тоской, - целый улем[36] пожаловал.
Этого мне только не хватало для полного счастья".

- Я офицер таможни, - сообщил Иван Иванович вслух, - мне предписано быть
атеистом.

- Ты забыл свои корни.

- Я не дерево, чтобы держаться за корни.

- Ты не уважаешь обычаев своего народа.

- Мой народ не обеднеет.

- Ты не соблюдаешь салат, закат и саун[37].

- А что это такое?

Словесная дуэль могла бы продолжаться еще долго, но гость сам прекратил ее,
пристукнув тростью и резюмировав:

- Теперь тебя никто не назовет правоверным. И это хорошо.

Сколь ни пьян был Иван Иванович, но и он на несколько секунд утратил дар
речи от изумления. Гость (улем?) по всем законам жанра должен был стыдить и
увещевать отбившегося от рук сына Кавказа, ругаться с ним, может быть, даже
грозить карой Аллаха. Но Черный Пес не стал делать ни первого, ни второго,
не третьего. Его не интересовали религиозные убеждения Ивана Ивановича.
Скорее, наоборот, Черный Пес был заинтересован в том, чтобы Иван Иванович
вообще не имел убеждений. Элементарный тест показал, что Иванов - как раз
та фигура, которая максимально соответствует уготовленной ему роли.

- Тебя никто не заподозрит в связях с нами, - продолжал гость как ни в чем
не бывало. - Ты идеальный агент.

Слов "идеальный" и "агент" в родном наречии Ивана Ивановича не было,
поэтому Черный Пес произнес последнюю фразу по-русски. На этом языке он
говорил без малейшего акцента.

- Ясно, - сказал Иван Иванович, на которого русские слова с латинским
генезисом оказали прямо-таки чудодейственное влияние: он мгновенно
протрезвел. - Пошел вон отсюда!

Черный Пес остался недвижим.

- Я кому сказал?! - повысив голос, Иван Иванович стал подниматься с явным
намерением собственноручно вышвырнуть незваного гостя за порог.

Все произошло за какие-то доли секунды. Отлетел табурет, упала на пол
бутылка, и Иван Иванович обнаружил, что его голова прижата с невероятной
силой к столешнице, а в шею - в том месте, где проходит яремная вена -
упирается острый, как шило, предмет. Иван Иванович скосил глаза и увидел с
ужасом, что предмет этот - узкий длинный стилет, который гость до поры
прятал в своей трости.

- Что вам надо? - с трудом выговорил Иванов; осознавая критичность своего
положения, он тоже перешел на родное наречие.

- Я прошу немногого, - сказал нависающий над ним Черный Пес. - Всего лишь
уважения к старшему.

- Я уважаю... вас,- быстро согласился Иван Иванович.- Я... готов... вас...
выслушать...

Гость не заставил себя долго уговаривать. Он чувствовал, что воля Иванова
сломлена, и отметил про себя на будущее, что необходимо применить особый
подготовительный курс. Черный Пес отпустил Ивана Ивановича и, пока тот,
выпрямившись, потирал шею и приходил в себя, вернул табурет в прежнее
положение и уселся на него. Стилет он снова спрятал в трость.

Иван Иванович покряхтел и тоже вернулся на свое место. На гостя он теперь
поглядывал с опаской. Что еще выкинет этот жестокий и своевольный старикан?

- Я слушаю вас, - сказал Иван Иванович.

- Не думал ли ты вернуться на Родину? - как ни в чем не бывало спросил
Черный Пес.

Иван Иванович помедлил, прежде чем ответить.

- Я... не знаю...- отозвался он наконец.- Я... привык к жизни здесь...

- Будь со мной откровенен, - потребовал гость. - Я приму любой ответ.

Иван Иванович посмотрел ему в глаза и сразу отвел взгляд:

- Я... не хочу возвращаться...

- Что ж, - сказал гость, помолчав. - Тебя никто и не призывает
возвращаться.

Беседа продолжалась больше часа. По ее окончании Иван Иванович и его гость
вместе вышли из дома, на такси добрались до автобусной станции и через
восемь часов были на Обводном канале[38]. Вещей никаких Иван Иванович с
собой не взял, ни с кем в Таллинне не попрощался, сбежать не пытался.
Черный Пес сделал ему предложение, от которого Иван Иванович не смог
отказаться. Он предложил ему на выбор: или работа на разведку, или долгая
мучительная смерть. Иван Иванович выбрал первое и поступил в полное
распоряжение своего гостя, который так и не удосужился представиться...
(Турция, апрель-декабрь 1994 года)

В боевых действиях народной армии против внутренних войск Российской
Федерации Иван Иванович участия не принимал. На Родине его сразу взяли в
оборот и с фальшивым паспортом отправили в Турцию, в специальный лагерь,
предназначенный для подготовки диверсантов.

В лагере Иван Иванович узнал много нового о жизни и своем месте в ней. Его
научили прыгать с парашютом и управлять планером, строить потайную землянку
и ориентироваться на местности, читать карту и составлять кроки маршрута,
уходить от преследователей на любой местности и обманывать поисковых собак,
закладывать и обезвреживать взрывные устройства, изготавливать маскировку
из подручных материалов и наносить специальную окраску на лицо, вести
наблюдение и снимать часовых, брать пленных и вести допрос, метать ножи и
метко стрелять из всех видов оружия.

С собратьями по диверсионной школе Иван Иванович практически не общался,
держась особняком. Все они бы