"игру-раздевание". Тут очень кстати
было  бы  спросить  у  Франко Пассаторе, не распространяется ли его "Театр -
Игра  -  Жизнь" и на эти простые события, но, к сожалению, у меня нет номера
его телефона...
     Матери  -  те,  что  потерпеливее,  -  имеют  возможность  каждый  день
констатировать  действенность  принципа  "давай  поиграем в...". Одна из них
мне  рассказывала, что ее сын очень рано научился самостоятельно застегивать
пуговицы,   потому  что  в  течение  некоторого  времени  она,  одевая  его,
повторяла  историю  про  Пуговку,  которая  все искала свой Домик и никак не
могла   его   найти;   когда   же   наконец   попала   в   Дверь,   то  была
довольна-предовольна.  Мамаша  наверняка  говорила  при  этом  не "дверь", а
"дверочка",  злоупотребляя,  как  водится,  уменьшительными  суффиксами, что
вообще-то  не  рекомендуется.  Но сам факт отраден и знаменателен, он лишний
раз   подчеркивает,   какую   важную   роль  в  процессе  воспитания  играет
воображение.
     Правда,  было  бы  ошибкой  считать,  что история Пуговки сохранит свою
прелесть  в  письменном  и  печатном  виде;  нет,  это  одна из тех историй,
которые  -  возьмем  на  вооружение термин, придуманный Наталией Гинзбург, -
входят  в  бесценное  сокровище  "семейного лексикона"*. Зачем ребенку такая
сказка  в  книжке,  если  он давным-давно научился сам застегивать пуговицы,
делает  это  бездумно, а от печатного слова ждет более сильных ощущений! Кто
хочет   сочинять   истории   для   самых   маленьких,  еще  не  доросших  до
"Мальчика-с-Пальчик",   по-моему,  должен  заняться  тщательнейшим  анализом
"материнской речи".
     ______________
     *   Наталия   Гинзбург  (род.  в  Палермо  в  1910  г.)  -  итальянская
писательница,  прозаик и драматург. Одна из наиболее известных ее книг так и
называется "Семейный лексикон". - Прим. перев.


29

РАССКАЗЫ ЗА СТОЛОМ

     Мать  притворившаяся,  будто  она  хочет сунуть ложку в ухо, применила,
сама  того  не  ведая, один из главных принципов художественного творчества:
она  "остранила"  ложку,  лишила  ее  обыденности,  чтобы  придать  ей новое
значение.  То  же самое делает ребенок, когда садится на стул и говорит, что
едет  на  поезде,  или берет (за неимением другого судоходного транспортного
средства)  пластмассовый  автомобильчик  и пускает его плавать в ванной, или
заставляет   тряпичного  мишку  изображать  самолет.  Именно  так  превращал
Андерсен в героев приключений иголку или наперсток.
     Рассказы   для   самых  маленьких  можно  сочинять,  оживляя  во  время
кормления  предметы,  находящиеся  на  столе или на полочке креслица. Если я
приведу  сейчас несколько таких рассказов, то вовсе не для того, чтобы учить
мам  быть  мамами  -  боже  меня  упаси, - а лишь исходя из неукоснительного
правила: если ты что-нибудь утверждаешь, докажи примерами.
     Вот вкратце несколько вариантов:

     Ложка.  Нарочито  ошибочное  движение  матери  влечет  за собой другие.
Ложка  заблудилась.  Лезет  в  глаз.  Натыкается  на  нос. И дарит нам бином
"ложка - нос", которым просто жаль не воспользоваться.

               Жил-был однажды один синьор, нос у него был как ложка. Суп он
          есть не мог, потому что ложкой-носом не доставал до рта...

     А  теперь  давайте  видоизменим наш "бином", подставив на место второго
его  элемента другое слово. Так может получиться нос-кран, нос - курительная
трубка, нос-электролампочка...

               У  одного  синьора нос был в виде водопроводного крана. Очень
          удобно:  хочешь высморкаться, открой, потом закрой... Однажды кран
          потек...  (В  этой  истории ребенок со смехом обнаружит кое-что из
          своего опыта: не так-то легко справиться с собственным носом.)
               У  одного  синьора нос был как курительная трубка: синьор был
          заядлым курильщиком... Был еще нос-электролампочка. Он зажигался и
          гас.   Освещал   стол.   От  каждого  чиха  лампочка  лопалась,  и
          приходилось ее заменять...

     Ложка,  подсказав  нам все эти истории, не лишенные, видимо, известного
психоаналитического  смысла, а стало быть, близко касающиеся ребенка (ближе,
чем  кажется  на  первый  взгляд), может стать и самостоятельным персонажем.
Она  ходит,  бегает,  падает. Крутит любовь с ножиком. Ее соперница - острая
вилка.  В этой новой ситуации сказка раздваивается: с одной стороны, следуют
или   провоцируются  реальные  движения  ложки  как  предмета;  с  другой  -
возникает персонаж "госпожа Ложка", где от предмета осталось одно название.

               Госпожа  Ложка  была  высокая, худая; голова у нее была такая
          тяжелая,  что  на ногах Ложка не держалась, ей удобнее было ходить
          на  голове.  Поэтому весь мир представлялся ей в опрокинутом виде;
          стало быть, и рассуждала она обо всем шиворот-навыворот...

     "Оживление" приводит к персонификации, как в сказках Андерсена.

     Блюдце.  Дайте  только  ребенку  волю,  и  он  превратит вам его во что
угодно.  В автомобиль, в самолет. Зачем ему это запрещать? Что за беда, если
блюдце  иной  раз и разобьется? Лучше давайте активизируем игру - ведь мы-то
с вами видим дальше...

               Блюдце  летает.  Летает в гости к бабушке, к тете, на завод к
          папе...  Что  оно  должно  им  сказать?  Что  они ему ответят? Мы,
          взрослые, встаем, помогаем (рукой) "полету" блюдца по комнате: вот
          оно   направляется  к  окну,  через  дверь  -  в  другую  комнату,
          возвращается  с  конфетой  или  с  каким-нибудь  другим немудреным
          сюрпризиком...
               Блюдце  -  самолет, а чайная ложка - летчик. Вот оно облетает
          лампу, как планета - солнце. "Совершает кругосветное путешествие",
          - подскажете вы малышу.
               Блюдце  -  черепаха...  Или  улитка.  Чашка  -  это  улиткина
          раковина.   (Чашку   оставим   в   распоряжение   читателя,  пусть
          поупражняется с ней сам.)

     Сахар.  Напомнив  свои  "исходные  данные"  ("белый",  "сладкий",  "как
песок"),   сахар   перед   нашим   воображением  открывает  три  пути:  один
определяется  "цветом",  второй  "вкусом",  третий  "формой".  Когда я писал
слово  "сладкий",  я подумал: а что бы случилось, если бы сахара вдруг вовсе
не стало на свете?

               Все,  что  было  сладким,  ни с того ни с сего стало горьким.
          Бабушка  пила кофе: он оказался до того горьким, что она подумала,
          уж  не  положила ли по ошибке вместо сахара перцу. Горький мир. По
          вине  злого  волшебника!  Горький  волшебник...  (Дарю этого героя
          первому, кто поднимет руку.)

     Исчезновение  сахара  дает  мне  возможность  вставить  сюда, не беря в
скобки,  дабы  он  приобрел  должное  значение,  разговор об одной операции,
которую  я  назову "фантастическим вычитанием". Она заключается в том, чтобы
постепенно  изымать  все,  что  существует  на  свете.  Исчезает солнце, оно
больше   не   восходит:   в   мире   воцаряется   тьма...  Исчезают  деньги:
столпотворение   на   бирже...   Исчезает   бумага   маслины,   так  надежно
упакованные,  рассыпались  по  земле...  Изымая  один  предмет за другим, мы
оказываемся в пустоте, в мире, где ничего нет...

               Жил-был  однажды  человечек  из  ничего,  шел он по дороге из
          ничего,  которая  вела в никуда. Повстречал кота из ничего с усами
          из ничего, с хвостом из ничего и с когтями из ничего...

     Я  уже  однажды  эту  историю  излагал.  Полезна ли она? Думаю, что да.
"Игрой  в  ничего"  дети занимаются сами, зажмурившись. Она учит видеть вещи
"во  плоти",  учит  отличать  видимость  от  реального  факта  существования
предмета.  Стол  с  того  самого  момента, как, посмотрев на него, я говорю:
"Стола  больше  нет",  приобретает особое значение. Смотришь на него другими
глазами,  будто  видишь  впервые,  -  не  для того, чтобы разглядеть, как он
сделан,  ты  это уже знаешь, а просто для того, чтобы удостовериться, что он
"есть", что он "существует".
     Я  убежден,  что ребенок улавливает довольно рано эту взаимосвязь между
бытием  и  небытием. Иной раз вы можете застать его за таким занятием: он то
зажмурит  глаза  (предметы исчезают), то откроет (предметы возникают вновь),
и  так  -  терпеливо,  много раз подряд. Философ, задающийся вопросом о том,
что  такое  Бытие  и  Ничто  (с большой буквы, конечно, как и положено столь
почтенным  и  глубоким  понятиям),  в сущности, лишь возобновляет, только на
более высоком уровне, ту самую детскую игру.


30

ПУТЕШЕСТВИЕ ПО СОБСТВЕННОМУ ДОМУ

     Что  такое  для  годовалого  ребенка  стол,  независимо от того, как им
пользуются  взрослые?  Это  крыша. Можно залезть под него и чувствовать себя
как  дома,  вернее,  как  в  доме, который тебе по плечу, не такой большой и
устрашающий,  как  дома  взрослых  людей.  Стул интересен тем, что его можно
толкать  в разные стороны, сколько хватит сил, опрокидывать, таскать, лазить
через  него.  Если  он  со зла ударит вдруг по голове, можно его и стукнуть:
"Фу, какой ты, стул, нехороший!"
     Стол  и  стул  для  нас  -  вещи  обыденные,  почти незамечаемые, вещи,
которыми  мы  пользуемся  машинально, в течение долгого времени остаются для
ребенка  загадочными  и  многогранными  объектами  повышенного  интереса,  в
котором  переплетаются,  служа друг другу подспорьем, знание и выдумка, опыт
и символика.
     Познавая   во   время   игры  внешнюю  сторону  вещей,  ребенок  строит
предположения  относительно их сути. Положительные сведения, откладывающиеся
в  его  сознании,  все  время подвергаются фантастической обработке. Так, он
усвоил,  что,  если  повернуть  водопроводный  кран, потечет вода; но это не
мешает  ребенку  предполагать,  что  "с  той  стороны" сидит некий "синьор",
который наливает в трубу воду, чтобы она могла течь из крана.
     Что  такое  "противоречивость",  ему  неведомо.  Ребенок одновременно и
ученый,   и   "анимист"   ("Какой  ты,  стол,  нехороший!"),  и  выдумщик  -
"артефактист"  ("Есть  такой  синьор, который наливает в водопроводную трубу
воду").  Эти  противоречивые  черты,  меняя  свое  соотношение,  уживаются в
ребенке довольно долго.
     Из  констатации данного факта возникает вопрос: хорошо ли мы поступаем,
рассказывая  детям истории, в которых действующими лицами выступают предметы
домашнего  обихода,  или,  поощряя  их "анимизм" и "артефактизм", мы рискуем
нанести ущерб их научным знаниям?
     Я  ставлю этот вопрос не столько потому, что он меня беспокоит, сколько
по  обязанности. Ибо уверен: играть с вещами - значит лучше их узнавать. И я
не  вижу  смысла  ограничивать  свободу  игры  -  это  было  бы  равносильно
отрицанию  ее  воспитательной роли, ее познавательного значения. Фантазия не
"злой  волк",  которого надо бояться, и не преступник, за которым нужен глаз
да  глаз.  Задача  в  том,  чтобы вовремя сообразить, на чем в данный момент
сосредоточены  интересы  ребенка, ждет ли он от меня, взрослого, "сведений о
водопроводном   кране"  или  хочет  "играть  в  водопроводный  кран",  чтобы
получить нужную ему информацию, играя на свой, детский лад.
     Исходя  из  сказанного,  я попробую сформулировать несколько положений,
которые  помогут  обогатить  наш  разговор  с  детьми  о предметах домашнего
обихода.
     I.  Для начала я должен иметь в виду, что первое приключение, ожидающее
ребенка,  как  только  он научится слезать со своего креслица или выбираться
из  "манежа",  состоит  в  знакомстве  с  квартирой,  с мебелью и с бытовыми
приборами,  их  формой  и  применением.  Это - объект его первых наблюдений,
первый  источник  эмоций;  эти  предметы  помогают  ему  накопить  кое-какой
словарь  и  в  мире,  в котором он живет, служат ему ориентирами. Я расскажу
ребенку  -  в масштабах, которые он сам определяет и допускает, - "подлинные
истории"  вещей,  памятуя  о  том, что эти "подлинные истории" прозвучат для
него  в  основном как набор слов, будут пищей для воображения не в большей и
не  в  меньшей  степени,  чем  сказки. Если я стану рассказывать ему, откуда
берется   вода,   и   начну  оперировать  такими  словами,  как  "источник",
"водохранилище",  "водопровод",  "река",  "озеро"  и  им подобными, он их не
воспримет  до тех пор, пока они не обретут наглядности, пока он их не увидит
воочию,  не  потрогает.  Хорошо  было  бы  иметь  в нашем распоряжении серию
иллюстрированных   альбомов:   "Откуда  вода",  "Как  появился  стол",  "Как
появилось  оконное  стекло"  и  так  далее, с помощью которых ребенок мог бы
составить  себе  хотя бы визуальное представление о вещах. Но таких альбомов
нет.  "Литературу"  для  детей от нулевого до трехлетнего возраста еще никто
систематически   не  изучал  и  не  создавал,  если  не  считать  нескольких
небольших опусов, подсказанных авторской интуицией.
     II.  Для  меня  "анимизм"  ребенка  и  его  "артефактизм"  - неизменный
источник  вдохновения,  и  я при этом нисколько не боюсь вызывать и поощрять
ребячьи   заблуждения.  По-моему,  "анимистская"  сказка  некоторым  образом
подскажет  ребенку,  что  его тенденция "одушевлять" неодушевленные предметы
уязвима.  Наступает  момент, когда сказка, в которой персонифицируется стол,
электрическая  лампочка,  кровать,  покажется  ему, в силу своей условности,
похожей  на  игру,  где  он  распоряжается  предметами по своему усмотрению,
следуя  собственной  фантазии: игру в "как если бы", когда реальные свойства
предмета  не  принимаются  в расчет. Он сам сформулирует антоним "реальное -
вымышленное",   "существующее  взаправду  и  понарошку",  что  позволит  ему
заложить для себя основы реального мира.
     III.   Теперь   я   поразмышляю   о   сегодняшней  специфике  ребячьего
"путешествия  по  дому",  сильно  отличающегося от моего путешествия по дому
моего детства.
     Насчет этого стоит поговорить подробнее.
     Электрические  лампочки,  газовая  плита, телевизор, стиральная машина,
холодильник,  фен, миксер, проигрыватель - таковы лишь некоторые ингредиенты
домашнего  интерьера,  которые  доступны  сегодняшнему  ребенку и которых не
знал  его  дед, выросший на деревенской кухне между печкой и ведром с водой.
Все  эти  предметы говорят ребенку о том, что мир заполнен машинами. Куда ни
глянь,  повсюду  розетки, выключатели, и, хотя ребенок знает, что трогать их
нельзя,  нечего  и  думать  о том, чтобы помешать ему делать свои выводы - о
человеке,  о его возможностях, о силах, зажигающих огни, заставляющих гудеть
и  рокотать моторы, превращающих тепло в холод, сырое в вареное и так далее.
Стоя  на  балконе,  он  видит  мчащиеся  автомобили, пролетающие вертолеты и
самолеты.  Среди  прочих  игрушек  у  него  есть  и  машины,  имитирующие  в
миниатюре те, которыми пользуются взрослые.
     Внешний  мир  проникает в дом самыми различными путями и способами, еще
пятьдесят  лет  тому  назад  детям  неведомыми: звонит телефон - и раздается
папин  голос; включают радиоприемник - и слышны звуки, шумы, пение; нажимают
на  клавиши  телевизора - и на экране появляется изображение, причем каждому
изображению  вторит  слово, которое надо ухватить и заприходовать, поступает
информация,   которую   надо  расшифровать  и  с  должной  осмотрительностью
присовокупить к уже приобретенной.
     Представление,  которое  нынешний ребенок составляет себе об окружающем
мире,  неизбежно  отличается  от того, которое составлял себе даже его отец,
хотя  он  старше  сына  всего  на  два-три  десятилетия.  Опыт,  накопленный
нынешним  ребенком, дает ему возможность совершать операции совершенно иного
свойства  - видимо, в интеллектуальном отношении более сложные; жаль, что не
производятся  соответствующие  измерения,  чтобы можно было утверждать это с
полной уверенностью.
     И  еще:  домашние  предметы  несут  информацию,  в которой содержатся и
материалы,  из  которых  они изготовлены, и цвета, в которые они окрашены, и
формы,  которые  им  придумали  (уже  не кустари, а дизайнеры). Осваивая эти
предметы,  ребенок  узнает нечто такое, чего дед его, живший при керосиновой
лампе,  не  знал.  Иначе  говоря,  ребенок  вписывается  в  совершенно новую
культурную модель.
     Дедушке   кашку  варила  его  мама,  а  внуку  -  крупное  промышленное
предприятие,  втягивающее  малыша в свой кругооборот задолго до того, как он
выйдет из дому на собственных ногах.
     Следовательно,  теперь  в  нашем  распоряжении намного больше материала
для  изготовления  историй,  и  словарем мы можем пользоваться гораздо более
богатым.  Воображение есть производное от опыта, а опыт сегодняшнего ребенка
обширнее  (не  знаю,  можно  ли назвать его более насыщенным, это уже другой
вопрос), чем опыт вчерашних детей.
     Доказательства  в  данном  случае  почти  излишни. Нет такого предмета,
природа  которого  не давала бы зацепки для сказки. Я, со своей стороны, уже
повесил  несколько  таких  историй  на  вешалку фантазии. Например, придумал
принца  Мороженое, который жил в холодильнике; один тип, которого невозможно
было  оторвать  от  телевизора,  провалился  у меня в телевизионное нутро; я
сочетал  законным  браком  одного  молодого  человека,  который до этого был
влюблен  в  свою  красную  японскую  мотоциклетку,  со стиральной машиной; я
придумал   заколдованную   пластинку,   слушая  которую  люди  не  могли  не
танцевать,  а два мошенника их тем временем обворовывали. И так далее и тому
подобное.
     Что  касается  самых  маленьких, то им, как мне кажется, следует прежде
всего  рассказывать  о вещах, с которыми они имеют непосредственный контакт.
Например,  о  кровати. Чего только ребенок не делает на своей кроватке, он и
прыгает  на  ней,  и  играет,  лишь  бы не спать. Если его заставляют спать,
когда   он   занят   чем-то   для   него  важным,  он  свою  кроватку  готов
возненавидеть. Давайте спроецируем это отношение на предмет, и получится...

               ...История  о  кровати,  которая  не  давала  мальчику спать:
          опрокидывалась,   скакала  под  потолок,  выбегала  на  лестничную
          площадку  и  падала с лестницы; подушка непременно хотела лежать в
          ногах,  а  не в изголовье... Бывают кровати с мотором: они ездят в
          дальние   страны  охотиться  за  крокодилами...  Бывает  говорящая
          кровать,    кровать-рассказчица,    среди   прочих   историй   она
          рассказывает сказку про кровать, которая не давала мальчику спать,
          и так далее...

     Следование  природе  вещи,  однако,  не помешает нам обходиться с нею и
более  произвольно,  беря  пример  с ребенка, иной раз заставляющего объекты
своей игры выступать в самых немыслимых ролях.

               Стул,  перебирая  четырьмя  ножками,  бежал  за  трамваем. Он
          опаздывал и очень спешил. Вдруг одна ножка отвалилась, и стул чуть
          не потерял равновесие. К счастью, молодой прохожий ловко подхватил
          отвалившуюся  ножку  и  приставил  ее. Делая это, он внушал стулу:
          "Никогда   не  надо  торопиться,  поспешишь  -  людей  насмешишь".
          "Молодой  человек, оставьте меня в покое, я опаздываю на трамвай!"
          И стул помчался быстрее прежнего... И так далее...

     Учитывая  назначение  такой  истории  - как правило, ее рассказывают во
время  кормежки  или перед сном, - не обязательно следовать железным канонам
"сонатной  формы", хватит и более гибких, "экспромтных". Такого рода история
может  ограничиться "запевкой", отрывком, быть зигзагообразной, иметь только
начало  - без конца; одна история может переходить в другую, забывать, о чем
вела  речь,  -  словом,  вести  себя  как  обезьяны в клетке зоопарка. Такие
истории  могут  иметь  тот  же  характер,  что  и первые детские игры, почти
никогда  не  отличающиеся  завершенностью,  а  чаще  имеющие форму блужданий
сразу  по  нескольким  путям,