ели желтоватые белки, обращенные к Лори. Она встала,
понесла его в нашу лечебницу, и мы пошли за ней.
     Лечебница наша -- в каменном амбаре. Я села в дверях и глядела, как моя
жрица  одной  рукой  подстилает чистую  скатерть, кладет  барсука  на  стол,
достает губку, миску, травки и идет к плите ставить воду.
     Когда она  вернулась  и поддела ладонью голову барсука, он издал  самый
жалобный звук, какой я только в жизни слышала.  Когда сильный, большой зверь
пищит, как мышка, у меня просто сердце разрывается.
     Я  отвернулась  и  принялась  усердно  лизать  спинку.  Когда  я  снова
посмотрела на Лори, она плакала и отирала барсуку кровь. Белая кость торчала
у него  из раны, передняя лапа была разорвана в  клочья и висела на какой-то
жилке. О том, что творилось сзади, я и говорить не стану.
     -- Видишь, Талифа? -- сказала мне Лори. -- Не  знаю, как  ему помочь!..
Он попал  в ловушку, и на  него еще  кинулась собака.  Он с  ней боролся, ты
подумай, отогнал се! Такой храбрый... Как же ему умереть?..
     Барсук лежал на белом полотнище, и Лори осторожно обмывала мех, шкурку,
мясо, когти  и кость.  Лежал он на  боку, виден был один  глаз, но глаз этот
глядел на Лори доверчиво и умоляюще.
     -- Не  знаю, что делать,  Талифа, -- говорила мне Лори. -- Ну совсем не
знаю.  Не пойму  с  чего  начать,  а он  вот-вот умрет...  Смотри, какой  он
красивый. Бог послал его ко мне не для того, чтоб он умер.
     Она на минутку поникла, потом подняла голову, и глаза ее засветились.
     -- Вот мы с тобой и попросим! -- сказала она мне.
     Она и не знала, что просить надо меня. Я бы уж для нее сотворила чудо.
     Подойдя  поближе  ко  мне, она  села на  приступочку, погладила меня  и
почесала за ухом, глядя в небо. Губы ее шевелились, глаза светились.
     Что ж, попросила с ней и я, как меня учили когда-то -- и отца моего Ра,
и мать  мою Хатор,  и великого Гора, и Исиду, и Осириса, и Птаха,  и  Нут, и
даже страшного Анубиса.
     Я обратилась и к самым древним богам, Хонсу и Атуму-Ра, создателю всего
сущего.
     Прошло какое-то время, и зазвонил наш колокол.
     Я  в два прыжка допрыгнула до дерева и оцепенела  от ужаса. Мех  у меня
встал  дыбом,  ушки  прижались,  из горла  моего вырвалось хриплое, сердитое
"мяу-у!", а потом я зашипела.
     У  дерева, под колокольчиком,  стоял  незнакомец.  Вид  его был гнусен.
Волосы рыжие, как у лисы; борода такая же; глаза злые. Он дергал за веревку,
словно хотел сорвать наш колокол с дерева.
     Тут я  узнала  его.  Это  он  являлся  мне в  страшных  снах, чудовище,
котоубийца,  проклятый самою Баст. Я  видела,  что  он обречен,  и все  же я
боялась его так, что кости дрожали.
     Он не  заметил, как  я  летела  от  дома к дереву,  а  теперь  я  мигом
вскарабкалась вверх, на самые  верхние  сучья, куда  не доносился его запах.
Там я сидела, пока не спустилась ночь.
     Да, я, богиня, удрала от смертного. Сама не знаю в чем дело.

         * ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ * 

        15

     Когда Макдьюи добрался до места,  он  чувствовал  себя  довольно глупо.
Остановив машину,  он пошел по длинной тропинке,  размышляя о словах  своего
друга.  Ему казалось теперь, что здесь,  в лесу, обвиняя какую-то полоумную,
он будет выглядеть ненамного умнее, чем в суде.
     Однако он  высоко  ставил врачебное  дело. Если фермеры будут лечить  у
этой  самозванки  свой  скот, конец порядку, который он с  трудом наладил  в
здешних местах.
     Тут он  увидел домик и сарай,  остановился и  рассердился  еще  больше,
бессознательно защищаясь от мира и  покоя, которыми здесь все дышало. Ставни
были  закрыты, домик спал в тени и прохладе, но  всюду кишела какая-то почти
неслышная  жизнь.  Мелькнули  хвостики  двух   убегающих  зайцев,  и   белка
прошуршала  наверху. Птицы встревожено захлопали крыльями, а кто-то тяжелый,
глухо смеясь, скрылся в листве.
     Макдьюи  остановился  перед  огромным  дубом.  На  нижней  ветке  висел
колокольчик, с язычка его свисала длинная веревка. Ветеринар сердился сам на
себя, что не идет к дому и  не колотит в дверь кулаком иди хотя бы не звонит
в  звонок,  как положено. Однако что-то его держало.  Какие-то  чары сковали
его, и он стоял и стоял, не вынимая рук из карманов.
     Наконец он вспомнил, что друг, веривший  не в  чары, а в Бога, именно и
посоветовал  ему звонить в  колокольчик. Макдьюи дернул за веревку,  сердито
выставив бороду, и услышал удивительно чистый, нежный звон. Из чащи выглянул
самец косули,  удивленно посмотрел на пришельца темными, прозрачными глазами
и скрылся. Больше не откликнулся никто.
     Макдьюи  звонил  много  раз,  колокольчик плясал,  но  только  какой-то
меховой зверек, зацарапав когтями, взлетел на дерево. Макдьюи звонил долго и
тем не менее удивился, когда простенькая рыжая девушка вышла на его зов.
     Он  знал от священника, что не увидит колдуньи с крючковатым носом,  но
такого он  все же не ожидал. Она  была слишком юна, слишком проста. Нет,  ей
было за двадцать пять, может -- и под тридцать; удивили его, в сущности, две
вещи: пятна крови на ее руках и ее удивительная нежность.
     Другого слова  он  найти  не мог. Красивой  она не  была,  даже странно
казалось, что такая  неприметная  девушка  зачаровала  весь край,  внушая  и
страх, и почтение, но  при ней все стало иным: Макдьюи услышал  или, вернее,
почувствовал,  что  кругом  шуршат  десятки  пугливых  зверьков, шелестят  и
щебечут птицы и где-то хлопает  крыльями тот, кто смеялся наверху. Все стало
отрывком из сказки;  оставалось узнать,  фея стоит  перед ним или ведьма. Об
этом, сам себе  удивляясь, думал Макдьюи, подходя к ней в сопровождении тех,
кого он  назвал  ее  родней: двух  кошек, рыжей  и черной, старой овчарки  и
веселого скоч терьера. Белка сбежала вниз по стволу, помахивая хвостом.
     -- Это вы Лори? -- сердито крикнул ветеринар.
     -- Я, -- ответила она.
     Да, именно -- нежная, нежная и кроткая. Он повторил про себя эти слова,
когда  услышал  ее  голос. Но слишком  долго лелеял  он  свою  ярость, чтобы
поддаться на такие штуки, и сердито спросил:
     -- А вы знаете, кто я такой?
     -- Нет, -- отвечала она, -- не знаю.
     Тогда он загрохотал так, что земля задрожала:
     -- Я доктор Макдьюи! Главный ветеринар! Санитарный инспектор!
     Если он ждал, что она испугается, опечалится или смутится, он своего не
дождался.  Лицо  ее  озарилось  радостью,  словно  она  не  смела   поверить
собственным ушам, глаза засветились, тревога из них исчезла, и все ее  черты
стали не простенькими, а прекрасными.
     -- Ох! -- закричала  она. -- Услышал! Мы вас очень ждем, доктор.  Идите
скорей, а то поздно будет.
     Он так удивился, что даже сердиться перестал. Что услышал? Кто услышал?
Почему она порет  такую чушь?  И  тут он понял: он просто забыл на минуту ее
второе прозвище.
     "Психически неполноценна, -- подумал он.  -- Совсем плоха, бедняга", --
и не заметил, что не ругает, а жалеет ее.
     Зато он заметил, что  следует за ней, а она уверенно и быстро ведет его
куда-то, и между ним и ею шествуют гуськом ее собаки и кошки. Обогнув домик,
она подошла к каменному амбару и толкнула дверь. Посреди комнаты стоял стол,
покрытый  ослепительной скатертью,  в пятнах свежей  крови, а на столе, едва
дыша, лежал большой барсук.
     Макдьюи опытным  взглядом распознал перелом задней  лапы, страшную рану
на передней и вывих  плечевой кости, а острым  нюхом уловил кисловатый запах
воспаления.
     -- М-да, -- сказал он, поморщившись. -- Дело плоховато. Капкан?
     Лори кивнула и добавила:
     -- И еще собака его  покусала. А потом он оборвал цепь и пришел ко мне.
Я не могу его вылечить. Я не очень хорошо лечу. Вот я и попросила.
     Макдьюи  рассеянно кивнул, не совсем понимая, кого же она просила, и не
думая о том, как смешно прийти во  гневе к  своему самозваному  сопернику  и
оказаться коллегой-консультантом.
     --  Эфир у  вас  есть?  --  спросил он.  -  Дайте-ка  тряпочку. Поможем
зверюге, усыпим. Больше тут делать нечего.
     Но Лори мягко ответила:
     -- Бог послал его сюда не умирать, а вас -- не убивать, мистер Макдьюи.
Ветеринар удивленно взглянул на нее.
     -- А вы откуда знаете? -- спросил он. И прибавил: -- Я не верю в Бога.
     -- Ничего, -- сказала  Лори.  --  Бог верит в  вас, а то бы  Он  вас не
посылал.  Она доверчиво  посмотрела  на него,  и  нежная,  непонятная улыбка
появилась в  уголках ее губ. Улыбка была почти лукавая, и почему-то она  так
тронула  Макдьюи, что он  чуть не заплакал и побыстрей отошел.  Он вспомнил,
как прозвучала в ее устах его  фамилия, и  понял, что давно  не слышал такой
интонации.  Впервые  заметил он, как  чист ее  взор и как умилительно просты
черты спокойного лица.
     Потрясен он был так, что движения его стали еще резче, а голос громче.
     -- Вы  что,  не видите, --  крикнул  он, --  что тут  делать нечего?  И
вообще, я без инструментов. По другому делу к вам ехал...
     -- Я подержу его, -- сказала Лори. -- Он мне доверяет. А тут вот -- мои
инструменты.
     Она подсунула  руку  под голову  раненого, положила другую ему на бок и
приникла щекой к его морде,  что-то  приговаривая. Барсук тяжело  вздохнул и
закрыл глаза.
     Макдьюи даже вспотел от страха.
     -- Господи Боже мой! -- воскликнул он. -- Вы с ума сошли!
     Она подняла глаза, чуть-чуть улыбнулась и просто сказала:
     -- Меня и зовут сумасшедшей. Я его подержу,  он не дернется. Макдьюи не
ответил. Взглянув на нее, он принялся шить, резать, латать, объясняя ей, что
он делает, как профессор студентам. Вдруг, прервав лекцию, он спросил:
     -- Что вы с ним сделали. Лори? Он лежит совершенно тихо.
     -- Он мне доверяет, --  снова сказала она, зачарованно глядя на то, как
творят чудеса проворные пальцы хирурга.
     По  внезапному  вдохновению Макдьюи  заменил  кусок  плечевого  сустава
серебряной монеткой. Через некоторое время он спросил:
     -- Где вы его взяли?
     -- Он сам пришел, -- ответила она.
     -- Так... А откуда он знал, что надо сюда идти?
     -- Его ангелы вели.
     -- Вы когда-нибудь видели ангела?
     -- Нет. Я слышала их голоса и шелест крыльев.
     У  Макдьюи почему-то  оборвалось  сердце.  Так  бывает, когда вспомнишь
давний сон или тронешь затянувшуюся  рану. Он  поглядел на девушку, стоявшую
рядом с ним  и  восторженно  взиравшую  на дело его рук, вздрогнул, закончил
перевязку, отошел от стола и сказал:
     -- Ну, все.
     Лори схватила его руку и припала  к  ней лицом. Он почувствовал холодок
слез и прикосновение губ, и ему стало еще во сто крат печальней.
     -- Сделал что мог, -- отрывисто сказал он. -- Не давайте ему двигаться.
Завтра приду, положу  гипс. Тогда все будет в порядке.  У вас есть,  где его
держать?
     -- Да, -- отвечала Лори. -- Пойдемте посмотрим.
     Она с бесконечной осторожностью взяла больного  на руки и  повела врача
за перегородку, в другую  половину амбара. Тут была  настоящая больничка, но
своих прежних пациентов Макдьюи в  ней  не увидел. Все звери  были лесные --
олень с переломанной ногой, одноглазая белка,  свернувшийся ежик, покусанный
заяц, осиротевшие лисята, полевые мыши в картонной коробочке.
     Макдьюи сразу стало легче на душе. Он  даже засмеялся и сказал,  окинув
зверей опытным взглядом:
     -- А еж-то симулирует.
     И  не  остался  без  награды.  Нежная  спокойная   улыбка  засияла   на
простеньком лице.
     -- Ш-ш! -- ответила Лори. -- Пускай, ему здесь хорошо.
     -- Вот так вы их и лечите? -- спросил он. Лори смутилась.
     -- Я за ними  хожу, --  сказала  она. -- Им тепло, они отдыхают. А я их
кормлю, пою, -- голос ее стал совсем тихим, -- и люблю...
     Макдьюи  улыбнулся. Именно  это прописывали  от  века  все  ветеринары.
Правда, последнее снадобье вместо него давал Вилли Бэннок.
     -- Ну, а как вы лечите тех, кого вам люди приводят? -- спросил он.
     -- Я лечу диких, лесных, -- отвечала она. -- О домашних дома заботятся.
Я нужна бездомным.
     -- Но вы ведь лечили корову у Кинкэрли?
     Лори не удивилась вопросу, только лукаво улыбнулась.
     --  Я отослала их назад  и  велела ему быть  с ней добрее, тогда она  и
доиться станет.
     Макдьюи закинул голову и захохотал. Он  представил себе, как слушал это
сердитый фермер.
     Они вышли из амбара, и Лори спросила:
     -- Вы не зайдете к нам на минутку?
     Из  любопытства  он  согласился  и,  войдя  в  комнату,   сразу  увидел
стеклянную  банку  на столе.  Там были камешки, крохотная лестничка,  вода и
зеленая  лягушка.  Стараясь  вспомнить  что-то важное,  Макдьюи наклонился к
самой банке и увидел, что лягушка -- хромая.
     -- И ее лечите? -- спросил он, весело улыбнувшись.
     -- Да, --  ответила  Лори. --  Я ее нашла у дверей,  в коробочке. У нее
лапка сломана.
     --  Ангела  я  вам  опишу,  --  сказал  Макдьюи. --  Ему восемь лет, он
курносый, веснушчатый, в скаутской форме.
     --  Я  его  не  видела,  --  растерянно  сказала  Лори.  --  Я  слышала
колокольчик.
     Макдьюи пожалел о своих словах.
     -- У меня мало денег, -- сказала Лори. -- Я вам не очень много заплачу.
     -- Не надо, Лори. Вы мне уже много заплатили.
     Она побежала  в  соседнюю комнату  и принесла  неправдоподобно мягкий и
легкий шерстяной шарф.
     -- Возьмите, пожалуйста! --  попросила она. -- Вам... вам теплее будет,
когда у нас тут ветер.
     -- Спасибо,  Лори, я возьму, -- сказал он и подумал, знает  ли она, как
он растроган? В дверях он повторил: -- Спасибо, Лори. Мне будет в  нем очень
хорошо... когда у нас тут ветер. Завтра приду, положу гипс.
     Он вышел,  она стояла  и смотрела ему  вслед. Ему  показалось,  что она
глядит не на него, а  внутрь, в свое собственное сердце. И он  пошел вниз по
тропинке, вспомнив, что ее прозвали полоумной.
     Он сел в машину, положил на сиденье шарф, но вдруг схватил его и прижал
к  щеке. Невыносимая печаль вернулась к  нему и  была с ним  всю дорогу,  до
самого дома.

        16

     Всю  дорогу, до  самого дома, Эндрью Макдьюи думал о Лори и об ее Боге.
Почему этих  Божьих блаженных не  удивляет жестокость  и самодурство Творца,
который сперва обрекает Свое творение на муки, а потом приводит именно туда,
где его спасут? Что это, огромный кукольный театр, когда лучший ветеринарный
хирург прибывает  на место минута  в минуту? Божий  юмор, когда хирург  этот
идет, чтобы карать, а остается, чтобы исцелить? Лори в своей простоте ничего
не заметила. Она сказала, что Бог послал его, и. все.
     Макдьюи  захотелось  посоветоваться  с  Энгусом  Педди,  но он  тут  же
передумал по  довольно странной причине. Он искренне любил друга  и не хотел
ставить его в тупик. Кроме того, он боялся, что тот  приведет обычные доводы
-- скажет, что Господни пути  неисповедимы, что  цель ясна не сразу, что Бог
-- это Бог, и прочее, и прочее. Все это Макдьюи  слышал сотни раз, но не мог
отделаться от неприятной мысли, что такой Бог сродни Молоху 13.
     И все-таки  на свете есть Лори.  Он знал, что она не совсем нормальная.
Она и жила, и думала не так,  как прочие люди;  но ключом  к ней, ко всем ее
действиям и думам было сострадание. Мысли его вернулись к Богу, которому она
так странно и верно служит. Может, именно сострадание и связывает ее с Ним?
     Предположим, что Бог  действительно создал человека  -- не  по  образу,
конечно, и подобию, но все же  с  какой-то  искрой Божьей  -- и пустил его в
мир. Неужели Ему не жалко  смотреть, какими  стали  Его создания? Неужели не
горько? Если земля -- космическая колба, если Бог ставит тут опыт, ясно, что
опыт этот провалился. И все же Богу жалко, наверное, своих несчастных и злых
подопытных. Неужели Ему  некем  утешиться,  кроме  дурочек, вроде Лори,  или
простаков, вроде Энгуса?
     Почему-то Эндрью Макдьюи свернул не  к дому, а к замку Стерлингов и, не
доезжая до него, остановился на  берегу, под огромным  дубом.  Он  вылез  из
машины, вынул трубку, набил ее и раскурил. Будь он  не так эгоистичен, он бы
заметил, что стал другим; но он не привык  смотреть на себя  со стороны.  Он
еще не знал,  в какую попал ловушку, и какие псы искусают его прежде, чем он
оборвет цепь и пойдет искать спасения.
     Над ним зашелестела листьями белка. Она проголодалась и помнила, как ее
кормили из рук. Поэтому она спустилась вниз и уселась на хвостик, сложив  на
белой манишке черные лапки.
     Макдьюи  всегда  носил  в кармане  еду, чтобы  успокоить  или приманить
недоверчивого  пациента. Он  вынул морковку. Белка подошла вплотную, вежливо
взяла угощение, отпрыгнула и стала грызть.
     Беседовать с белкой легче, чем думать. Макдьюи выбил трубку и сказал:
     -- Ешь помедленней, пищеварение испортишь.
     Белка покрутила морковь и продолжала ее грызть.
     --  Разреши  представиться,  -- продолжал  Макдьюи, --  Эндрью Макдьюи,
хирург-ветеринар.  Меня тут  не очень любят. В Бога я не верю.  У  меня есть
дочка, но она со мной не разговаривает,  потому что  я приказал  усыпить  ее
кошку, у которой  было повреждение спинного мозга. Я хотел избавить животное
от страданий.
     Белка почти догрызла морковку.  Держа ее в одной лапе, она пережевывала
то, чем успела набить защечные мешки
     -- Хотел  я или  не хотел?  -- говорил Макдьюи. -- Это  очень  важно. Я
часто об этом думаю.  Может быть, я просто ревновал кошку к  дочке? Я ведь и
диагноза толком не поставил... Значит, я ревновал  к Мэри Руа. Мою дочь  так
зовут,  потому что шкурка у нее посветлее твоей, потемнее  моей. Она с  этой
кошкой  вместе спала, таскала  ее  повсюду,  вечно тыкалась носом в  ее мех.
Понимаешь,  мамы у нас нет, и я пытался быть и папой,  и мамой. А теперь она
плачет и страдает, и со мной, своим отцом, не разговаривает.
     Белка доела все и собралась уходить.
     --  Подожди,-- попросил  Макдьюи. -- Не уходи еще немножко. Мне надо  с
кем-то  поговорить.  Вот тебе  взятка.  -- Он вынул еще одну морковку. --  И
говорить мы будем не обо мне, а о тебе.
     Белка подумала,  взяла морковку и по-приятельски подсела  к ветеринару.
-- Что ты делаешь, когда болеешь? -- спросил Макдьюи и удивился, что никогда
об этом не думал. -- К кому ты идешь? Кто тебе выписывает коренья и травы --
старая мудрая белка или собственное чутье? Мой сосед, священник Энгус Педди,
говорит, что без воли Божьей не упадет и воробей. Но как это Бог устраивает?
Странно,  я  никогда  не видел  мертвой белки,  косули...  Что с  вами тогда
бывает? Птицы вас клюют, обгладывают звери? Где ваши кладбища?
     Белка слушала, Макдьюи спрашивал дальше:
     --  Друзья у вас есть? Как  вы  воспитываете детей? Понимаете ли вы их?
Жалеете?  Любите  ли вы  их так, что сердце  разрывается, и теряете, как мы?
Вообще, есть у  вас любовь, радость,  заботы? Или вы едите, спите, плодитесь
-- и все? Лучше или  хуже родиться лесным зверьком? Кто  мне ответит? Видно,
не ты.
     Макдьюи  встал. Белка побежала, остановилась, присела, подмигнула ему и
стрелой  взлетела  вверх. А  он  сел  в  машину  и  поехал  домой,  чувствуя
облегчение. Наступил час вечернего купанья, и он не хотел опоздать.
     Он надеялся каждый вечер,  что дочка его ждет, и каждый вечер ошибался.
Гнев его  давно сменился тоской и удивлением. Сам он, по совету отца Энгуса,
говорил с ней как ни в  чем не бывало.  Он купал ее, ужинал с ней, укладывал
ее. Все было по-старому, кроме одного: она не молилась, пока он не уйдет.
     Когда  он  вернулся, в  холле никого  не  было. Миссис Маккензи  чем-то
громыхала на кухне. Макдьюи пошел  в детскую. Мэри  Руа сидела на игрушечном
стуле, среди кукол, и не делала ничего.
     Он взял ее на  руки. Они были очень похожи,  оба рыжие,  синеглазые,  с
упрямыми подбородками, повернутыми сейчас друг к другу.
     -- Давай поужинаем  и выкупаемся,-- сказал он,-- А  я тебе расскажу про
смелого барсука и про то, как рыжая фея спасла ему жизнь.
     Когда она сидела в ванне, он  заметил, что она  похудела