Эд МАКБЕЙН (под псевдонимом Ивен ХАНТЕР) 
   ДЕЛО ПРИНЦИПА 
 
 
   ONLINE БИБЛИОТЕКА tp://www.bestlibrary.ru 
 
   Посвящается моим родителям, Мэри и Чарльзу
 
   "Как ты сможешь творить правосудие, если не рассмотришь все деяния  в
полном свете?
   Только тогда ты поймешь, что твердо стоящий на ногах и упавший -  это
единое целое, человек, находящийся в сумерках между своим ничтожеством и
своим величием.
   И что макушка храма  ничуть  не  выше  самого  нижнего  камня  в  его
основании".
   Пророк Калил Гибран
 
Глава 1 
 
   Азалии погибали.
   В общем-то ничего удивительного, они и  должны  были  погибнуть,  ему
следовало это знать. Человек, рожденный и выросший  в  Нью-Йорке,  может
сделать все по правилам: выкопать ямки определенной глубины, уложить  их
торфяным мхом, любовно посадить растение в это мягкое ложе, поливать его
и подкармливать витаминами -  и  оно  все  равно  погибнет  только  лишь
потому, что его посадил городской парень.
   А может быть, он излишне эмоционален. Возможно,  в  болезни  растений
виновата изнуряющая жара  последних  дней.  Если  дело  в  этом,  азалии
наверняка прикажут долго жить, потому  что  сегодня  день  обещает  быть
таким же жарким. Он выпрямился и грустно посмотрел на  увядающие  кусты,
посаженные вдоль террасы. Еще один душный знойный день,  подумал  он,  и
сразу Вспомнил о своей конторе. Бросил быстрый взгляд на  часы.  У  него
есть еще несколько минут, во  всяком  случае,  для  того,  чтобы  успеть
выкурить сигарету.
   Достав пачку из кармана пиджака, он сорвал с нее целлофан и вытряхнул
сигарету.   Это   был   высокий,   крупный   мужчина   с    мускулистым,
натренированным телом. Короткие черные волосы придавали ему мальчишеский
вид. В свои тридцать восемь ему удавалось провести присяжных: они видели
в нем наивного Юношу, который возбуждает  дело,  потому  что  так  хочет
народ. Это позволяло ему с внезапной яростью обрушиться на  свидетеля  и
разбить в пух и  прах  его  показания,  нанизав  их  на  сверкающий  меч
правосудия. В это утро, как, впрочем, и всегда  по  утрам,  его  голубые
глаза были блеклыми после ночного сна. К полудню они вновь обретут  свой
изначальный цвет. Его внутреннее состояние всегда легко  угадывалось  по
глазам.
   Он сел на один из ротанговых стульев и, лениво  попыхивая  сигаретой,
смотрел на реку и безоблачную  синеву  неба.  Услышав  звук  открываемой
двери, повернул голову.
   - Разве тебе не пора? - спросила Кэрин.
   - У меня есть еще пара минут, - ответил он. Она неторопливо пересекла
террасу, склонилась над цветущей в горшках геранью,  оторвала  несколько
засохших листьев и,  бросив  их  в  огромную  каменную  чащу,  служившую
пепельницей, подошла к нему. Он наблюдал  за  ней  и  думал:  многие  ли
мужчины восхищаются красотой своих жен после четырнадцати лет брака?  Ей
было всего девятнадцать,  когда  они  познакомились.  Голод  побежденной
Германии превратил ее в ходячий скелет, обтянутый кожей.  Она  и  сейчас
оставалась худой, но ее худоба теперь не казалась болезненной.  Стройная
тридцатипятилетняя женщина с красивой упругой грудью, как у  молоденькой
девушки, и едва заметными растяжками на животе после  рождения  ребенка.
Она придвинула стул; взяла его за руку  и  прижалась  к  ней  щекой.  Ее
длинные светлые волосы касались его запястья. На ней были домашние брюки
и  белая  блузка  с  короткими  рукавами.  Она  выглядит  как  настоящая
американка, подумал он  и  тотчас  усмехнулся  своим  мыслям.  Чему  тут
удивляться, если даже ее английский, на котором она  раньше  говорила  с
сильным тевтонским акцентом, стал гладким  и  округлым,  словно  галька,
отполированная временем.
   - Дженни уже встала? - спросил он.
   - Сейчас лето, - заметила Кэрин, - пусть поспит.
   - Я совсем не вижу нашу девушку. Собственную дочь.
   - Обвинение преувеличивает, - засмеялась Кэрин.
   - Возможно, - ответил он. - Но боюсь, что однажды  я  приду  домой  и
застану Дженни с молодым человеком, которого она представит  как  своего
мужа.
   - Хэнк, ей ведь всего тринадцать, - возразила  Кэрин.  Она  встала  и
подошла к краю террасы. - Посмотри на реку. Сегодня будет очень жарко.
   Он кивнул:
   - Из всех женщин, которых я знаю, ты - единственная, кто может надеть
брюки и не выглядеть при этом как водитель грузовика.
   - И много других женщин ты знаешь?
   - Тысячи, - улыбнулся он. - И всех очень близко.
   - Расскажи мне о них.
   - Подожди, пока я опубликую свои мемуары.
   - Вон  плывет  экскурсионная  яхта,  -  заметила  она.  -  Хорошо  бы
как-нибудь на ней покататься. Ты не против, Хэнк?
   - Что?
   - Яхта... - Она замолчала и внимательно посмотрела  на  него.  -  Мне
кажется, мы могли бы неплохо провести время.
   - А-а-а. Ну да.
   На какое-то мгновение  легкое  эфемерное  облачко  заслонило  солнце,
напомнив ему, что он не был первым у Кэрин Бракер. "Ну и что, -  говорил
он себе, - ведь тогда была война, так какого же черта?  Сейчас  она  моя
жена, миссис Генри Белл, и мне следует быть благодарным за то, что такая
красавица, как Кэрин, выбрала именно меня среди множества  претендентов.
Но почему, черт возьми, я вообще должен был  участвовать  в  "конкурсе"?
Да, была война, было.., и все же... Мэри не стала бы".
   Мэри?..
   Это имя внезапно пришло в голову, как будто все это время  дожидалось
своей очереди в скрытых тайниках его памяти. Мэри О'Брайен.  Разумеется,
сейчас ее зовут по-другому.  Ведь  она  замужем.  За  кем?  Как  же  его
звали?.. Если он когда-то и знал, то сейчас напрочь забыл это имя. Да  и
какая разница - для него она навсегда останется Мэри  О'Брайен,  чистой,
нетронутой... Ты не можешь их сравнивать,  черт  побери!  Кэрин  жила  в
Германии, Кэрин была...
   - Ты меня любишь? - внезапно спросил он. Она с недоумением посмотрела
на него. Она еще не успела наложить макияж. От ее карих глаз расходились
лучики  морщин,  ненакрашенные  губы  раскрылись  от  удивления,  и  она
ответила мягко, с легким упреком:
   - Я люблю тебя, Хэнк, - и, смущенно отвернувшись, быстро вошла в дом.
   Он услышал, как она загремела кастрюлями на кухне.  Мэри,  думал  он.
Господи, сколько времени прошло! Он вздохнул и посмотрел  на  Гудзон,  в
котором отражалось яркое утреннее солнце. Наконец он встал  и  пошел  на
кухню за своим портфелем. Кэрин мыла посуду после завтрака.
   - Насчет прогулки на яхте, Хэнк, - произнесла она, не глядя на него.
   - Да?
   - Из этой затеи ничего  хорошего  не  получится,  если  мы  поедем  в
субботу или в воскресенье. - Она подняла глаза и посмотрела  на  него  в
упор. - Чтобы прогулка  доставила  нам  удовольствие,  ты  должен  взять
выходной среди недели, Хэнк.
   - Конечно, - улыбнулся он и поцеловал ее. - Конечно.
 
*** 
 
   Он вышел из метро на  станции  "Чэмберс-стрит"  и  словно  ступил  на
раскаленную сковородку. Он мог выйти и поближе к Леонард-стрит  и  офису
окружного прокурора, но предпочитал по утрам пройтись пешком. Шел  дождь
или светило солнце - он неизменно выходил на Чэмберс и шел  к  городской
ратуше, наблюдая  за  изменениями  географического  климата.  Храм  мэра
словно проводил грань между миром большого бизнеса,  простирающегося  от
Уолл-стрит, и миром закона, сосредоточенного на Сентр-стрит.
   Ты идешь через  парк  мимо  ратуши,  где  с  задумчивым  видом  важно
вышагивают голуби и солнечный свет заливает зеленые  скамейки,  и  вдруг
видишь,  что  высотные  деловые  башни  остались   позади,   а   впереди
простираются величественные серые  здания  закона.  В  этих  устрашающих
строениях есть что-то от Древнего Рима: они  сильны  в  своей  простоте,
сама их архитектура символизирует власть закона. Здесь, среди этих серых
зданий, он чувствовал себя как рыба в воде. Пусть правительства  сменяют
друг друга, пусть они творят всякие глупости на Бикини  -  здесь  всегда
порядок, здесь лежит основа взаимоотношений людей, здесь находятся закон
и правосудие.
   Проходя мимо здания окружного суда, он поднял взгляд  и  в  очередной
раз  прочитал  лозунг,  начертанный  между  величественными   колоннами:
"Справедливое   отправление   правосудия   является   основой   хорошего
управления".
   Верно, подумал он и ускорил шаг.
   Уголовный суд находился в здании под номером 100 по Сентр-стрит. Офис
окружного прокурора, словно сиамский близнец, прирос к  своему  брату  с
тыльной стороны, к дому номер 155 по Леонард-стрит, прямо за  углом.  Он
вошел в здание и поздоровался с Джерри,  полицейским  в  форме,  который
сидел за столом при входе.
   - Доброе утро, мистер Белл, -  ответил  Джерри.  -  Чудесное  сегодня
утро, правда?
   - Чудесное, - бесцветным тоном  согласился  Хэнк,  удивляясь,  почему
люди упорно ассоциируют летнюю жару с красотой.
   - Если только не пойдет дождь, - задумчиво  добавил  Джерри  вдогонку
Хэнку, направившемуся к лифтам.
   По какой-то непонятной  причине  всеми  лифтами  в  здании  окружного
прокурора управляли женщины, большей частью  среднего  возраста.  Фанни,
седовласая фея, которая обращалась по имени к окружному  прокурору,  его
помощникам  и  даже  судьям,  но  в  то  же  время  поддерживала  строго
официальные отношения со сторожем и называла его исключительно "мистер",
остановила свою кабину, распахнула двери, сказала:
   - Доброе утро, Хэнк, - и выглянула в коридор.
   - Доброе утро, Фанни, - кивнул он.
   - Неплохой день для убийства, а? - Она подошла к  панели  управления,
закрыла двери и запустила лифт.
   Хэнк улыбнулся, но не ответил. Кабина в полном  молчании  поднималась
вверх.
   - Номер шесть, - объявила Фанни, словно в игре "Бинго".  Она  открыла
двери для Хэнка, и он вышел в коридор.
   За столом у окна, выходящего на Сентр-стрит и парковку через  дорогу,
сидел  дежурный.  Стол  казался  совсем   маленьким   среди   мраморного
великолепия  холла  с  высокими  потолками.  Коридор  напоминал  мрачный
туннель, ведущий к отделу по расследованию убийств. Здесь не было  окон,
свет проникал только от двух других лифтов. Дальше  по  коридору  мрамор
сменили обычные стены, выкрашенные в нейтральный цвет. По  бокам  висели
освещенные  таблички  общественных  туалетов,  которые  словно   часовые
вытянулись вдоль длинного темного коридора.  Хэнк  быстро  прошел  через
холл. Мрачная обстановка коридора  временами  давила  на  него.  Ему  не
нравилось думать о законе  как  о  чем-то  холодном  и  устрашающем.  Он
считал, что закон придумали люди, что он должен служить людям, а коридор
иногда казался ему зловещей дорогой в ад.
   Перед входом в отдел сидел  Дейв  Липшиц,  детектив  первого  класса,
приписанный к офису окружного прокурора.
   Они поздоровались; Хэнк, зайдя в первую дверь, прошел мимо  второй  с
надписью "Вход запрещен" и направился прямо в свой кабинет -  третий  по
коридору, который являлся  точной  копией  других  кабинетов  помощников
окружного прокурора  на  этом  этаже.  У  входа  в  кабинет  притулилась
крошечная приемная. Здесь  стояли  четыре  деревянных  стула  с  прямыми
спинками, словно невидимые игроки собрались поиграть в бридж. Он пересек
приемную и очутился в кабинете -  прямоугольной  комнате  двенадцать  на
пятнадцать с окнами в торце. Его стол расположился около окна, за столом
стоял кожаный стул. В одном углу высилась вешалка.  В  другом  находился
металлический картотечный шкаф. С другой стороны стола  были  придвинуты
два деревянных кресла.
   Хэнк снял шляпу и повесил на вешалку. Потом  открыл  окна  и  впустил
легкий ветерок с выжженной солнцем улицы. Окна в отделе по расследованию
убийств представляли собой проволочную сетку, натянутую между  стеклами,
рамы были установлены таким образом, что их можно было открыть  максимум
на шесть дюймов. Никто не смог бы их разбить или выброситься через  них,
и никто не смог бы протиснуться в узкую  щель,  которая  образовывалась,
когда окна открывались. Вероятно,  в  таких  предосторожностях  не  было
необходимости: за те восемь лет, что Хэнк проработал в отделе, никто  не
пытался броситься вниз. Но люди,  с  которыми  приходилось  иметь  дело,
часто пребывали на грани  отчаяния,  и  некоторые  из  них  предпочитали
окончить жизнь самоубийством, а не на электрическом стуле.
   Температура в крошечном помещении нисколько не снизилась.  Хэнк  снял
пиджак и повесил на спинку стула. Ослабил галстук,  расстегнул  воротник
рубашки и закатал рукава - он всегда так поступал, если не ожидал ранних
посетителей. Наконец он  сел  и  придвинул  к  себе  телефон  с  твердым
намерением позвонить в машинописное бюро и  пригласить  машинистку.  Его
рука застыла над телефонным диском.  Повинуясь  какому-то  импульсу,  он
набрал номер приемной.
   - Алло?
   - Дейв?
   - Да, кто говорит?
   - Хэнк. Как насчет кофе?
   - Так рано? Что случилось? Веселая ночка?
   - Нет. Просто жаркий денек.  Я  хочу  войти  в  работу  легко,  а  не
припадая на обе ноги.
   - Ты ведь завтра идешь в суд по делу Талли, да?
   - Да, - ответил Хэнк.
   - Надеюсь, ты не нервничаешь по этому поводу?
   - Ничуть.
   - Я слышал, его адвокаты  объявят  о  виновности  в  убийстве  второй
степени.
   - Где ты узнал об этом?
   - Ха-ха, ты думаешь, я зря называюсь детективом? Я прав?
   - Да, - подтвердил Хэнк.
   - Естественно. Я позвоню  и  закажу  кофе.  Со  сливками  и  с  одним
кусочком сахара. Пожалуй, я и сам выпью чашечку.
   - Дейв, когда принесут кофе, ты мне не звони, а просто пришли  его  в
кабинет, ладно?
   - Договорились.
   Хэнк положил трубку и глубоко вздохнул.  Нужно  позвонить  и  вызвать
машинистку. Ничего срочного, однако, когда его записи  напечатают,  день
войдет в привычную колею, и начнется  томительное  ожидание  завтрашнего
суда. Да и дело ничего выдающегося из себя  не  представляет.  Адвокаты,
как донесла разведка Дейва, собираются признать убийство второй степени.
На самом деле суд закончится, не успев начаться. Если  только  никто  не
заложит бомбу в здание уголовного суда, завтра  обещает  быть  таким  же
скучным и размеренным, как и сегодня, и, вероятно, таким  же  жарким.  А
после суда над Талли  ему  поручат  Новое,  и  он  будет  его  готовить,
выступит по нему в суде, выиграет или проиграет,  а  потом  будет  ждать
следующего задания, следующего и следующего...
   "Да что со мной сегодня такое? - удивленно подумал  Хэнк.  -  Я  веду
себя как человек, который устал закручивать гайки на линии сборки.  Ведь
на самом деле я испытываю  огромное  удовольствие  от  своей  работы.  Я
хороший юрист, который не стремится попасть в газеты и не жаждет  славы.
У меня нет никаких политических амбиций, и я работаю в  офисе  окружного
прокурора не  из-за  своей  непроходимой  тупости,  а  потому,  что  мне
нравится представлять народ этого округа.  Так  почему  сегодня  все  не
так?"
   Он развернул стул и сел лицом к окну, глядя на яркое синее небо.
   Все дело в небе, решил он. От него пышет зноем. Такое небо заставляет
человека думать о яхтах и пляже.
   Улыбаясь, он снова повернулся к столу и снял  трубку.  Без  колебаний
набрал номер машинописного бюро и вызвал машинистку. До  ее  прихода  он
решил просмотреть свои записи  и  внес  небольшие  изменения  на  первых
страницах. Продолжая читать, он вдруг понял, что практически пишет текст
заново. Взглянул на часы. Десять, а машинистки до сих пор нет. Он  снова
позвонил в  машбюро  и  попросил  прислать  вместо  нее  стенографистку.
Внезапно оказалось, что ему нужно сделать еще тысячу дел  к  завтрашнему
суду, и неизвестно, успеет ли он закончить до пяти часов.
   Он вышел на улицу только в шесть вечера.
   К этому времени небо превратилось в зловещую серую глыбу.
 
Глава 2 
 
   Похоже, собирался дождь.
   Весь день город принадлежал жаре, она набирала силу и превращала  его
в доменную печь. В половине  восьмого  вечера  с  горизонта  надвинулись
тяжелые  свинцовые  тучи,  окутав   небо   мраком,   создавая   имитацию
беззвездной ночи. Остроконечные крыши домов  врезались  в  ночную  мглу.
Повсюду зажигался свет, и прорези окон казались открытыми желтыми ранами
на фоне  потемневшего  города.  Где-то  вдалеке,  в  районе  Нью-Джерси,
раздавались  раскаты  грома.  Вспышки  молний  прорезали  небо,   словно
трассирующие пули, отслеживающие несуществующую цель.
   Когда  начнется  дождь,   он   пронесется   через   Гудзон,   поливая
многоэтажные жилые  дома  на  Риверсайд-Драйв  вместе  со  швейцарами  и
лифтерами, смывая нацарапанные на  стенах  непристойности.  Потом  дождь
направится на  запад  и  обрушится  на  Негритянский  Гарлем,  Испанский
Гарлем, перебросится  на  другой  берег  Ист-Ривер  и  хлынет  на  улицы
Итальянского Гарлема.
   Они сидели на ступеньках в Итальянском Гарлеме  и  обсуждали  игроков
"Янки" и этих перебежчиков из "Джайентс" и "Доджерс". Женщины были одеты
в цветастые домашние платья, а мужчины в футболки с короткими  рукавами.
Поливальные машины проехали еще днем, сбрызнув улицы  водой.  Но  солнце
быстро высушило асфальт, и на улицы  вернулась  удушающая  жара.  Сейчас
солнце спряталось, но жара осталась, и люди потягивали холодное пиво  из
Запотевших банок. Они смотрели на небо и мечтали о дожде.  Перед  дождем
по улицам пронесется холодный ветер,  кружа  обрывки  газет  и  поднимая
юбки. Перед дождем появится волшебный запах наступающей прохлады,  запах
чистоты и свежести.
   Перед дождем произойдет убийство.
   Улица была длинной.
   Она пересекала весь Манхэттен, начиналась от Ист-Ривер и направлялась
на запад с точностью пущенной стрелы. На этой улице,  словно  нанизанный
на шампур шашлык, вперемешку друг с другом жили итальянцы, пуэрториканцы
и  негры,  сметая  все  политические  и  географические   границы.   Эта
длинная-длинная  улица  вонзалась   в   самое   сердце   острова   и   с
геометрической неизбежностью сбегала к дождевым тучам,  скопившимся  над
Гудзоном.
   По улице шли трое. Днем пронесся слух, его передавали из уст в  уста:
"Война началась, война началась!" И теперь они спускались вниз по  улице
- трое высоких парней быстро и  без  опаски  пересекли  Третью  авеню  и
Лексингтон-авеню, немного замедлили шаг перед входом в парк и  ворвались
на улицу подобно взрыву вражеской  гранаты.  Их  военные  башмаки  гулко
стучали по мостовой, головы кружились  от  возбуждения.  Они  шли,  сжав
кулаки, подогревая свой гнев. Самый высокий  из  них  вытащил  нож,  его
лезвие блеснуло в тусклом свете,  и  вот  уже  ножей  стало  три.  Парни
двигались, как актеры в дешевой мелодраме, и какая-то девушка  закричала
по-испански:
   - Mira! Cuidado !
   Один из парней рявкнул в ответ:
   - Заткнись, испанская шлюха!
   Сидящий  на  крыльце  юноша  повернул  голову  на   голос,   звучащий
по-английски без всякого акцента, и резко встал.
   - Вот один из них! - раздался тот же голос.
   - Хватай его! - добавил кто-то еще, Юноша поднял непонимающие  глаза.
Сверкнуло лезвие, нож вонзился в живот, надрывая неподатливую  плоть,  и
разорвал его до самого верха.  Тотчас  опустились  другие  ножи,  нанося
удары и кромсая до тех  пор,  пока  юноша  не  рухнул  на  тротуар,  как
поверженный врагами Цезарь. Ножи исчезли. Кровь рекой текла на мостовую.
С другой стороны улицы к незнакомцам бежало четверо парней.
   - Уходим, уходим! - прокричал голос, и троица бросилась  наутек.  Они
проскочили под железнодорожным составом на Парк-авеню, бежали, бежали  -
и вдруг хлынул дождь.
   Он безжалостно хлестал по привалившейся к каменным  ступеням  фигуре,
разбавляя густую красную кровь, которая вытекала из разодранного  живота
и неслась по канализационному желобу вдоль длинной улицы.
   Патрульная  машина  настигла  убийц  в  четырех  кварталах  от  места
преступления, но юноша к тому времени был уже мертв.
   Детектив лейтенант Ричард Ганнисон был высокий  худощавый  человек  с
волнистыми светлыми волосами и темно-серыми глазами. В юности он перенес
ветрянку в тяжелой форме, и в  результате  его  лицо  покрылось  мелкими
следам