--  это  серьезно.
Видимо, она и послужила причиной, что Алешку отчислили из университета, а не
те придиры-преподаватели,  о которых он  прожужжал ему  уши...  Жена тоже об
этом  ни звука. Потому и согласилась, наверно, чтобы  сын пожил с ним. И вот
за год  второй настоящий запой.  А  то,  что  это запой, он  не  сомневался.
Повидал. Да и сам в шестьдесят девятом... Он даже  покрутил головой, отгоняя
то жутковатое прошлое. На директрису его покручивание головой подействовало,
как допинг. Она взяла на два тона выше и запела о том, что  в семье, где нет
моральных устоев, где  главное -- побольше  заработать  денег, где  взрослый
человек  берет  в  жены  женщину ненамного  старше сына, и  думать нельзя  о
высоких нравственных  ценностях и,  уж конечно, таким людям нельзя  доверять
воспитание детей. Леиешонок  смотрел,  как  ее рот  в  паузах между тирадами
сжимается в куриную гузку и усмехнулся.
     -- Все правильно, нельзя. Вот и не будем. Где он?
     Автоматически зафиксировав ответ, повернулся и,  не прощаясь, пошел  по
лестнице  вверх.  Директриса заспешила за ним. Поднявшись на последний этаж,
Лемешонок жестом остановил ее и зашагал к двери класса.
     В шестом  "А" царило  веселое безделье. Кто, пользуясь случаем,  сдувал
домашнее  задание,   кто  просто  развлекался,   как  мог.   Двое  мальчишек
сосредоточенно  и  молча  боролись  в  углу,  другие  с  интересом  за  этим
наблюдали. Девочки болтали, прихорашивались, пробовали губную помаду.
     Появление в  дверях Павла Алексеевича вызвало переполох, который быстро
сменился любопытной тишиной. Лемешонок взглянул на  сына, спящего за столом.
Над  учительской  прической  потрудились  девчата --  ее украшал  бантик,  о
пиджаке позаботились представители противоположного пола -- на спине учителя
красовались три  знакомые буквы... Мгновенно  оценив  обстановку,  Лемешонок
подошел к  сыну, сорвал бантик, --  кое-как  затер надпись и взвалил Алексея
Павловича, Алешку, учителя, сына -- на плечо. Класс молчал.
     Девочка  на третьей парте уткнулась в ладошки и  заплакала... Леиешонок
увидел  в конце  коридора  маячившую директрису, повернул к  черному  ходу и
вынес бесчувственное тело  сына  во  двор. Поглядывая на  окна школы,  Павел
Андреевич  погрузил  сына  на  переднее  сиденье, забросил в машину  сумку и
пристегнул сына ремнем...

     В ресторане было довольно шумно. Оркестр барабанил что-то  тяжелое и не
очень  вразумительное. Впрочем,  слова  никого  здесь  не интересовали,  все
предпочитали  действовать.  Молодежь  танцевала  каждый за  себя,  несколько
посетителей   постарше   --  парами.  Остальные  за   столиками  беседовали,
перекрикивая оркестр не совсем трезвыми голосами, и глазели на танцующих.
     За этим столиком  было спокойно. Мужчина  в хорошем  костюме  не  спеша
расправлялся  с отбивной. Трое  молодых  парней ели не так элегантно, но  со
здоровым  аппетитом и  поглядывали  на бутылки коньяка и водки,  стоявшие  в
центре стола, пока не тронутые.
     Мужчина  отодвинул  тарелку,  бросил  на  нее смятую  салфетку,  окинул
хозяйским  взглядом ресторан  и лишь после этого обратил внимание на соседей
по столу.
     --  Я  ведь, Сема,  вас  всех собрал не потому,  что тебе  не  доверяю.
Наоборот! Тебя и  сам шеф уважает, но... Перебираешь ты...  В последний  раз
что было? Это слава Богу, что клиент выжил и никуда заявлять не стал. А если
б помер? Тогда не только на тебе, на нас всех "мокруха" повисла бы.
     -- Если б заявил, вот тогда бы и была "мокруха". А так пусть живет, еще
деньги зарабатывает.
     -- Вот об этом я и толкую. Тебе, Сема, до лампочки, что на тебе столько
статей висит, а я за тебя все-таки боюсь.
     -- Что это вы такой заботливый стали? Не хотите -- без вас обойдусь...
     -- Какой самостоятельный! Тебя без нас на  другой день загребут и дадут
на  всю  катушку. Кто знает,  может и на  вышака наскребут,  ты ведь темнить
любишь. Даже я не все твое знаю...
     -- А вам и не надо знать.
     -- Дерзишь, Сема,  я  бы на твоем  месте не стал... О тебе же забочусь.
Потому  вас  всех  позвал,  чтобы предупредить: никакой  "мокрухи",  никаких
утюгов,  никакого грабежа. Хватит, пока. Пусть уляжется немного  ваше шумное
поведение. Но работа есть  работа  и  ее  надо кому-то делать.  Короче, есть
клиент  на двадцать тысяч "баксов". Мужик из Крисвят, на Браславских оэерах.
Места чудные. Отдохнете, позагораете и поработаете.
     Отвернувшись  от Семена, мужчина  в  костюме обратил внимание  на  двух
других парней, словно только сейчас их увидел.
     -- Как твоя тачка, Стас? В порядке? Отлично. Вот и ты к приличному делу
будешь допущен, на равных. Хватит тебе шлюх развозить...
     Мужчина улыбнулся и почти отечески потрепал Стаса по  льняным  волосам.
Улыбка сошла, как по заказу, с его лица, когда он повернулся всем корпусом к
третьему парню, который привычно постукивал ребром ладони  по краю стола. На
нем и в ресторане была все та же утренняя майка и джинсы.
     -- А тебе я вот что скажу, Шварцнеггер. Брось ты свои штучки. Мне майор
сказал,  что  ты  за неделю  три  раза чуть не  погорел за свои драки.  Руки
чешутся  --  иди в  секцию, на  конкурс красоты,  хоть  на чемпионат мира по
бодибилдингу, но  эти пьянки и  драки каждый день по  поводу и без повода --
кончай. Будешь тянуть срок за мелкое хулиганство. Последний раз говорю. Всем
сразу.  Никакой самодеятельности, делать только то, что сказано и не больше.
Ну, а теперь можно и по маленькой...
     Верзила, по прозвищу Шварцнеггер, или  попросту Шварц,  разлил  коньяк.
Мужчина  с видом знатока  посмотрел его  на цвет  и  пригубил  рюмку. Ребята
выпили без церемоний. Мужчина допил коньяк и встал.
     -- Дальше  вы без меня продолжайте. Как выйти  на мужика, сообщу после.
Контрольные звонки каждый день в двадцать три ноль-ноль. Гуд бай, орелики.
     Семен проводил его мрачным взглядом и передразнил:
     -- В двадцать  три  ноль-ноль!  Как  выйти -- сообщу! Не  деритесь!  Не
фулюганьте!  Водку  не  пьянствуйте!  Тьфу,  шестерка,  а  корчит  короля...
Наливай, Шварц, поехали!

     Лемешонок  сидел  за  кухонным  столом  и  пил   чай.  Жена,  Светлана,
просматривала заголовки газеты и  ждала, когда он закончит свое традиционное
чаепитие и  можно  будет  убрать со стола и  идти спать.  Из  комнаты иногда
доносились храп и стоны спящего сына.
     Жена отложила газету.
     -- Надо же, в такой день напился...
     Лемешонок поперхнулся горячим чаем, разлил его, чертыхнулся.
     --  В  какой такой  день? А в другие  дни  можно? Какой такой особенный
день?
     Он понимал, о  каком дне  говорила жена,  сам  ждал  его, чтобы  придти
домой,  небрежно  вывалить на  стол перед сыном и женой  эти  пачки  денег и
душевно потолковать о планах,  о будущих подарках,  покупках... Да мало ли о
чем  можно  помечтать  в  такой  день.  Вот  он  пришел  и  что  же?  Вместо
торжественной встречи дома -- все, как обычно,  в  машине -- пьяный сын... И
вся радость от этих денег уплыла, растаяла.
     -- Ты знала, что он так пьет? Без меня, пока я на ферме?
     --  Знала,  не знала... Какая  разница? Все равно  его не  переделаешь,
поздно. И нечего  из себя  Макаренко  или  Кашпировского разыгрывать. Ему не
педагогика или внушение нужно, а больница. Пусть лечат.
     -- Значит  знала... Меня  неделями  дома не  бывает, а ты  ...  хоть бы
сказала.
     -- Сказала бы, а ты раз-два, поговорил с ним и -- готово!  Пить бросил.
Ты лучше в сарай загляни, сколько там посуды.
     -- А может и ты ему компанию составляла?
     -- Составляла...  не  часто, правда...  А  что  делать вечерами-то?  До
поселка пять километров, кроме  телевизора и  посмотреть  некуда -- деревья,
сараи,  грязь... У него хоть водка есть, а у меня что? Сижу здесь не  жена и
не холостячка. А ты в последние месяцы  раз в  неделю приедешь чуть  живой и
спать.
     И  опять Лемешонок понимал, что жена права, что это не жизнь, о которой
он мечтал, и о которой говорил Светлане перед женитьбой.  Эх, pебята, все не
так. Все не так, ребята!
     Светлана замолчала, тоже задумалась и думали они, как видно, об одном и
том же: как получилось, что сидят они за одним столом, спят в одной постели,
а живут как бы в параллельных мирах и общаются только па случаю. Светлана  в
который раз упрекнула себя в том, что в последнее время любовь и  уважение к
мужу все чаще уступают место неожиданной злости и раздражительности. Правда,
это быстро проходило и она снова была мягкой и доброй, как всегда. Сегодня у
нее  было с утра приподнятое настроение, но пьяный Алексей все перевернул...
Снова  ощутив  раздражение, она  оставила посуду невымытой  и молча ушла  из
кухни.
     Павел Андреевич жадно курил. Сигарета попалась дрянная, все время гасла
и  он, со  злостью  ткнув ее  в пепельницу  с надписью  "Сайгон", неожиданно
громко сказал:
     -- Завтра, все завтра!

     Утром Алексей  чувствовал  себя плохо, хуже не бывает. Похмелье не было
для него новым ощущением, но то, что он начисто забыл, как вчера попал домой
и что вообще произошло во всей второй половине вчерашнего дня звенело в  нем
громкой тревогой. Организм желал  пива или хотя  бы чего-то мокрого. Алексей
встал, прислушался. Отец и мачеха, как он называл про себя Светлану, видимо,
еще спали. За  окнами  начинался рассвет  и  в кухне было достаточно светло,
чтобы не зажигать свет. Кружка воды несколько ослабила великую сушь и слегка
прояснила мозги.
     Вспыхнувшая спичка заставила его вздрогнуть -- в дверях стоял отец.
     -- Ну и нервы у тебя, спичкой напугать можно... Садись, потолкуем, пока
одни.
     Алексей налил еще одну кружку воды, поставил перед собой и присел. Отец
подошел   к  шкафчику,  далеко  запустил  туда   руку  и   извлек  недопитую
четвертинку. Как  ни хотелось Алексею опохмелиться, ни на что на свете он не
хотел сейчас этой водки, которую отец вылил в стакан и поставил на стол.
     -- Ты что, батя...
     Павел прикурил  погасшую сигарету и, не глядя на сына,  жестом показал,
пей.
     Не сводя с  отца  глаз,  Алексей,  разрываясь между  стыдом  и желанием
выпить, все-таки залпом опрокинул водку  и жадно припал к кружке с водой. На
отца  он  старался не  смотреть.  Павел  сделал  несколько  затяжек и поднял
голову.
     -- Ты запомни эту водку...
     Что-то незнакомое в тоне отца прервало начавшуюся было легкую эйфорию и
он  вдруг  понял, скорее просто  почувствовал, как даются сейчас слова отцу.
Павел смотрел на сына прямо,  но тот ощущал, что взгляд отца проходит сквозь
него и видит сейчас на  его, Алешку, а что-то  совсем иное, известное только
ему одному.

     Я ПОМНЮ вкус той гнусной вьетнамской водки под названием "лиамой", ведь
выкушал  почти полную  бутылку,  и вкус  тех  переспелых  бананов,  которыми
пытался  уничтожить отвратительный ее вкус и запах.  Помню ту  жару  и ручьи
пота, лившиеся под рубашкой не переставая...
     Вчера  нас  вывезла  из  джунглей  "вертушка":  двоих  мертвых  и  трех
полуживых. Мертвые  уместились в картонной коробке от апельсинов, завернутой
в полиэтилен. Эдька уже  был в госпитале, а мы со Славкой напились... Славка
уже лежал под кустиком, вздрагивая  во сне и  продолжая держать  за горлышко
глиняную бутылку из-под водки. Видимо во сне ему казалось, что у него в руке
граната и он никак не хотел с ней расставаться.
     Через  час  мне  полагалось  дать полный отчет  о  том,  что  произошло
позавчера,  а  я  сидел  и  пил с другом  Славкой, которому  позавчера  тоже
повезло. Что  я мог рассказать?  А ничего! Олег и  Володя колдовали над этой
сукой  ракетой, за которой мы  охотились уже две  недели и,  наконец, нашли.
Целенькую, не  разорвавшуюся, как большинство  из них,  с  диким  грохотом и
смертью  в  ста  пятидесяти  метрах вокруг себя.  Тепленькую, только  слегка
покореженную,  скорость-то у нее будь-будь... Славка и Эдик были  запасными,
подменить, если надо.  У  меня был  сеанс  связи с  базой. А  потом эта сука
рванула. Эдик  вылез и сидел  на краю укрытия, ему и досталось. Славка,  как
обычно, дремал  в  ожидании,  что  его  разбудят  и  позовут  к  этой  самой
американской сволочи  с красивыми надписями на  боках и  черт те чем внутри.
Взрывной волной меня приподняло вместе с  рацией метра на полтора и шмякнуло
об землю. Ни рации, ни мне ничего  не сделалось,  а  вот от ребят и той суки
осталась только воронка...
     Что  писать?  Как  мы собирали  то,  что  от  них осталось?  Как  ждали
"вертушку", видя, что  Эдька без госпиталя и врачей долго не протянет? Они и
сами все знают: не мы первые, не мы последние...

     --  Ты запомни эту водку... Я ее тебе дал не  на  похмелье, хотя  и для
этого тоже,  уж больно  жалко  выглядишь,  прямо  какая-то  каша-размазня...
Последняя  это  твоя водка, пока я  живой... для  тебя.  Будешь  продолжать,
считай, что я для тебя помер. Что я о  тебе думать буду  -- мое дело. Теперь
слушай:  в школу ты пойдешь только за  расчетом,  нет  больше такого учителя
Алексея  Павловича  Лемешонка.  Захочешь --  снова  он  будет,  а пока  есть
подсобный рабочий Лемешонок А.П. Бери бумагу, пиши...
     Алешка ошарашено  взял протянутый лист бумаги, совершенно  запутавшись,
попытался  искать  авторучку,  хлопая  себя  по  голым  ногам и груди.  Отец
усмехнулся и дал ему ручку.
     --  Пиши.   Генеральному   директору   арендного  хозяйства   "Путь   к
капитализму" господину Лемешонку П.А. от тебя заявление и так далее, как там
обычно пишется... Так, подсобным рабочим... с окладом... сто условных единиц
в месяц. Подпись.
     -- Ты что, батя?
     -- Заладил, батя, батя... Давай подпишу. Вот так. Работать будешь.
     Павел Алексеевич подмахнул заявление и прихлопнул его ладонью.
     --  Все, кончилась твоя нищая  свободная  жизнь. Отныне  ты  и  рабочий
класс,  и  крестьянство, и трудовая интеллигенция. И мой работник.  Все, как
положено.  В голове  у Алексея все перемешалось: вчерашняя пьянка,  ожидание
разговора с  отцом, ругани, скандала, возможный  отъезд в город, к матери  и
еще многое другое, чего он даже не мог осмыслить своей похмельной головой. И
рядом  было  какое-то успокоение,  словно  после долгой  дороги он присел  и
увидел то самое место, куда так трудно шел. Он рассмеялся.
     Рассмеялась и Светлана,  уже несколько минут стоявшая в проеме двери, и
слышавшая конец этого неожиданного разговора.
     -- А меня на работу не возьмешь, хозяин? Хотя бы  в качестве жены  или,
на худой конец, любовницы...
     Алексей   радостно  и  умоляюще  посмотрел   на  отца.  Вот  это  жизнь
начинается!
     -- Берем?
     Павел взглянул на жену весело и, продолжая игру, взял со стола еще лист
бумаги и авторучку.
     -- Только вот на какую должность...  Любовницей будешь  на общественных
началах. Это,  так сказать, твоя благотворительная деятельность. Женой  тебе
положено  быть  по  закону...  А нигде  не сказано в законе, что  ты  должна
содержать   в   порядке   двух   мужиков.    Поэтому   учреждаем   должность
домоправительницы с соответствующим окладом в... тpи сотни у.е. --  все-таки
правительница, а не какой-то там разнорабочий!
     Павел Андреевич подмигнул сыну. Алексею от  выпитой водки и всего  того
сказочного, что происходило, было уютно, как бывало только в детстве...
     Павел вспомнил,  что сын еще ничего не знает  о  деньгах, которые так и
остались лежать в машине, встал и вышел во двор.
     Светлана захлопотала  у плиты, забыв, что она даже не накинула халат, а
так и хозяйничала в одной ночной рубашке.  Алексей невольно залюбовался ею и
впервые  подумал,  что отец  здорово правильно поступил, женившись  на  этой
красивой женщине.  Внешностью  сравнивать ее с  матерью он не стал,  -- мать
была намного старше, а вот характер материнский он знал отлично -- истеричка
и зануда, хоть и нехорошо так думать о матери, но все-таки подумал, хотя и с
оговоркой.
     Наконец все шло так, как хотелось Павлу Андреевичу. Он вошел на кухню с
синей сумкой, рванул молнию и на стол посыпались толстые пачки... Светлана с
улыбкой  наблюдала за этим  большим  ребенком,  а у сына вдруг  обнаружилось
полное исчезновение божественного дара речи.
     Павел  протянул  по  одной пачке  каждому и,  смущаясь  своей щедрости,
сказал:
     -- Это  просто  подарок... или  аванс, как  хотите...  Так  сказать, не
подотчетные деньги. На что хотите, на то и тратьте. Ваши, личные,  а вот что
купить для дома, для семьи, давайте об
     Светлана хотела  засунуть пачку  в карман и  обнаружила,  что халат  ее
остался в  спальне.  Смутившись,  она  быстро  вышла.  Алексей,  обуреваемый
любовью ко всему миру, посмотрел ей вслед.
     -- А славная у меня  мачеха... я хотел сказать, извини, славная у  тебя
жена, папа.
     Светлана надела не халат, как  обычно,  а нарядное платье.  Увидев  ее,
мужчины вдруг обратили внимание и на себя: батюшки, трусы, какие-то  грязные
тренировочные штаны, майки... Отец и сын, не сговариваясь, кинулись прочь из
кухни под заливистый смех Светланы.
     Держа  в  руках  любимую  чашку  с  чаем,  Павел   Андреевич  продолжал
обсуждение будущих покупок.
     -- Так, Алешка,  с предметами быта  и хозяйства покончили. Что бы такое
купить для души, необычное и чтоб для всех с пользой?
     Алексей, замирая от возможного отказа, робко предложил:
     -- Давай  видик  купим...  Какие фильмы  смотреть будем!  Не то что  по
ящику. Ты таких, наверно, сроду не видел...
     Павел Андреевич слегка помрачнел.
     -- Всякие я видел...
     Он посмотрел на жену,  прочел на ее лице  и поддержку просьбы Алексея и
ее собственное, светланино, желание иметь дорогую игрушку.
     -- Решено, купим видик. Капиталисты мы или кто?
     Алексей, все еще не  веря в удачу, взглянул на улыбающуюся Светлану, на
отца, и осторожно сказал:
     -- Только дорого...
     Но Павлу  Андреевичу было сейчас наплевать  на деньги.  Лучшей наградой
ему были светящиеся, добрые лица жены и сына. А что еще нужно человеку...

     Валерий  Петрович,   которого  Семен  презрительно  называл  шестеркой,
кем-кем,  но  шестеркой не был,  это уж наверняка. Маска полублатного деляги
очень  помогала  н  разговорах с  такими костоломами, вроде  Семы. Имени его
настоящего они не знали, да и о месте работы тоже. Он для них вроде мальчика
на побегушках  при могучем и всезнающем  шефе. Пусть так и думают, дебилы. А
маскировочка,  ох, как нужна  Валерию  Петровичу. Что  ни  говори, а  у него
опасная и рисковая  работа и все  из-за  контактов с  такими  подонками, как
Сема.  Но  и без  них  никуда...  Самому  что-ли потрошить клиентов? Нет уж,
увольте. Его дело -- исключить по возможности риск засыпаться, как чуть было
не случилось из-за этих кретинов.  Пытать клиента вздумали! Взяли у него два
куска,  да побpякушек на  столько же, так нет же -- еще  пару  лишних шмоток
захотелось... Из-за этого барахла чуть не погорели. Жлобы.
     Гнев  Валерия  Павловича  был  искренним:  у  него  был врожденный  дар
подлеца, который в любой грязной истории чувствует себя чистым и непорочным,
заранее приготовив для себя оправдание. На работе он был тем, кем и значился
в  штатном  расписании его довольно высокопоставленного учреждения -- этаким
полусредним  руководителем, добродушным и  приветливым  холостяком, объектом
пристального  внимания женщин. Валерий Петрович  не  оставался равнодушным к
ним,  но жениться не торопился.  С женщинами был  галантен и  даже  игрив, а
когда душа требовала чего-то неординарного, звонил Стасу и тот  привозил ему
девочек на выбор. После придирчивого отбора, Валерий Петрович сообщал своему
коллективу,  что  отбывает по делам, грузился в  стасову  "девятку" с  двумя
победительницами конкурса красоты и отбывал на дачу. Через день он появлялся
в своем кабинете слегка усталый, но неизменно добродушный и внимательный.
     В  деле  с этим богатеньким мужичком Валерий Петрович особых трудностей
не видел, однако и лезть  напролом не собирался. Эти