полиция
нравов доберется и до нее. У нее никогда не было проблем с полицией,  но
она знает,  что  когда-нибудь  это  все-таки  произойдет.  Она  свободно
говорит о своем роде занятий в присутствии  знакомых  и  даже  не  очень
знакомых полицейских. Но полицейский из отдела нравов остается  для  нее
загадочной и зловещей фигурой,  и  больше  всего  на  свете  она  боится
нарваться на такого мужчину, которого она сначала  приведет  к  себе,  а
потом  будет  им  же  арестована  в  тот  самый  роковой  момент,  когда
произойдет, выражаясь сухим языком закона, "обнажение половых органов".)
***
 
   Терри. С виду он ничем не отличался от  других.  На  нем  был  летний
костюм и соломенная шляпа. La mera verdad, era guapo .
   Луиза. И что он тебе сказал?
   Терри. Сказал, что хочет хорошо провести время. А еще, что я, по  его
мнению, вполне для этого подхожу.
   Луиза. Ну а ты что?
   Терри. А я сказала,  что  все  зависит  от  того,  что  он  под  этим
подразумевает.
   (Рафаэль Моррес сидит на нижней  ступеньке  крыльца,  вполуха  слушая
болтовню Терри. На худощавом лице шестнадцатилетнего  подростка  темнеют
незрячие глаза. Несмотря на жару, на нем спортивная рубашка из  ткани  с
ярким гавайским рисунком и не сочетающиеся с ней  по  цвету  вельветовые
брюки. Нельзя сказать, что он одет небрежно, но, как это часто бывает со
слепыми людьми, вид  у  него  несколько  несуразный,  и  человек  зрячий
запросто может принять это  за  отсутствие  вкуса.  Он  чутко  различает
каждый звук, доносящийся с улицы. И он тоже знает,  что  скоро  начнется
дождь. Он чувствует в  воздухе  запах  дождя  и  физически  ощущает  его
приближение. Он слеп от рождения, но все остальные части  тела  обладают
повышенной восприимчивостью ко всему,  что  происходит  вокруг.  Кое-кто
утверждает, что Моррес может даже заранее предчувствовать опасность.  Но
беда уже на подходе к нему, а он, похоже, даже не догадывается об  этом.
Небо теперь сплошь  затянуто  черными  грозовыми  тучами.  Скоро  пойдет
дождь. Это будет настоящий ливень.)
   Луиза. Ну и что случилось потом?
   Терри. Мы пошли на квартиру к маме Терезе. Я попросила его  заплатить
вперед. И он отдал мне деньги. La mera verdad, era un buen tipo . Пока я
не сняла платье.
   Луиза. И что он сделал?
   Терри. Заявил, что он из полиции нравов, и сказал, что отвезет меня в
тюрьму. Затем отобрал  у  меня  свои  деньги  и  положил  их  обратно  в
бумажник.
   Луиза. А ты что, не потребовала предъявить документы?
   Терри. Да показал он их, показал! No cabe duda , он был из полиции. Я
жутко испугалась. La mera verdad, еще никогда в жизни мне  не  было  так
страшно. А потом  он  сказал,  что,  возможно,  мы  сможем  договориться
полюбовно.
   Луиза. Как это "полюбовно"?
   Терри. А ты как думаешь?
   Луиза (в ужасе). И ты согласилась?
   Терри. Seguro . Неужели ты думаешь, что мне хочется в тюрьму?
   Луиза. Я бы такого  никогда  не  сделала.  Никогда,  никогда.  Nunca,
nunca, nunca.
   Терри. Но  ведь  он  же  меня  прихватил!  Что,  по-твоему,  мне  еще
оставалось делать?
   Луиза. Quien sabe , но только  я  бы  никогда  не  дала  легавому  за
бесплатно. Nunca, nunca! Уж лучше сгнить в тюрьме!
   (Девушки замолчали. Улица тоже затихла в  предвкушении  надвигающейся
грозы. Рафаэль Моррес сидит на ступеньках,  обратив  лицо  к  небу,  как
будто к чему-то прислушиваясь. Луиза оборачивается к нему.)
   Луиза. Ральфи, может быть, сыграешь нам что-нибудь?
   Терри. Давай, Ральфи, сыграй.
   (По просьбе девушек Ральфи сует руку в карман, и  в  этот  момент  на
улице появляется трое парней.  Судя  по  всему,  они  куда-то  спешат  и
настроены  весьма  решительно.  Луиза,  будто   предчувствуя   недоброе,
начинает спускаться с крыльца и затем понимает, что чужаки уже  заметили
Морреса.)
   Луиза. Mira! Cuidado !
   Амбал. Заткнись, вонючая шлюха!
   (Рафаэль поворачивается  к  парням.  Он  резко  встает,  вынимает  из
кармана руку, и в его руке поблескивает некий предмет.)
   Амбал. Он один из них!
   Бэтмен. Бей его!
   (Сверкает лезвие ножа, вонзаясь в тело Рафаэля, вспарывая его  живот.
Мелькают другие ножи, нанося  все  новые  и  новые  раны,  пока  Моррес,
подобно  окруженному  убийцами  Цезарю,  не  падает  на  тротуар.   Ножи
отступают, с них  капает  кровь.  В  дальнем  конце  улицы  показываются
четверо подростков. Едва завидев чужаков,  они  со  всех  ног  бросаются
бежать к ним.)
   Амбал. Шухер! Смываемся!
   (Трое парней убегают в сторону Парк-авеню. Луиза, сбежав  с  крыльца,
склоняется над Морресом.)
   Луиза. Ральфи! Ральфи! Madre de Dios! Пресвятая Богородица!
 
*** 
 
   - И что случилось потом? - спросил Хэнк.
   - Я положила его голову к себе на колени. Он.., он был весь в  крови,
она лилась отовсюду - они всего его исполосовали ножами. Потом  приехала
полиция. Их было много, выли сирены. Одни полицейские погнались за ними,
другие остались здесь, задавали вопросы. Понаехло много полицейских.  Но
было уже слишком поздно.
   - А у Морреса был нож? - невозмутимо спросил Хэнк.
   - Нож? Нож?
   - Si. Un cuchillo.
   - Un cuchillo? У Ральфи?  Que  hace  con  un  cuchillo?  Ножик?  Нет,
никакого ножа у него не было. Кто вам сказал такую глупость?
   - Те ребята утверждают, будто он вынул нож  и  первым  набросился  на
них.
   - Они все врут. Он встал,  когда  я  закричала,  и  повернулся  в  их
сторону. А они накинулись на него. Нет, никакого ножа у него не было.
   - Тогда, Луиза, скажи мне еще вот что. Что он достал из кармана?  Что
за блестящий предмет это мог быть?
   - Блестящий... Ну да! Конечно! Вы имеете в виду губную  гармошку?  Ту
губную гармошку, на которой он играл свои песенки? Вас это интересует?
   Гаргантюа дожидался Хэнка внизу. Но на этот раз он был  не  один.  На
его приятеле были темные очки и узкополая шляпа с  высокой  тульей.  Над
верхней губой топорщились  редкие  усики.  Такая  же  жиденькая  поросль
образовывала треугольник на подбородке. Он был  очень  светлым,  и  этот
белый,   почти   алебастровый   оттенок   кожи   придавал   ему    некую
аристократичность, делая его похожим на испанца благородных  кровей.  На
нем была белая рубашка  с  коротким  рукавом,  дополненная  узким  синим
галстуком, и  темно-синие  брюки.  На  предплечье  правой  руки  темнела
татуировка. Мускулистые руки, на левом запястье  поблескивали  часы.  Он
стоял, заложив руки за спину, с хозяйским видом оглядывая улицу, и  даже
не обернулся, когда Хэнк подошел к ним.
   - Фрэнки, вот он, окружной  прокурор,  -  сказал  Гаргантюа,  но  его
спутник не обернулся. - Ну так как, вы с ней уже поговорили?
   - Поговорил, - подтвердил Хэнк. - И  она  мне  очень  помогла.  -  Он
остановился  перед  двумя  подростками.  Тот,  которого  звали   Фрэнки,
по-прежнему продолжал обозревать улицу, пряча глаза за темными  стеклами
очков.
   - Это Фрэнки Анарильес, - представил его Гаргантюа. - Он -  президент
Всадников. Это он сам придумал для клуба такое название. А вы  мистер..,
кажется, своего имени вы так и не назвали?
   - Белл, - подсказал Хэнк.
   - Фрэнки, а это мистер Белл.
   Фрэнки кивнул.
   - Приятно познакомиться, приятель-, - сказал он.  -  И  каким  ветром
тебя занесло в наши края?
   - Меня интересует Рафаэль Моррес. Я  выступаю  обвинителем  по  этому
делу, - ответил Хэнк.
   - Да ну! Круто. Удачи тебе. Пусть этих гадов замочат. Всех до одного.
   - Мы вам такого можем порассказать об этих чертовых  Громовержцах,  -
поддакнул Гаргантюа, - что вы будете просто в  отпаде.  Точно-точно,  уж
можете мне поверить.
   - Послушайте, не знаю, как вы двое, - сказал Фрэнки, - а я  бы  выпил
пива. Пойдем. Я угощаю.
   Подростки направились в сторону Пятой авеню. Они вальяжно вышагивали,
засунув руки в карманы, расправив плечи, гордо  подняв  голову  и  глядя
перед  собой.  Эта  спокойная  уверенность   делала   их   похожими   на
голливудских кинозвезд. Они  знали  себе  цену  и  к  своей  известности
относились спокойно, неся бремя дурной славы с  надменным  безразличием,
но в душе все же тайно восторгаясь собственной доблестью.
   - А тебе нравится Гарлем? - спросил Хэнк, пытаясь завязать разговор.
   Фрэнки неопределенно пожал плечами:
   - Ага. Мне здесь нравится.
   - Правда? - переспросил Хэнк, дивясь такому ответу.
   - Конечно. Здесь клево.
   - Почему?
   - То есть как это почему? Я тут живу. И все меня здесь знают.
   - Разве тебя знают только здесь?
   - Вообще-то нет, - усмехнулся он. - Особенно когда мне там  случается
кому-нибудь башку проломить. С этой стороны макаронники меня знают очень
хорошо. Но я имею в виду совсем другое. Ну, типа здесь, когда я  иду  по
улице, все знают, кто я такой, и  мне  это  нравится,  врубаешься?  Я  -
Фрэнки,  и  этим  все  сказано.  Все  знают,  что  я  Фрэнки,  президент
Всадников.
   -  Но  это,  наверное,  не  только  почетно,  но  и  небезопасно?   -
предположил Хэнк.
   - А то! - с гордым видом подтвердил Фрэнки.  -  То  есть  дело-то,  в
общем, обычное. Когда приобретаешь определенную известность и репутацию,
то тут уж не зевай, гляди в оба.
   - В каком смысле?
   - В самом прямом. Ведь это самое  обычное  дело,  не  так  ли?  Стоит
только кому-нибудь выбиться в люди и стать крутым, как тут же  находится
много желающих спихнуть его оттуда. Врубаешься, о чем речь? Не то  чтобы
я считал себя чересчур крутым, нет. Но я -  президент  Всадников,  очень
многим это не нравится, и им хотелось бы смешать меня с дерьмом.  Вот  и
все. Ведь куда ни сунься, что ни возьми,  это  же  самое  обычное  дело,
разве нет?
   - Наверное, так. До некоторой степени, - вежливо согласился Хэнк.
   - Но против тебя, Фрэнки, у них кишка тонка, - заверил Гаргантюа.
   - Можешь повторить это еще  раз,  приятель.  Этим  ублюдкам  придется
основательно попотеть, чтобы справиться с таким парнем. Оба-на, ну  как,
может, завалим сюда? - спросил Фрэнки.
   Миновав Сто одиннадцатую улицу, они  подошли  к  небольшому  бару  на
Пятой авеню. На зеркальных стеклах  витрины  гордо  красовались  золотые
буквы: "Las Tres Guitaras".
   - "Три гитары", - пояснил Фрэнки. - А мы называем это место "Las Tres
Putas". To есть "Три шлюхи", потому что здесь всегда можно снять  телку.
Но все равно тут клево. Здесь подают отличное пиво. Ты любишь пиво?
   - Люблю, - подтвердил Хэнк.
   - Хорошо. Тогда пошли.
   Они вошли в заведение. Слева вдоль стены протянулась стойка  бара.  У
стены напротив были расставлены столы, а в дальнем углу комнаты, рядом с
подогревательным шкафом, находился стол с доской  и  набором  фишек  для
игры в шафлборд. Когда Хэнк в сопровождении подростков переступил  порог
бара, у стойки сшивались, лениво потягивая выпивку, трое мужчин. Они тут
же отставили стаканы и, бочком скользнув мимо вновь пришедших,  поспешно
вышли на улицу.
   - Они приняли тебя за фараона -  пояснил  Фрэнки.  -  В  Гарлеме  все
озабочены насчет наркоты. В каждом чужаке им мерещится федерал,  который
только и занимается тем, что рыщет по всей округе и вынюхивает, кого  бы
ему сцапать и посадить за наркотики. Наших  местных  легавых  они  знают
всех наперечет. Но вот чужак в хорошем костюме - оба-на!  По-ихнему,  он
обязательно должен быть федеральным агентом. А если уж дело  и  в  самом
деле касается наркоты, то им даже рядом стоять и то не  в  кайф.  Потому
что иногда случается так, что пацан,  которого  прихватили  за  наркоту,
успевает скинуть товар, просекаешь расклад? Ну там все, что у него есть.
Дозы. Героин. Слышь, друг, ты хоть врубаешься, о  чем  идет  речь,  или,
может быть, я напрасно сотрясаю воздух?
   - Я понимаю, о чем ты говоришь, - сказал Хэнк.
   - Ну вот, он-то, значит,  наркоту  выбросил,  а  она  может  запросто
упасть тебе под ноги или где-то рядом. Ты и глазом не успеешь  моргнуть,
как тебя загребут в участок за хранение, возможно, даже с  целью  сбыта,
если, конечно, в дозах окажется достаточно дури. Так что уж  коль  скоро
ты заметил незнакомого фараона, то бери  поскорее  ноги  в  руки  и  дуй
подальше от того места. Давайте сядем здесь. Эй, Мигель, принеси-ка  нам
три пива. Ладно? Здесь у них хорошее пиво. Тебе понравится.
   Они расположились за одним из столиков, и на фоне  скромных  размеров
столешницы руки Фрэнки казались непомерно огромными.
   - Значит, ты работаешь на Ральфи, да? - уточнил Фрэнки.
   - Можно и так сказать, - согласился Хэнк.
   - На мой взгляд, все  здесь  проще  простого,  -  объявил  Фрэнки.  -
Громовержцам теперь не отвертеться. - Но немного помолчав,  он  все-таки
небрежно поинтересовался:
   - Или как?
   - Думаю, у нас есть веские доказательства  против  них,  -  сдержанно
сказал Хэнк.
   - Круто. Надеюсь, ты им задашь жару. Если бы меня  спросили,  кого  я
больше ненавижу, их или негров - выбор, конечно, не ахти какой  -  то  я
выбрал бы Громовержцев. На мой взгляд, они паскуднее.
   - А вы что, с неграми тоже не ладите? - спросил Хэнк.
   - А то как же. Видать, судьба у нас такая. Мы по уши в  этом  дерьме,
только  успевай  отбиваться.  Макаронники  глядят  на  нас  свысока,   и
черномазые тоже - и куда нам деваться? Мы  просто-таки  оказываемся  меж
двух огней. Как будто мы и не  люди  совсем,  а  говнюки,  выползшие  из
канализации, врубаешься? Черномазые возомнили себя крутыми, потому что у
них вдруг появилась возможность  напяливать  на  себя  белые  рубашки  и
галстуки вместо того, чтобы бегать голожопыми и с копьем по джунглям. Но
мы - гордый народ. Пуэрто-Рико -  это  тебе  не  гребаная  Африка  с  ее
вонючими джунглями. А взять итальяшек, этих макаронников? С чего это они
вдруг возомнили себя такими крутыми и могущественными? Да и вообще,  чем
и кем им гордиться-то? Муссолини?  Тоже  мне,  герой!  Или  этим..,  как
его... Микеланджело? Так он жил сто лет тому назад. А чем  им  хвалиться
сейчас, в наши дни? - Фрэнки выразительно замолчал.  -  Ты  когда-нибудь
слыхал о мужике по имени Пикассо?
   - Да, - подтвердил Хэнк.
   - Пабло Пикассо, - сказал Фрэнки. - Самый великий художник на  свете.
Я специально ходил в музей, чтобы посмотреть его выставку. Полный  улет!
И знаешь еще что? В его жилах течет такая же кровь, как и  у  меня.  Это
кровь моего народа.
   - Ты был в музее на выставке Пикассо? - изумленно переспросил Хэнк.
   - Ну да. Гаргантюа тоже ходил со мной. Помнишь?
   - А то! Конечно  помню.  У  нас  еще  тем  вечером  была  разборка  с
Крестоносцами.
   - Ага, точно. Сразу после того, как мы с тобой вернулись из музея.
   - А кто такие эти Крестоносцы?
   - Банда из Вестсайда, - пояснил Фрэнки. -  Цветные  придурки,  всякий
сброд. Мы им тогда здорово надрали задницы. Долго будут помнить.
   - Честно говоря, - снова подал  голос  Гаргантюа,  -  многие  картины
этого Пикассо я так и не понял.
   - Это потому что ты козел, - спокойно заметил Фрэнки. - И вообще, кто
тебе сказал, что ты должен в них что-то там понимать? Все, что  от  тебя
требуется, так это чувствовать их. Тот мужик рисовал их  своим  сердцем,
оно бьется в каждой из его картин. И его можно  услышать.  Черт  побери,
ведь он же испанец!
   Бармен принес три кружки пива и поставил  их  перед  посетителями,  с
любопытством поглядывая на Хэнка. Затем он вытер руки о передник и снова
вернулся за стойку.
   - А лично вы были знакомы с кем-нибудь из ребят? - спросил Хэнк. -  Я
имею в виду тех, что убили Морреса?
   - Я знаю Рейрдона и Апосто, - сказал Фрэнки. - И очень  надеюсь,  что
уж теперь-то этот ублюдок Рейрдон получит по полной программе.
   - Почему ты так говоришь?
   - Ну, потому что Апосто, он типа того.., шизанутый.  Ну,  типа,  если
ему сказать, чтобы он, к примеру, утопил в реке  свою  мамашу,  то  этот
дебил так и сделает. Он вроде как малость того.., недоделанный. Или  как
это еще называется? Слабоумный? Да? - Он выразительно покрутил пальцем у
виска. - Это совершенно точно, потому что мой младший брат учится с  ним
в одном классе, так что уж он-то знает.
   - А где он учится?
   - В авиационно-промышленном училище, что на Манхэттене. Знаете такое?
Вот туда и ходит мой брат.
   - И еще твой брат учится в одном  классе  с  Апосто,  и  от  него  ты
знаешь, что Апосто слабоумный, так?
   - Ага. Но вот Рейрдон не такой. Уж этот  сообразительный  сукин  сын.
Сам себя он называет Амбалом. Амбал... Ну ничего, этот  ублюдок  у  меня
еще получит.
   - Почему ты его так не любишь?
   - Потому что терпеть не могу вонючих лохов, которые пытаются  строить
из себя крутых, вот почему. А этот  козел  -  полнейшее  ничтожество,  -
сказал Фрэнки. - И ровным счетом ничего из себя не представляет. Но зато
ему ужасно хочется прославиться. Он вбил себе в голову,  что  мужики  из
настоящей, взрослой, банды наблюдают за каждым его шагом. И если сегодня
он прославится в уличном клубе, то уже завтра ему доверят  по-настоящему
контролировать весь район. А уж сколько раз ему  башку  проламывали!  Но
только все эти разборки - дерьмо. Черт, уж  можешь  мне  поверить,  я-то
знаю. Ему нужна была репутация, и он ее получил. Так что теперь может со
спокойной душой отправляться на электрический стул. И знаешь еще что?
   - Что?
   - В тот вечер, когда был убит Ральфи, у нас была назначена  разборка.
И Громовержцы  об  этом  знали.  Гагрантюа  встречался  с  одним  из  их
основных, с тем козлом, что называет себя Диабло - каков нахал, а?  Ведь
это испанское слово! Значит, все было  решено.  Стрелку  забили  на  Сто
двадцать пятой улице. В десять  часов.  Громовержцы  знали  об  этом.  А
значит, и Рейрдон тоже. Он взял себе за правило быть в курсе всего,  что
творится в этой шайке. И что же происходит потом? Дождавшись вечера,  он
отлавливает этого дебила Апосто и парня по фамилии Дипаче, о  котором  я
прежде и слыхом не слыхивал, и устраивает набег на нашу  территорию.  Ну
как, врубаешься?
   - Он что, хотел отличиться?
   -  Конечно,  а  то  как  же!  Ему  же  нужна  репутация  крутого.   И
естественно, он не ожидал, что легавые  их  сцапают.  Никто  заранее  не
рассчитывает на то, что именно его прихватят за  задницу.  Он-то  думал,
что объявится здесь, наведет шухер, а потом  вернется  к  своим,  и  они
объявят его вожаком или еще кем-нибудь в этом роде. Готов  поспорить  на
стольник, что именно так все и было. Это Рейрдон подбил тех двоих  лохов
на  то,  чтобы  припереться  сюда.  Слушай,  а  пиво-то  ты  даже  и  не
попробовал.
   Хэнк взял свою кружку и отпил глоток.
   - Ну как, здорово, да?
   - Да, очень хорошее пиво, - похвалил Хэнк. -  Ты  говоришь  так,  как
будто ты близко знаком с этим Рейрдоном.
   - Так близко, что однажды я ему даже башку проломил. Наверняка шрам у
него остался до сих пор, - похвастался Фрэнки.
   - И как это случилось?
   - Обыкновенно, на разборке. Я ему вмазал, он упал, и  тогда  я  огрел
его ногой по башке. А на ногах у меня были тяжелые  солдатские  ботинки,
потому что ни в чем другом нормальный человек на разборку не пойдет. Так
что башку я ему пробил, это точно.
   - Но зачем ты ударил его по голове?
   - Потому что он упал, и я не хотел, чтобы он поднялся снова.
   - Ты так пинаешь любого, кто падает?
   - Да.
   - Но почему?
   - Потому что знаю, что если бы  на  земле  оказался  я,  то  он  меня
отделал бы точно таким же образом. Слушайте, мистер, а, вас когда-нибудь
били ногами?
   - Нет.
   - К вашему сведению, удовольствие это  ниже  среднего.  Особенно  для
тех, кому не нравится,  когда  об  него  вытирают  ноги.  Мне  лично  не
нравится. А потому я стараюсь проделать это первым. Если уж он упал,  то
так и останется на земле и не  сможет  замочить  меня.  Рейрдон  однажды
засветил мне со всего маху бейсбольной битой, круто да? Чуть ногу мне не
сломал, ублюдок. Так что, приятель, у меня с ним свои счеты. И  если  ты
не отправишь эту паскуду на электрический стул, то  когда-нибудь  я  сам
его замочу.
   - И угодишь за решетку? - спросил Хэнк.
   - Со мной этого не случится. Но даже если меня  и  арестуют,  то  это
будет