-ка я  в  шкафу. Тут  хорошо, тепло. Носом я уткнулась  как раз в
мешочек и мурлыкаю так, что все трясется.

        30

     Сверкнула  молния, и  гром загрохотал  такой,  словно  в  небе  ударили
молотком в медный кимвал. Эхо  прокатилось по холмам; и самые низкие, глухие
ноты замерли  у дверей  и окон. Таких гроз  не  помнили  и старожилы. Миссис
Маккензи, Вилли Бэннок, Лори и Эндрью сидели у кроватки. От  страшного грома
больная проснулась,  и ужас засветился в ее глазах. Она приоткрыла  рот,  но
ничего не сказала, и Макдьюи подумал, что ребенок, который не может плакать,
просто душу разрывает.
     --  Не бойся,  Мэри  Руа, --  прошептала  Лори.  -- Утром  будет  тихо,
светло...  Макдьюи взглянул  на  часы.  Было без малого четыре  --  то самое
время, когда
     всего  легче  разлучиться  телу и  душе. Когда  станет светло  и  тихо,
подумал он, смерть
     уже уйдет отсюда и унесет с собой мою дочь.
     -- Может, послать Вилли за доктором? -- спросила миссис Маккензи.
     -- Нет,  -- ответил Макдьюи.  --  Он  больше ничего  не может  сделать.
Последний его рецепт -- "молитесь".
     Он увидел, как зашевелились ее губы и склонилась голова Бэннока, но сам
молиться не стал.  Сердце его  исходило нежностью  к  Лори -- она, слышавшая
ангелов, стирала платком пот со лба Мэри, гладила ее по щеке и  по  волосам,
брала прозрачную руку в синих венах и тщилась перелить в больную свою силу и
любовь.
     Макдьюи  не  молился из смирения,  а не  от гордыни. Ему казалось,  что
нельзя больше занимать Бога собой и своей бедой, когда мир полон горя и бед.
Но молитвы  миссис  Маккензи  и  старого Бэннока поддерживали  его.  Они  --
простые души, невинные, не то, что он. Сейчас няня говорила вслух, и Макдьюи
прислушивался к  ее спору  с  Богом. "Господи, -- говорила  она,  --  у Тебя
столько  деток, оставь нашу девочку  нам! Господи,  послушай  меня,  старую,
одинокую!" Вдруг он заметил, что кивает в такт ее словам.
     Молния снова  озарила  комнату. Из-за  грозы вышли  из строя и  свет, и
телефон. В доме было темно и тихо, на столике стояли две керосиновые лампы и
несколько  свечей. Макдьюи опустился на колени и стоял, касаясь Лори плечом.
Он даже и не обнял ее, он просто ее касался и знал, что они едины.
     Мэри Руа  зашевелилась в постели. Лори и Эндрью переглянулись. Нежность
и жалость еще освещали ее лицо, но он увидел  и с ужасом  узнал отсвет того,
что видел вчера, когда  шотландская женщина сражалась за  его жизнь огненным
мечом.
     Она  снова прижала больную к груди, защищая  от  ангела смерти. Макдьюи
закричал:
     -- Господи Боже мой! Не надо!
     Началась последняя битва.

        31

     "Томасина,  --  подумала я,  проснувшись,  --  вылезай  скорее,  миссис
Маккензи раскричится"
     Она не любит, чтобы я лежала на белье Мэри Руа. А я лежу -- и ей назло,
и ради запаха лаванды. Всем запахам запах...
     Вот  и теперь я заснула, уткнувшись носом в  мешочек. Что-то сверкнуло,
загремело. Значит,  гроза...  Пойду-ка, решила я, к  Мэри  в постель.  И  ей
лучше, и мне.
     Я выпрыгнула на пол. Сверкнула молния. Что  такое? Постель пуста. И это
не та постель! Не та комната! Я--в чужом доме!
     Я,  Томасина-аристократка,  испугалась  впервые в  жизни. Я  бегала  по
комнате  как одержимая, прыгала с постели  на пол, с  полу  -- на  стул и на
шкаф,  пока снова  не  сверкнула  молния  и  я не увидела лестницы. Тогда  я
кинулась  вниз и увидела еще  одну комнату,  где перед очагом стояла корзина
для какой-то кошки. Нашла я и кухню -- чужую, не то что у нас, где все вверх
дном и столько дивных запахов, и еще одну комнату, в которой стояла страшная
и непонятная машина.
     Мне  становилось  все страшнее,  и я  села  посидеть посредине комнаты,
чтобы  сердце не  так билось. "Спокойно! -- внушала я себе. -- Это, конечно,
сон!"  Чтобы  убедиться, я лизнула лапки и  поняла, что ошиблась. Во сне мы,
кошки, не моемся.
     Тут  молния  сверкнула  такая,  что  не  описать,  и  все  загрохотало,
затряслось, затрещало,  чуть дом не обвалился. Я  кинулась в трубу. Там было
мокро, грязно,  душно -- нет,  приличной кошке  такая смерть  не подходит! Я
вообще не хотела умирать; я хотела домой!
     Домой, домой, домой! Я висела в темной трубе и просто жить не могла без
Мэри Руа. Я видела каждый уголок нашего дома, и кухню, и мое кресло, и белую
скатерть, и плед на  нашей  кровати, а главное  -- круглое, курносое личико,
рыжие волосы и чистый фартук.
     Верьте или  не верьте, я так  ясно почувствовала запах Мэри Руа, словно
сидела у нее на руках --  запах  глаженого белья,  теплой фланели,  шелковых
лент, мыла, варенья, зубной пасты,  мягких волос. И такая любовь переполнила
меня, что я рванулась вверх по трубе, под самые молнии.
     Кто как,  а я дождя  не терплю. Я спрыгнула  и села под густым деревом.
Мне захотелось умыться--я  кошка  чистоплотная; и я начала  с  лапок. Сперва
моем лапку спереди, потом сзади, потом -- щеки, голову, за ушами...
     "Томасина, иди домой!"
     Кто это сказал? Я сама? Теперь -- бока, потом...
     "Иди домой, Томасина!"
     "Как это? В такую грозу? Да я и дороги не знаю!"
     "Что тебе гроза? Ты  и  так вся мокрая. Неужели ты снова  забыла  запах
Мэри Руа? Иди, глупая ты кошка!"
     "Я не забыла! И  молоко  помню, и овсянку,  и соленые слезы  на розовых
щеках. Я где-то пропадала очень долго... Я хочу домой... я..."
     Смотрите, да это я сама с собой говорю! Кому ж еще? Я перестала мыться.
Гром гремел немного подальше.
     "Иди домой! Иди домой, Томасина!"
     "Боюсь..."
     "Иди".
     Я  вылезла  из-под  веток, и  дождь  брызнул  мне  в  лицо. "Что ж,  --
рассудила  я.  --  Он  меня и  вымоет".  Мы  вообще склонны к  философии.  Я
наставила усики, проверяя, могу ли определить дорогу. Оказалось, могу.
     Если  бы я знала, как  тяжел путь, как мокра  земля, как холоден дождь,
как буен ветер, я бы, наверное, не пошла. Или пошла бы все равно?
     Я то  бежала, то почти ползла -- и лесом, и мостом, и улицами. Где-то я
лежала под забором, снова не зная, сон это или явь, потом шла дальше.
     од  забором  я,  наверное,  и  впрямь уснула ненадолго, потому  что мне
почудилось, будто я -- не  я, и сижу почему-то  на золотом троне, на пуховых
пурпурных  подушках,  а на  шее  у меня золотое ожерелье или,  если  хотите,
ошейник. Справа  и  слева от  трона какие-то  жаровни, от них идет  довольно
приятный  дым. Что-то зазвенело, вбежали  красивые девушки  в белых платьях.
Они пели и размахивали пальмовыми ветками. У моего трона они упали ничком. В
дверях показался  мужчина в темной одежде. Волосы его  и борода были  рыжие,
как пламя, глаза -- холодные как лед.
     Но, подойдя ко мне, он опустился  на  колени и  стал другим, добрым. Он
положил  предо мной золотую мышку  с  рубиновыми  глазами.  "Помоги мне!  --
сказал он. -- Пожалуйста, помоги!.."
     Зазвенели кимвалы, загремел гром.  Я лежала,  дрожа, под  забором. Небо
стало  багровым, дождь ревел, голос внутри меня  самой повторял: "Иди домой,
Томасина. Иди к Мэри Руа... иди... иди!.."

     ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

        32

     Лори прошептала:
     -- Ты возьмешь ее на руки?
     Женские  слезы  смешались  с  каплями  пота на  детском  лице.  Макдьюи
склонился над дочерью и вытер ей насухо щеки и лоб.
     -- Нет, -- ответил он. -- У тебя ей лучше. Я бы хотел так умереть.
     Миссис  Маккензи  закрыла  лицо   руками,  спина  ее  тряслась.   Вилли
отвернулся к стене.
     Гроза гремела и сверкала.  Грохот сменялся страшной тишиной, когда один
лишь дождь  стучался  в окна. В одну  из таких  минут  четыре  раза  пробили
башенные часы. Лори  и Эндрью в отчаянии  посмотрели  друг  на  друга поверх
рыжей головы.
     Мэри открыла глаза и долго глядела в глаза Лори. Потом она взглянула на
отца, и лицо ее, маленькое, словно у куклы, вспыхнуло румянцем. Она стала на
секунду такой же хорошенькой, как была.
     Тогда они  и услышали кошачий  крик  за  окном,  перекрывающий  и свист
ветра, и грохот ливня, и раскаты дальнего грома.
     Все вскинули голову -- и Лори, и Эндрью, и заплаканная миссис Маккензи,
и распухший от слез Вилли с обвисшими усами.
     Снова раздался крик -- долгое, жалобное, пронзительное "мяу!". И кто-то
в комнате сказал: "Томасина".
     -- Кто сейчас говорил? -- крикнул Эндрью.
     Усы у Вилли Бэннока взметнулись кверху, глаза сверкнули.
     -- Она! -- закричал он. -- Она сама!
     Молния  сверкнула  так,  что  лампы  и  свечи обратились  в  незаметные
огоньки. Все увидели в окне мокрую рыжую кошку.
     -- Томасина!  Томасина! -- вскричали разом  Мэри Руа и миссис Маккензи.
Девочка указывала пальцем на снова потемневшее окно.
     -- Господи помилуй! -- сказала миссис Маккензи. -- Кошка пришла  с того
света за нашей девочкой...
     Первым разобрался, в чем дело, здравомыслящий Вилли Бэннок.
     -- Она живая! -- крикнул он. -- Да пустите вы ее сюда!
     -- Миссис Маккензи, --  хрипло и тихо сказал Эндрью, чтобы  не спугнуть
Томасину,  --  она вас любит. Откройте окно...  только  поосторожней.  Богом
прошу!
     Старая  служанка  встала,  вся  трясясь,  и  осторожно пошла  к темному
пустому окну.
     Все  затихло,  только  Лори  слышала,  как  сухо и  тяжко  били  крылья
улетающего ангела смерти.
     Медленно  и осторожно миссис Маккензи открыла  окно. В комнату  влетели
брызги дождя. Кошки не было.
     --  Кис-кис-кис, -- позвала миссис  Маккензи.  -- Томасина, иди ко мне,
молочка дам!..
     -- Талифа, -- заглушил шум ливня нежный голос Лори, -- иди сюда! Иди ко
мне! Кто-то мягко шлепнулся на пол. Мокрая кошка подошла ближе, открыла рот,
молча здороваясь  с  людьми, отряхнулась  как  следует,  подняла  одну лапу,
другую,  третью, четвертую и отряхнула каждую. Практичный Вилли ловко обошел
ее и закрыл окно.
     Эндрью Макдьюи  казалось, что если он тронет Томасину, она исчезнет как
дым, или рука его просто коснется пустоты. Но  все же он поднял ее, и она на
него фыркнула. Она была настоящая, мокрая и злая.
     -- Господи! -- сказал он. -- Спасибо. -- И положил кошку на руки к Мэри
Руа.  Томасина мурлыкала, Мэри  обнимала  ее, целовала и не  думала умирать.
Слабым, вновь обретенным голосом она выговорила:
     -- Папа, папа! Ты принес мне Томасину! Томасину принес, она жива!
     Как бы долго ни пришлось ей  выздоравливать, все стало на  свои  места.
Отец ее снова был всемогущим и всеблагим.
     -- Ты что-нибудь понимаешь, Лори? -- спросил Эндрью.
     -- Да, --  просто отвечала она, нежно улыбнулась и глаза ее засветились
мудростью.  Она  встала  и положила в постель  девочку  с  кошкой.  Томасина
принялась мыться.  Ей много предстояло сделать  -- из  лапы  шла кровь,  два
когтя  болтались, но она сперва вылизала шею и щеки своей  хозяйки,  а потом
без прежней  ненависти посмотрела  на рыжеволосого и рыжебородого человека с
мокрым лицом.
     Гроза утихала вдали. Мэри Руа обняла Томасину, и та отложила свои дела.
Через несколько секунд обе они крепко спали.
     Миссис Маккензи  и Вилли тоже пошли спать. Дождя  уже  не  было. Кто-то
постучался у  входных  дверей. Эндрью пошел открывать и увидел отца  Энгуса,
осунувшегося после бессонной ночи и одетого в старую сутану. Ветеринар долго
глядел  на  него.  Лицо священника было  мирное, и  глаза  за стеклами очков
смотрели спокойно.
     -- Ты уже знаешь, -- сказал Эндрью.
     Энгус знал,  и не  знал. Просто сейчас, ночью, он вдруг ясно понял, что
молитва их услышана.
     -- Да, -- отвечал он. -- Она жива и здорова.
     -- Она и говорить может. Энгус кивнул.
     --  Томасина к  ней  вернулась, -- медленно  продолжал Эндрью; но Энгус
снова кивнул и сказал:
     -- Очень хорошо.
     Они вошли  на  цыпочках  в  комнату. Лори сидела над спящей девочкой  и
спящей кошкой. Улыбка осветила круглое лицо священника.
     -- Как у них красиво... -- сказал он.
     Тогда Эндрью вспомнил то, что хотел сказать:
     -- Лори... -- позвал он.
     -- Да, Эндрью?
     -- Когда миссис Маккензи  открыла окно и позвала  Томасину,  ты ее тоже
позвала, но как-то иначе. Как ты ее назвала?
     -- Талифа.
     -- Марк, -- сказал отец Энгус, -- глава 5, стих 35, и далее.
     Лори улыбнулась. Эндрью удивленно глядел на них.
     -- Скажу по памяти, -- продолжал священник: --  "Приходят от начальника
синагоги  и говорят: дочь твоя умерла, что еще утруждаешь Учителя? Но Иисус,
услышав  сии  слова,  тотчас говорит  начальнику синагоги: не  бойся, только
веруй...  Приходит  в дом и видит смятение, и плачущих и вопиющих громко. И,
вошед, говорит им: что смущаетесь и плачете? Девица не умерла, но спит..."
     Лори все так же улыбалась нежной, загадочной улыбкой; Эндрью пристально
глядел на священника и на нее.
     --  "И взяв  девицу за руку, -- продолжал  Энгус Педди, -- говорит  ей:
"талифа  куми",  что  значит "девица, тебе говорю, встань". И девица  тотчас
встала и начала ходить".
     -- Не понимаю, -- хрипло сказал Эндрью.
     -- Она не умерла, она заснула, -- сказала  Лори. -- Я  видела, как дети
ее хоронят. Когда они ушли, я раскопала могилу. Я  боялась, не  натворили ли
они чего-нибудь.
     -- А-а-х... -- выдохнул Эндрью.
     -- Я заплакала, -- говорила Лори, вспоминая тот день. -- Она была такая
несчастная, на шелку, в коробке, совсем как живая. Мои слезы упали на нее, и
она чихнула.
     Священник и врач молча слушали ее.
     В  мозгу  ветеринара  Макдьюи  проносились события  того  дня:  как  он
приказал  Вилли  усыпить  кошку,  как  оба  они  спешили,  собаку надо  было
оперировать.  По-видимому,  загадочный  паралич  прошел  под  наркозом,  так
бывает.
     -- Спасибо, Лори, -- серьезно сказал он.
     -- Вы оба, наверное, есть хотите, -- сказала Лори. -- Пойду кашу погрею
и поставлю чай.
     Эндрью  раскурил  трубку.  Энгус  долго ждал,  пока  он  заговорит,  не
дождался и начал первым:
     -- Что ж тебя теперь печалит?
     --  Да так...  -- сказал ветеринар, помолчал и объяснил: -- Значит, это
не чудо...
     --  А тебе и жалко! -- заулыбался  священник.  --  Очень  мило  с твоей
стороны,  меня  пожалел.  Нет, Эндрью, не чудо. Но ты оглянись, вспомни, как
все хорошо задумано, а?
     Эндрью долго курил, потом сказал негромко:
     -- Да, Энгус. Ты прав.
     На   кухне  Лори  гремела  кастрюлями,  чайником  и  сковородкой.   Так
распоряжаются в доме, где остаются навсегда.





        Примечания


     1- Сецессия - стиль одежды и мебели конца XIX, самого начала XX века.

     2 - Тварный мир -- мир твари -- тварь  -- творенье. Божеское  созданье,
живое существ?, от червячка  до человека. (В.И. Даль). Таково значение  этих
слов в Библии.

     3 Повесть "Дженни" П.Гэллико.

     4 Лерд -- шотландский лорд.

     5 Роб Рой- шотландский Робин Гуд. О нем написано в романе В.Скотта "Роб
Рой".

     6 "...сидит  одесную Отца" -- цитата из  христианского "Символа  веры".
Слова эти относятся к Иисусу Христу. Одесную -- по правую руку.

     7 Баст-- в египетской мифологии -- богиня радости и веселья.  Священное
животное богини Баст -- кошка. В честь  Баст каждый  год бывали торжества  с
пением и плясками; ее отождествляли с оком Ра.

     Змей Апоп -- глава всех врагов Ра -- бога Солнца, олицетворяющий мрак и
зло, владыка подземного мира. По одному  из египетских мифов, Ра -- солнце в
образе  рыжего  кота   под  священной  сикоморой  города  Гелиополя  победил
огромного змея Апопа и отрезал ему голову.

     8 Cвященная сикомора (библейская смоковница) -- дерево из рода фикус.

     9 Ка -- сознание.

     10   Стиркофобия  --  слово,  выдуманное  автором,  --  фобия  --острая
неприязнь к кому-то или к чему-то.

     11  "Ее  зовут Лори  Макгрегор" -- интересно,  что  клан Макгрегоров (к
которому принадлежал и Роб  Рой) был как бы запрещен, и члены его назывались
иначе. Нарочно ли Гэллико дал своей героине такую фамилию?

     12 Парки -- в римской мифологии богини судьбы.

     13 Молох-- в   библейской  мифологии   божество,  которому  приносились
человеческие жертвы (особенно дети).

     14  Франииск Ассизский  (1182  -- 1225) -- великий святой  Католической
Церкви, покровитель животных и растений.

     15  "".вы послали  туда  полицию"  -- в Англии с давних  пор существует
закон об ответственности за жестокое обращение с животными, и к этому закону
относятся очень серьезно.

     16  Лори  поет  по-гэльски на древнем  шотландском  языке,  похожем  на
ирландский.  Теперь шотландским языком чаще  называют диалект английского (в
книге на нем говорят Вилли Бэннок и миссис Маккензи).