географии, до горизонта марево с мошкой, и  как
сюда дошел -  не  помнишь...  Но  смекалка  подсказывает  -  обязательно
накроют бушлатиком под сопкой!.. Курьерский..
   Под каждой шпалой по несколько доходяг-марксистов навечно упокоились.
Вохра от такой жизни безумная совсем... И вместе  с  тобой  же,  кстати,
коченеет. Это уже не из песен. Мне Дед Гирей сказывал, что на  Индигирку
осенью этап заслали в  две  тысячи  рыл,  а  весной  -  новый...  И  что
характерно - с новой вохрой. Вопрос: куда  делась  вохра?  Ну,  зэчье  -
понятно, полегло - рабов не жалко!
   Блатари на крест  сами  лезут  за  идею.  Враги  народа  -  ладно,  а
служивые-то?.. Сто пятьдесят солдатиков да пара-тройка офицеров  -  туда
же сгинули... Их, скрюченных, потом  на  баржу  грузили,  потому  что  в
обнимку с  зэками  заснули  навечно...  Ты  думаешь,  сейчас  что-нибудь
изменилось? Не-а. Изменилось то, что на Невском  витрину  гастронома  по
новой оформили... Секи полотно: Ивдельский лесной лагпункт. Стоят восемь
отрядов. В каждом - по сто двадцать ватников, возле каждого  отряда,  по
офицеру молоденькому. Возле каждого офицера - по оперу безусому. А перед
ними на фанерной шершавой трибуне с профилем Ленина - Хозяин.  Есть  там
такой - Жарков. Неплохой мужик, но лют больно. Так вот - он в  галифе  и
дубленке гражданской, дефицитной, но -  на  ней  погоны.  При  папахе  с
кокардой, пьяный в хлам, вот-вот рухнет. Но ты не переживай - не рухнет!
   "Ты! Ты!" - тыкнул пальцем в отряды и орет: "Вы тут все зэки! И вы  -
зэки, и вы - зэки!" - и при этом тычет уже в майора  внутренней  службы,
своего,  между  прочим,  заместителя...  "Один  я   -   вольный!   План,
суки-матери, стране дать не можете?!  Вас  искали,  сажали,  везли  сюда
забесплатно - и! Черная неблагодарность!!! Да вам  перловки  насыпают  -
слону не сожрать - не пропердеться! Год за три - на  том  свете!  Мало?!
Кумовья  в  яловых  сапогах  расхаживают?  Скоро  помадой   пользоваться
начнете?!  Ах  вы,  пидарасы!!!  Взяли  горелки  в  зубы  -  и   залезли
подтрелевочники!!!
   Вот там вам и оперработа!!! А то, я вижу, тракторам сил не  хватает!"
Воздуху глотнул и снова - орет, как перед сабельной рубкой: "Вора!!! Тут
вообще воры есть или одни пидоры неотъебанные?! Падай в долю!  Не  то  -
сгною в "бурах"!!! Даешь главбревно Родине! Толще бревна - ближе воля!!!
На смерть легкую не надейтесь - в аду ее нет!!!" Ты думаешь, эту картину
мне тоже Дед Гирей беззубым ртом прошамкал? Мимо. Это я сам на последней
ходке видел...
   ...Теперь про блатную веру. Христа помнишь? Легко ли ему было?  Готов
так же на жердине болтаться? Хочешь звания, корону воровскую? Не вопрос,
а только выстрадать надобно - через буры, шизняки, крытки, а там  шизняк
обратно! А мусора  просят  на  путь  исправления  встать...  Отказать  -
нелегко!.. Сначала по карцерам - день летный, день пролетный!..  <Раньше
в карцерах исправительных учреждений давали горячую пищу через день>.
   Да в браслетах, да при плюс пяти в одной рубахе, да  постоянно  "бери
метлу в руки!" Не хочешь - на! Не понял - не унесешь!
   На Златоусте так Бриллианта попросили, что  он  свой  правый  глаз  в
руках держал, причмокивал с досады... А когда упал, то ему повязку в рот
красную засунули с желтенькими буковками: "секция дисциплины и порядка",
да еще метлой накрыли.
 
   "ОБРАЩЕНИЕ.
 
   Я, Бабушкин Василий Степанович, по прозвищу "Бриллиант", неоднократно
судимый,  являющийся  вором  в  законе,  обращаюсь   к   вам,   граждане
осужденные.
   Я, "Бриллиант", пересмотрев свое отношение к жизни,  открыто  заявляю
об отходе от воровских традиций.
   Решаю встать на  путь  исправления,  не  нарушать  режим  содержания,
работать  там,  где  укажут  представители   администрации   учреждения,
вступить в секцию дисциплины и порядка.
   Призываю вас последовать моему примеру.
 
   Подпись: от подписи отказался.
   Оперуполномоченный ОМ 231-4
   Ст.лейтенант внутренней службы
   Колпакиди.
   19.09.1968 г.
 
   А глумились не красные - ссученные...  Были  там  московские  одни...
Тоже долю выбрали незавидную - живы, пока  в  тюрьме,  даже  в  зону  не
зайти. Их потом в хлебовозке вывозили при освобождении.
   Ну, а до станции-то довезли - и гуд-бай!  А  те  несколько  перегонов
проехали, и которые не такие пьяные были - вовремя  сообразили,  что  за
картежники такие к ним подвалили - на ходу спрыгнули... А остальные - на
тот свет, а куда ж? Не все так просто... А кто их сдал  -  псов  режима?
Прапора и сдали...
   Артур слушал вора,  широко  распахнув  глаза,  а  Варшава,  казалось,
трезвел на глазах с каждой произнесенной фразой:
   -  Корона  воровская...  А  к  ней,  голуба,  не   только   страдания
прилагаются... Страдания - это трудно, но не сложно, сечешь разницу? А и
сложностей хватает, да таких,  от  которых  башку  на  сторону  ведет...
Хочешь усидеть на троне - ерзаешь... И нашим,  и  Хозяину...  А  ты  как
думал? Мало кто из Хозяев не контролирует ситуацию в  лагере.  Там  ведь
как - чуть перекос пошел, баланс сил сместился  -  жди  движений,  а  от
движений и до крови уже недалеко.
   Я вот один раз увлекся, на блатную  педаль  передавил  малехо  -  так
теперь все левой стороной поворачиваюсь к собеседнику. В режимном отделе
такой был, дай Бог памяти, - Крытов. Так он мне в  ухо  хлестанул...  Аж
сам, по-моему, испугался.... Силен был гад, на одной руке несколько  раз
подтягивался. Жесткий - страсть, но  свой,  таежный.  Либо  убьет,  либо
запьет! А  не  запьет  -  так  плиту  чая  <Раньше  в  лагерях  чай  был
спрессованным в плиты> занесет.
   Что, веселый разговор? А с пидорами  как  живут?  Не  все  же  Дуньку
Кулакову гонять... <Гонять Дуньку Кулакову - заниматься онанизмом>. Нет,
ты не  отворачивайся!  Одна  радость  -  что  в  жопе  триппера  нет!  А
мутиловки! <Мутиловки - специфические разговоры между блатными, часто по
надуманным темам, цепью которых порой является изменения в иерархической
лестнице среди осужденных>.
   Все ж хитровыебанные, везде - своя иерархия, свои интриги! Тьфу!
   Так мозги затуманят... Тени боишься, в зеркале стукача видишь...
   Что, веселый разговор? Только-только от работы увильнешь, с  мусорами
перетрешь, спокойствие наладишь - тут и безделье.  А  день-то  полярный,
длинный... И начинается... как греки, только на нарах, прямо симпозиумы!
"А можно ли есть из шлемок, ежели они в столовой  все  вперемешку?"  Во,
вопрос!!! То есть, если они  вперемешку,  то  теоретически  из  твоей  -
сегодняшней, может, когда-то ел пидор, а это значит, что ты с  опущенным
ешь из одной посуды, стало быть - ни хера не кошерно получается!!!
   И вот ента философия пошла недели на две! И  как  тут  разрулить  без
законника? Начинаешь кумекать за долю малую, а  как  же  -  уже  ведь  и
малявы пошли, чуть ли не до пересылок! Притом есть-то все продолжают  из
тех же шлемок - зато наговорились - всласть. А  бывает  -  когда  мнения
разойдутся, начинаются столкновения нескольких  "школ".  Кто-нибудь  как
крикнет:
   "Ересь!!!" - тут и до заточек  недалеко...  Смотришь  на  все  это  и
думаешь: а как нас осудили-то? Мы  же  все  полоумные,  ежели  хужее  не
сказать... Но мысли такие от себя  гонишь,  потому  что  не  хочется  на
костре, как этот... Ну, сожгли-то его еще?.. Все  на  небо  в  подзорную
трубу зырил. Увидел, чего не спрашивали...
   Коперник? Не, вроде того черта как-то по-другому кликали. Да не в нем
суть... Ночью по бараку по нужде пойдешь, на спящие  лица  посмотришь  -
мама! Артур, это же не лица, это хари! Они же невиновные все, потому что
разве может виновной быть скотина  безмозглая?!  Стоишь,  куришь.  Наряд
подойдет - языком зацепишься... ай,  там  такой  же  сифилис  мозга!  Их
поменяй местами с теми, кто в бараке спят, - ничего не  изменится!  Ажио
жутко становится, душе знобко... Гонишь такие мысли, а они не гонются...
Один мой  знакомый  вернулся  с  лагеря,  включил  телевизор,  сидит.  Я
подошел, а на экране - сетка... ну, перерыв.
   Я говорю: "Ты что?!!" А он мне: "Интересно. Я восемь  лет  телека  не
смотрел". Стра-ашно!!! Мне тогда по-настоящему  страшно  стало  у  этого
телевизора с сеткой...
   Да-а... Гм... Я к чему весь этот базар-то затеял - не для  ликбеза...
Я тебя люблю, Артур, - сиди ты, не вскакивай, я не договорил еще!!! Вот.
Я мало кого люблю. Себя - меньше всех!!! И я ни о чем не жалею!!!  Но...
Вот я чего надумал - шел бы ты. в уголовный розыск работать! И не зыркай
так на меня - я из ума не выжил! Я тебе дело говорю... Ну не  в  летчики
же тебе и не в водители поезда метрополитена?! Ты уже привык  к  вольной
жизни, и инженера-путейца из тебя  не  получится.  А  жуликом  по  жизни
становиться - я тебе про блатную идею уже все рассказал... Да к тому  же
и сыскари, которые толковые, - через одного  жулики.  Там,  в  сыске,  -
такая же ерунда, но хоть ты ловишь, а не тебя... Лучше быть стрелой, чем
мишенью... А порядочных людей - не сажай!  А  тварям  -  им  и  место  в
тюряге! Да и мне, на старости сроков, какая никакая польза  будет...  Ты
не кривись, я не упился, и  тебя  не  ссучиваю...  Ты  чувствуй,  что  я
говорю! Понимаешь, есть вещи, которые человек  знать  не  должен,  иначе
может перестать человеком быть... Я вот тебе про пидоров говорил...  ну,
а есть еще - и коз пялят... это ладно... а вот когда  мать  на  свиданку
приезжает, да, жалеючи сына, с ним спит бабой, а он соглашается?! Это  -
как?! Да Достоевский - ребенок!!! Че он видел? Мне один  университетский
рассказывал - жил в крепости, где под  сто  каторжан,  а  их  еще  и  за
милостыней выводили! А когда лагерь на восемь тысяч?! А когда -  мать  и
сын?! Я, засиженный, когда узнал - меня тошнило... Ты извини  меня.  Это
не надо знать людям. Но тебе надо знать, что не надо людям! Потому что я
тебе  тюремной  судьбы  не  хочу...  Я  тут  справки  навел:  есть  пара
техникумов, с военной кафедрой, -  младшего  лейтенанта  запаса  дают  к
выпуску. А с офицерским званием можно и в школу милиции...  Ты  подумай,
сынок...
   К концу монолога Варшава был уже абсолютно трезвым - словно и не  пил
ничего. Договорив, он резко ушел не прощаясь, а Тульский  долго  смотрел
ему вслед. Через несколько дней Артур подал документы в  топографический
техникум...
 
Токарев 
30 октября 1982 г. 
 
   ...После того как Артем, окончив школу,  поступил  в  Университет  на
биолого-почвенный  факультет  -  в  его  жизни  мало  что  принципиально
изменилось. Он по-прежнему  занимался  боксом,  а  все  свободное  время
проводил в отделениях милиции Василеостровского  района,  где  его  отец
командовал уголовным  розыском.  Боль  от  сломанной  судимостью  судьбы
(Артему долго казалось - сломанной навсегда и  бесповоротно)  потихоньку
притупилась, жизнь свое взяла и  потекла  по-прежнему.  Отец  и  сын  по
молчаливому взаимному согласию старались не вспоминать печальный факт из
биографии Артема - по крайней мере, не вспоминать вслух. А не вслух...
   Условная судимость Токарева-младшего и сама о себе напоминала.
   Артем лишь догадывался, чего стоило  отцу  сделать  так,  чтобы  его,
судимого, приняли в Университет - благо, что  находился  храм  науки  на
территории  Василия  Павловича  и   преступления   уголовные   в   храме
совершались иной раз похлеще, чем в шалмане.  Токарев-младший  не  хотел
быть  биологом,  но   понимал,   в   принципе,   необходимость   высшего
образования. Так почему бы и не на  биолого-почвенный?  Тем  более,  что
туда было легче попасть по так называемому "спорт-набору", да и  у  отца
кое-какие "оперативные позиции" имелись.
   Учился Артем хорошо, но  без  огонька,  который  зажигается  лишь  от
любимого дела. А парень - так уж вышло - любил уголовный сыск,  понимал,
что безнадежно, но все равно - не разлюбливалось...
   Иногда  Артему  казалось,  что  вдруг  -  произойдет   что-то   очень
героическое, важное - с его участием -  и  тогда  судьба  переломится  в
обратную сторону, тогда поймут и  разберутся...  Кто  будет  понимать  и
разбираться, он сформулировать не мог,  но  считал,  что  главное  -  не
отходить от мечты, даже если  она  и  разбилась  вдребезги.  Большинство
районных оперов историю Токарева-младшего знали, а потому  относились  к
нему сочувственно - как к своему, несправедливо попавшему в штрафбат. Но
не жалели и не сюсюкали - чтобы не унижать и на  больной  мозоли  лишний
раз не топтаться.
   Пожалуй, меньше всех из-за условного срока расстроилась мать  (она  и
узнала-то все - постфактум), которая, честно говоря, даже обрадовалась в
глубине души, что появилась серьезная причина, не  позволяющая  любимому
сыну идти служить в презираемую ею милицию.
   Прямо она, конечно, сыну ничего такого не говорила,  но...  В  общем,
когда Артем стал студентом, от матери  он  отдалился  еще  больше,  хотя
любить меньше не стал. А вскоре мать со своим новым мужем уехала в Индию
- он там работал в торгпредстве - и общение с ней в основном пошло через
письма. Письма мама писала такие длинные, что у Артема не всегда хватало
терпения дочитывать их до конца... Василию Павловичу она не писала (если
не считать приветы в конце писем сыну), а  вот  Токарев-старший  однажды
сына удивил: как-то раз Артем проснулся среди ночи и  увидел,  что  отец
держит в руках письмо, которое пришло накануне, и  которое  "ненаглядный
сынулечка Темочка" лишь бегло просмотрел наискось.
   Отец же читал так внимательно, что даже  не  заметил,  как  проснулся
сын. Впрочем, Артем тут же закрыл глаза  и  сделал  вид,  что  вовсе  не
просыпался. Жили Токаревы все в той же коммуналке...
   ...Заканчивавшийся октябрь навевал тоску и уныние.  В  Питере  вообще
самое унылое время - как раз конец октября  и  ноябрь,  хотя  -  есть  и
любители именно на эту пору, но Артем в их число не входил. Он не  любил
позднюю осень с ее грязью и сыростью.
   В 16-м отделении милиции оперативный состав также предавался  унынию,
и  единственной  брезжившей  где-то  в  недалеком  будущем  перспективой
веселья были приближавшиеся ноябрьские праздники вместе с Днем  милиции.
Но до этих праздников надо было еще  дожить.  Настроение  у  сотрудников
было такое, что никому не хотелось даже выходить  из  кабинетов  -  даже
операм по "карманной тяге" - а это уже  примета,  знаете  ли,  поскольку
именно эту категорию оперов как раз труднее всего было именно в кабинеты
запихнуть...
   Примостившийся на краю  старенькой  разбитой  тахты  Артем  с  легким
удивлением слушал, как валявшийся на  той  же  тахте  гроза  карманников
старший оперуполномоченный Сергей Лаптев вяло пытался  "уйти  в  отказ",
разговаривая по телефону с доверенным лицом № 2985/81.
   - ...Слушай, а ты на завтра, там, или на выходные лучше  -  перенести
не могешь?
   Эбонитовая сталинская трубка, перемотанная изолентой и  впитавшая  за
долгие годы ВСЕ возможные гостайны, буквально взорвалась  возмущением  -
так что Лаптев, поморщившись, оторвал ее от уха:
   -  Ты  что,  Лаптев,  гудрона  пожевал?!  Как  я   гастролерам   буду
указывать?! Вы, мол,  лучше  в  Летнем  саду  пощипайте...  Там  Толстой
гулял!!! Я тебе  что  гутарю  -  эти  дни  на  Урицкого  зря-пла-та!  Мы
работаем, Лаптев?
   Старший оперуполномоченный вздохнул, снова  прижал  трубку  к  уху  и
примирительно бормотнул:
   - Нина, не хипешуй... У меня же и другие дела...
   - Лаптев, - сказало в трубке доверенное лицо. - Я  тебя  четыре  года
бесплатно стригу... А ботиночки демисезонные ты мне так  и  не  купил...
Чавкаем-с. Вот и все твои дела!
   - Не купил, - согласился Лаптев. - Ну, так Нина...
   Денежек-то - хрю-хрю.
   - Да ну тебя, с ботинками вместе!
   Опер совместил вздох с зевком  и  положил  трубку  на  пол  -  оттуда
доносились громкие прерывистые гудки.
   Доверенное лицо Лаптева - Нина - заведовала детской парикмахерской на
Железноводской улице и имела несколько странные пристрастия - влюблялась
исключительно в блатных и притом - в  карманников.  Доходило  уже  и  до
того, что она с ними "выходила на линию",  сама,  правда,  пока  еще  не
воровала, а только так  -  просто  "зырила".  Но,  учитывая  ее  бешеную
энергию и общечеловеческое  свойство  развиваться  в  своих  начинаниях,
никто из знавших ее оперов (а она обстригала чуть ли не  все  отделение)
ручаться бы за ее законопослушное будущее не стал бы...
   - Трубочку прибери, - моргнул Артему Лаптев и  скроил  морду,  как  у
умирающего Ивана Грозного. Токарев вздохнул и положил мезозойскую трубку
на такой же ископаемый аппарат. Лаптев закрыл глаза и  сделал  вид,  что
засыпает, а потому не замечает укоризненного взгляда младшего товарища.
   - Не пойдем? - выждав  тактичную  паузу,  безнадежно  спросил  Артем.
Упрека   в   его   вопросе   почти   не   чувствовалось,   но    старший
оперуполномоченный умел ловить нюансы, а потому засопел и вдруг  заорал,
как будто его режут:
   - А вот у меня - ботинки прохудились!  Носки  третий  день  мокрые  -
воняют!!! А?!! И всем - насрать!!!
   Кабинет Токарева-старшего находился через две двери  от  лаптевского.
Василий Павлович как раз пытался с  помощью  тупого  красного  карандаша
вычертить кривую успехов по профилактике преступлений по линии хищений с
автотранспорта. Сама-то профилактика, честно  говоря,  отдавала  запахом
лаптевских носков, поэтому надежда была только на густой  красный  колор
(который и не такое покрывал и замазывал) и твердую штабную  руку  -  но
ее-то как раз и заставил дрогнуть дикий вопль про ботинки, носки  и  про
"насрать". Василий Павлович тихонько матюгнулся,  спешно  достал  из-под
ножки  стола  скукоженную  старательную  резинку,  попытался   аккуратно
провести ею по листу - и порвал бумагу на том месте, где  было  написано
"согласовано". Токарев-старший вскочил, запустил  резинкой  в  стенку  и
побежал к Лаптеву в кабинет - а там старший опер окончательно принял вид
упокоившегося русского царя с Артемом (в качестве скорбящего боярина)  в
изножий.
   - Ты чего орешь? -  Василий  Павлович  гаркнул  так,  что  Лаптев  от
неожиданности подпрыгнул и сел, мгновенно воскреснув, -  а  как  тут  не
воскреснуть, если у начальника лицо  дергается,  словно  у  контуженного
военрука?
   -  Так  а  что,  Василь  Палыч,  -  забубнил   опер   -   ботинки-то,
действительно, - того...
   - Того?! - начальник розыска еле сдерживал  распиравшие  его  изнутри
эмоции. - Хошь, я тебе со складов ХОЗУ ГУВД сапожищи яловые достану?! Но
- с условием постоянной носки!!! И с портянками! Чтобы носки не пахли!!!
   - Василь Палыч...
   - И галифе и папахой!!!
   - Да ладно...  Прошью  я  завтра  ботинки...  У  меня  сапожник-айсор
свой... Я ж не к тому, чтобы, а просто...
   Токарев-старший плюнул с пристоном, развернулся и, как ледокол, пошел
в свой кабинет, выкрикивая на ходу:
   - У кого исподнее порвалось?! Все ко мне!!!
   -  Да,  Василий  Павлович...  -  выглянул  из  своего  кабинета  явно
недопонявший призывы начальства Птица.
   - Уйди!!! - заверещал Токарев. - Уйди по-хорошему!!!
   ...Сев  в  свое  кресло,  начальник  уголовного   розыска   попытался
успокоиться, но попытка не удалась. Тогда Василий  Павлович  схватил  со
стола лежавший рядом с лампой мегафон, подаренный  ему  старшиной  РУВД.
Старшина знал, что Токарев в сердцах часто орет на подчиненных и срывает
голос.
   -  Товарищи   офицеры,   немедленно   прибыть   к   непосредственному
начальнику! - ухнул в коридор из голубого  пластика  почти  морской  (по
тембру) приказ. В это время на столе у Токарева зазвонил телефон - таких
теперь уже и  не  сыщешь  -  с  гербом  и  пометкой  "ведение  секретных
переговоров строго запрещено".
   - И? - спокойно и даже отчасти вкрадчиво  спросил  Василий  Павлович,
сняв трубку.
   -  Прогалько  тебя  волнует...  -  мембрана   завибрировала   голосом
начальника ОБХСС района.
   - Не настолько, как тебе кажется! - среагировал на "волнует"
   Токарев, но главный "бэх" не обратил на это никакого внимания:
   - Мы тут информа