осыми
полосами от лба к подбородку, остатками пепла натер тыльные стороны ладоней.
За  окном  было  темно, но угадывался уже близкий  рассвет.  Он на несколько
секунд присел на стул и быстро, не оглядываясь, вышел из дому. Мотор завелся
сразу и Павел, не прогревая его, чтобы не сильно шуметь в поселке, осторожно
вывел машину  на  дорогу.  Здесь  он  прибавил  скорость,  включил фары,  не
опасаясь, что его заметят -- машина двигалась в направлении, противоположном
тому, куда  поехали налетчики.  В  лесу  Павел  поехал медленней, пристально
вглядываясь  вправо. Скоро  он свернул  прямо в  заросли,  где  дорога,  как
таковая,  исчезла. Это  была скорее  просека  и проехать  по ней, попожалуй,
легкий вездеход мог. Павел давно знал эту просеку, не раз пользовался ею, но
только  поздней  осенью  или в очень сухое  лето.  Там, впереди было болото,
которое можно было преодолеть только когда оно замерзало или подсыхало... Он
давно не был на этой просеке и теперь молил Бога, чтобы ему немного повезло.
Вот  оно,  это  проклятое  место, здесь не раз по  уши садились даже  мощные
"уазики" и сутками ждали трактора. Сейчас засесть ему  было никак нельзя, да
и время поджимало, восток уже начинал светиться. Павел осмотрел брод в свете
фар,  снова  сел  за  руль,  включил задний мост, заблокировал дифференциал,
перевел  рычаг на  пониженную  передачу и медленно вполз на болото, стараясь
выдерживать постоянную скорость. Машина буквально поплыла  по жидкой  грязи,
но колеса зацеплялись за дно и вездеход помалу  приближался к твердой почве.
Еще  через несколько  секунд рифленые покрышки, наконец,  ухватились за  нее
своими  выступами  и  машина выпрыгнула на небольшой пригорок. За ним лежало
озеро...
     Павел оттер пот со  лба, сосредоточенный и спокойный,  аккуратно  повел
вездеход  по самой кромке воды через заросли камышей. Скоро они закончились,
машина  оказалась в  большой  излучине озера,  которое оловянно  блестело  в
первом  рассветном полумраке.  У кромки леса чернел стожок сена  и  вездеход
уткнулся в  него радиатором. Мотор заглох.  Наступившая тишина не нарушалась
никакими звуками.  Ветер еще  не поднялся  и  озеро казалось зеркалом черной
воды... Павел забросал охапками сена машину,  впрочем не особенно заботясь о
маскировке, хотя  он знал -- отсюда до избушки рыбаков не более километра --
просто он был уверен, что отсюда они его  не  ждут.  Прижимаясь к кустам, он
бесшумно прошел  к воде,  безошибочно угадав  направление  к стоящему  среди
деревьев рыбацкому сараю --  хорошо,  что эти сволочи плохо знают места, они
бы меня здесь ждали, отсюда выбраться труднее, да где ж им на своей нарядной
таратайке проехать... Размышлять, впрочем, было  некогда,  рассвет  наступал
неумолимо, а сделать надо было еще много. Торопливо Павел отпер дверь сарая,
вытащил подвесной мотор и весла.  Взялся  за топливный бак, встряхнул его --
почти половина... Это хорошо, не надо тратить время на заправку из машины...
Его моторка лежала на  берегу и сейчас Павел пожалел,  что она белого цвета.
Перетащить и установить мотор, уложить весла, подсоединить бак, все это было
делом нескольких  минут, но вот  белый  цвет... Нарядный  и красивый в  той,
обычной жизни, сейчас он был смертельно опасным. Павел разозлился на себя --
не подумал, -- но выхода не было, приходилось рисковать. Он принес несколько
пригоршней  грязи,  наляпал  их  на  белоснежное  изящное  тело  лодки,  сам
почувствовал  нелепость  своих  действий  и невольно усмехнулся -- о чем  он
думает,  о чем заботится? О какой-то паршивой лодке,  когда там... Но тут же
одернул  себя -- о них  он и заботится: если его засекут раньше, чем  он их,
значит он и проиграет. Проиграет так, что некому будет сожалеть о просчетах.



     Семен  приподнял край одеяла  и  выглянул в окно. Небо  над  озерои уже
посветлело. Он задул лампу и сдернул одеяло с окна. Шварц сидел, пресыщенный
и  еще не  отрезвевший  окончательно,  на Светлану он  не  смотрел, надоела,
стерва деревенская... Стас положил голову на скрещенные руки и уже несколько
часов почти не двигался, не вмешиваясь  во все происходящее.  Ему  мало было
известно,  что  такое совесть,  но сейчас  он, быть может впервые  в  жизни,
понял,  что  то  состояние стыда и раскаяния за себя,  своих  друзей, за  то
гнусное, что он сделал и делает, и есть муки совести...  Понимал и ничего не
делал,  чтобы  остановить   этих   подонков,  издевавшихся  над  беззащитной
женщиной.  А сам? Его  начинала бить  крупная дрожь, едва он вспоминал  себя
самого,  какой  скотиной  он  был всего  несколько часов назад...  Вспоминал
шуточки  и  реплики  Семена,  понуждавшего к  новым  гнусностями, тот жалкий
лепет,  когда он придумывал причину, чтобы не делать их. Искал причину, а не
откаэывался. На другое духу не хватило. Перед рассветом его начал охватывать
страх: что  они  наделали, и что им  еще предстоит  сделать! Ведь  женщину и
парня придется убить... В памяти всплыло лицо того мужика, Павла, в ту ночь.
Что  он  сделал  с ними  тогда! С  тремя здоровенными  парнями, один  старый
мужик... Какой он к черту старый... И этот -- не простит. Выходит и его тоже
надо  убивать. А  он согласиться быть убитым? Чем больше Стас думал об этом,
тем сильнее  убеждался, что ничего у них  с  этим мужиком  не выйдет. Его не
покидало ощущение,  что  его самого уже поставили к стенке, и помилования не
ожидается. Они  приговорены  этим мужиком  к  смерти...  И  ничего  изменить
нельзя.  Надо бежать, бежать отсюда...  Пусть эти двое делают, что хотят, но
ему, Стасу, надо бежать...
     Семен похлопал его по затылку.
     -- Эй, водила, пошли, перегоним машину, скоро рассветает.
     Они вышли, осторожно  оглядевшись  по  сторонам. Стас завел двигатель и
"девятка"  медленно  поползла  по  скользкой  траве.  Далеко отгонять машину
Семену не хотелось, но спрятать ее  было необходимо, чтоб не  торчала  перед
избой.
     -- Стой. Вот здесь и поставим в кустах.
     Стас свернул влево, но потом снова выехал на прежнюю дорогу.
     -- Ты что, чокнулся? Я же сказал, гони туда.
     -- Никуда я не погоню, я домой еду, управляйтесь без меня.
     Для Семена это не было неожиданностью,  он давно присматривался к Стасу
и замечал в нем желание развязаться с ними, но, увидев, как он сегодня ночью
навалился на эту бабу, подумал, что это  был  просто страх новичка, а теперь
все позади... Но, как видно, ошибся.
     -- Что, струсил? Решил заложить, а  себе снисхождение за чистосердечное
раскаяние вымолить у ментов?
     Семен  задыхался   от   злобы,  но  неожиданно   успокоился   и   почти
примирительным тоном попросил:
     -- Ты пока поставь машину туда, куда я просил, не торчать же ей тут, на
дороге... Поговорим еще.
     Стас задним ходом снова загнал машину в кусты, но не тронулся со своего
сиденья.
     --  Давай, говори,  только  я  все  знаю, что ты скажешь  и что я  тебе
отвечу. Да, я боюсь. Ты не  боишься, а я боюсь. И  знаешь кого? Не ментов, о
которых ты говоришь. Они нас не найдут, а если найдут,  то не скоро. Я боюсь
этого мужика. Он  --  крутой, я и не знал,  что такие крутые бывают.  Ты, по
сравнению с ним, шавка.
     Семен  вздрогнул от  оскорбления,  но сдержался,  только рука в кармане
крепче стиснула  рукоятку  "макарова". Убирать этого сопляка рано, он должен
вывезти меня отсюда, но ничего не поделаешь, придется сейчас, как-нибудь сам
доведу тачку до ближайшего вокзала. С ним  было бы быстрее  и безопаснее, но
представится  ли еще  такая  возможность избавиться  от  него тихо? Пожалуй,
нет...
     Семен вытащил пистолет и упер его в бок Стасу.
     -- Все сказал? Теперь вылезай.
     Ствол  больно  уткнулся  в ребра.  Стас похолодел  от  страха и застыл.
Теперь даже крутой мужик не казался ему страшным, смерть сидела рядом с ним.
Он медленно,  боком  выползал из машины, Семен  двигался следом,  не отрывая
дула от стасовых  ребер. Он  раздумывал: стрелять  или нет  и жалел, что нож
остался  в избушке. Его  сомнения  разрешил  сам Стас,  отчаянно  бросившись
бежать. Семен выстрелил и  тот, пробежав всего несколько метров, свалился на
траву...
     Матерясь, Семен  потащил тело Стаса к  небольшому обрывчику  и столкнул
вниз.  До болота  тело не  докатилось  и неподвижно  застыло  у  самого края
трясины. Семен выругался еще витиеватее, но вниз не полез, надо было спешить
-- выстрел  в утреннем лесу прозвучал  особенно гулко и мог спугнуть мужика.
Вдруг  ему  еще  показалось,  что  Стас шевельнулся. Семен поднял  пистолет,
раздумывая, стрелять или нет. Потом опустил -- сам подохнет, а не  подохнет,
прихлопну на обратном пути...
     Семен засунул пистолет в карман и бегом направился к избушке.


     Валерий  Петрович уже  не  спал,  когда услышал  выстрел. Из пистолета,
определил он, значит, стрелял Семен. Только вот в кого? Больше выстрелов  не
было... Валерий открыл  термос, налил в крышку  горячий кофе, с наслаждением
выпил... Сверток с  винтовкой лежал за передними сиденьями. Перегнувшись, он
достал его, развернул и начал неторопливо заряжать винтовку...


     Павел греб длинными  неторопливыми гребками. Лодка  двигалась небыстро,
но бесшумно, только  вода, стекая с весел, негромко капала в тихое озеро. До
избушки оставалось совсем немного и если  бандиты караулят  все направления,
они  могут обнаружить лодку. Павел  прижимался к камышам: пока  они были его
надежным  прикрытием, но  в заливе перед избушкой  их не было,  и  он  решил
рискнуть. Из двери или  окна залива  не видно, надо  выйти прямо к берегу, а
там место открытое. Если кто-нибудь там маячит, я его первым засеку...
     Он осторожно привстал в лодке и глянул поверх камышей -- берег пуст. Но
и  лодке  скрываться  больше  было негде и  Павел  налег  на весла, торопясь
побыстрее проскочить открытый кусок воды.


     Светлана не могла  сдвинуться  с места. Все  тело,  покрытое  синяками,
безжалостно ныло, руки и ноги  не  повиновались воле... Ей  недолго пришлось
притворяться равнодушной -- неистовство  этого зверей, побои, издевательства
почти  выключили  ее сознание. Она  уже не  реагировала  ни на  что:  завеса
полного отключения чувств спасла ее от безумия...
     Алексей  временами  приходил в  себя, видел, что творилось в избушке  и
только беззвучно плакал, бессильный что-либо изменить,  хоть что-то сделать.
Голова раскалывалась от малейшего движения и единственное, чем он мог помочь
Светлане -- стараться закрывать глаза, когда она останавливала на нем полный
невыносимого страдания взгляд. К  утру ему стало легче, он даже встал и,  не
обращая внимания на окрик Шварца,  сел на полати рядом  со  Светланой и стал
гладить  ее  избитое  лицо,  развязал  стягивающую   рот  повязку...   Шварц
ухмыльнулся, глядя на них. Телячьи нежности... Ничего, пусть  потешатся, все
равно...  Баба пусть  хоть перед  смертью покричит, а то ведь так и молчала,
только стонала. Да, славная была ночка и чего это  он, дурень, раньше такого
не попробовал? Хорошо...


     Выстрел  Павел услышал, когда оставил лодку у едва приметного в камышах
мосточка и  вброд добирался через заросли к  берегу. Патронташ он положил на
голову, а ружьем  придерживал его сверху. Выстрел  раздался справа. Стреляли
из  пистолета.  Значит  у  них  два   ствола.  Наверняка  пистолет  у  этого
уголовника, вряд  ли  он доверит его амбалу. Значит  в  избе либо двое, либо
один. Плюс его ружье... с  картечью. Алешка и Света тоже здесь, если живы...
А если нет?
     Ничего в этом раскладе он изменить не мог. Надо было идти. Идти туда...


     Я ПОМНЮ те полкилометра каменистой дороги, где они нас ждали, терпеливо
и  безмолвно,  как  умеют  ждать  только на  Востоке. Впереди  они  оставили
приманку: ту самую ракету, за которой мы безуспешно охотились два  месяца. И
двое наших уже  поймались на этот  крючок: Генка и Костя ушли  за  ней вчера
вечером и исчезли. Пришла наша очередь, только  теперь мы  плевать хотели на
эту железяку и они тоже понимали  это. Генкина "walkie-talkie" подала сигнал
тревоги всего  три часа назад... Кто включил  ее,  сам Генка или они? Сейчас
это было неважно, кто. Был шанс один из тысячи, что  хоть один из ребят жив,
а значит,  ловушка была  открыта  и  мы в нее собирались  влезть. Только  не
закрыв  глаза.  Это и  было главным  препятствием -- глаза хорошо видели эти
полкилометра отлично пристрелянной ими дороги. Спрятаться или разделиться на
обход  можно было только под  их прицелом.  Они это тоже  понимали  и потому
ждали.
     Три часа прошли не напрасно, командир выпросил старый французский БТР у
местного  командования.  Это  была старинная колымага,  напоминавшая  слегка
бронированный ящик на колесах. Славка постучал по  броне кулаком и  невесело
пошутил, что  такую штуку навылет не прострелишь, все  пули залетят  внутрь,
пошумят и обратно не вылетят.
     Командир, как всегда, не  приказал, а вроде бы попросил,  извиняющимся,
но до жути бесстрастным голосом.
     -- Ребята, один  шанс у нас есть, а  может  быть и два. Надо доехать на
этой кофемолке вот  до того  бугорка. Там  трое смогут спрыгнуть во-о-н в ту
ямочку.  Пока они будут добивать нас  в этом гробу, трое будут сбоку, а  это
косоглазым  сильно  не  понравится... Если сумеем,  мы вас поддержим огнем и
маневром этого  дедушки  мирового танкостроения. Как минимум, еще двое, если
они нас  не накроют с первой  ракеты, тоже выскочат во-о-н  на тот камушек и
внесут  свой посильный вклад. Вы меня поняли,  ребята? Больше мне вам нечего
сказать, сами все сделаете, как сможете. Там наши...
     Славкин язык не удержался на месте.
     -- И еще ракета...
     Командир обвел всех своими близорукими глазами и повторил:
     -- И еще ракета.
     Я  впервые  сидел на водительском сиденье этой  коробки,  руль  казался
чужим,  педали -- неудобными... Ладно,  пилить по прямой, никакого искусства
не  надо,  только тормозить вовремя. А  с этим делом  у  дедули  все  было в
порядке -- тормозил  мертво... Ребята скрючились возле заднего люка,  первым
был Леха с ручником -- прикроет высадку. Остальные  нашпиговались  гранатами
до упора. Если начнем  гореть  все вместе --  далеко слышно  будет. Командир
положил мне руку на плечо.
     -- Поехали, Паша...


     Выстрел услышали и трое в избушке. Никто из них не мог различить, кто и
из чего  стрелял, но все трое  отреагировали на раскатистый  звук. Алексей и
Светлана с  надеждой, Шварц -- с беспокойством. Кто стрелял, Семен? В  кого?
Неужели мужик объявился так рано? Или еще что случилось?
     Шварц  осторожно выглянул  в окно, сжимая в руках ружье. Никого не было
видно, только поднявшийся легкий ветерок  шевелил кусты. Солнце появилось не
надолго  и  теперь скрылось за грядой облаков. Погода явно портилась. Шварцу
было наплевать и  не  погоду и  на солнце -- его интересовало,  кто стрелял.
Однако  из  избы  выходить  он не  решался, лучше подождать  Семена... Шварц
немного успокоился, хотя еще с минуту продолжал наблюдать за поляной.
     Увлекшись  наблюдением, он  не заметил, как  Алексей, покачиваясь ,  но
стараясь шагать тихо, медленно подошел к двери. Палки в скобе не было, Шварц
дверь не запер...


     Семен  быстро выдохся. Закололо в боку,  пересохла глотка... Он перешел
на шаг, успокаивал себя тем, что вряд ли  мужик сунется к избе так рано. Еще
его беспокоил Шварц, от него тоже надо было избавиться, но ведь ружье... Дал
дураку,  надо было  припрятать  по дороге, из него убирать было бы  надежнее
ружье-то мужика... Вот пусть и копают, если захотят, конечно.
     Ну, об этом  думать будем  позже, сейчас  надо приготовиться  к встрече
хозяина ружья, а там посмотрим...



     Павел последние метры в кустах прополз на животе. Теперь  он хорошо, на
дистанции выстрела, видел дверь в избушку. Она  была прикрыта. Сколько бы их
там не  было,  надо было спровоцировать их на  действия. Павел  сложил  руки
рупором и громко крикнул:
     -- Эй, подонки, что ж не встречаете гостей?
     Дверь распахнулась, точно кто-то только и ждал его крика...
     Алексей  услышал голос отца и,  не сознавая, что делает, рванул  дверь,
выскочил наружу. На  поляне перед избой никого не было и он растерянно шарил
глазами  по кустам.  Отец словно  вырос  из-под земли прямо перед ним, почти
незаметный в  своей  камуфляжной униформе. Нервы  Алексея не  выдержали,  он
совсем по-детски вскрикнул:" Папа!" и бросился навстречу отцу...
     Шварц, услышав голос Павла, сначала пугливо пригнулся, ожидая выстрела,
затем  заметил,  как  распахнулась  дверь.  Фрайер-то  ожил,  сученок! Шварц
рванулся за ним. Алексей, пошатываясь, пробовал бежать к какому-то  человеку
в  десантной форме, в котором  Шварц не сразу  узнал Лемешонка. Ноги Алексея
заплетались, голова отчаянно моталась и он изо всех сил пытался не упасть...
     За  спиной сына Павел увидел  Шварца  с  двустволкой в руках  и чуть не
взвыл -- Алексей шатался и почти полностью перекрывал сектор обстрела. Павел
рванулся  вправо, пытаясь  переключить  внимание  Шварца  на себя,  закричал
что-то, но Шварц был дураком...
     В этом огромном теле мозгам досталась  самая малая часть.  Анатолий, по
прозвищу Шварцнеггер, сделал  последнюю в  своей жизни  глупость. Он увидел,
как Лемешонок бросился в сторону, пытаясь заставить его,  Шварца,  отвлечься
от бегущего фрайерка и стрелять  по нему.  Может он и сообразил  бы, где для
него  была главная  опасность,  но для этого надо было чуть больше времени и
мозгов.  При  полном отсутствии того и  другого,  в нем  сработал заложенный
неизвестно кем и чем инстинкт подлого убийцы: Шварц выстрелил в спину...
     Алексей даже не взмахнул  руками, он просто сложился вдвое и  застыл на
траве.
     Шварц  еще только  переводил ствол в сторону Павла и  в  эти  последние
мгновения своей глупой  и подлой  жизни он  увидел  замедление времени.  Ему
показалось, что он  переводит ствол с упавшего Алексея на фигуру в пятнистой
одежде ужасно  быстро. Сейчас он  нажмет на спуск и эта фигура тоже сложится
пополам  и замрет на траве,  ведь он даже  не успел  поднять ружье от бедра,
лопух...
     С  этой нехитрой мыслью в своих крохотных иозгах  Шварц  и уиер.  Ствол
ружья  Павла дернулся дважды. Первая пуля "wingstar" отбросила огромное тело
Анатолия  на бревенчатую стену и он на  какое-то  мгновение  прилип  к  ней.
Вторая пуля проделала еще одну дыру в этом, уже мертвом, теле и была лишней.


     Семен  услышал  три  выстрела, прозвучавшие быстро, один  за другим,  и
остановился. До  избушки оставалось еще  метров триста и  сто из них  лежали
через открытую поляну. Похоже, что роли переменились и теперь ему придется в
открытую подходить  к избе. Стреляли  двое, выстрелы были  немного  разными:
гулкий первый и посуше -- два других. Кто же выстрелил последним? Это раз. А
второе неприятное  открытие -- у мужика, значит, есть еще одно ружье? Хитер,
сука... Одно на виду, а другое где-то прятал?
     Семен, пригнувшись, стал приближаться к избе.

     Павел держал голову Алексея на левой руке,  а правой по-прежнему сжимал
ружье,  ожидая  выстрелов. Было тихо и  он перевернул сына  на спину --  три
картечины... Одна в ногу,  это ерунда,  другая в плечо, тоже не  страшно, но
вот третья... чуть  ниже ребер. Изо рта Алексея показалась маленькая струйка
крови.  Если из  легких, еще терпимо, а вот если ниже... Печень  или  почка?
Павел лихорадочно соображал, что же делать? Ясно было  одно -- оставаться на
открытом месте, когда рядом бродят двое вооруженных уголовников нельзя. Так,
двое или  один?  Один стрелял,  другой лежит,  а  третий? Павел  взглянул на
дверь.  В проеме двери стояла Светлана в каких-то лохмотьях...  Он подхватил
сына и бегом бросился к дому, не посмотрев  даже толком на  жену. Она  вошла
следои  и прикрыла  дверь.  Павел обернулся  и  только сейчас  разглядел  ее
опухшее от  побоев  лицо,  неуверенную походку  и багровые  кровоподтеки  на
руках,  ногах,  груди  --  разорванное  грязное  платье