о с собой!
     Володе  нравится,  что  мальчишки  тоже  признают  в  Саше  старшего  и
называют его по имени и отчеству.
     У берега на привязи  покачиваются  старые  плоскодонные  лодки.  Володя
принес   с   собой   дощечки   с   надписями:   "Неустрашимый",   "Вольный",
"Стремительный" и теперь  вместе  с  мальчишками  прикрепляет  их  к  бортам
лодок.
     На траве под суковатой  ольхой  расположились  Илья  Николаевич,  Мария
Александровна, Митя и девочки.
     Аня поставила корзину на землю и, чуть подавшись вперед, что-то  шепчет
реке, словно здоровается с ней. Оля в восторге поет, тащит за руку  Митю,  а
Митя боится оторваться от маминой руки. Черноглазая Маняша сидит на плече  у
папы; ей лучше всех видна Волга.
     К лодкам бегут мальчишки с веслами, удочками на плечах.
     Гриша, запыхавшись, спрашивает Илью Николаевича:
     - Здрасте! Александра Ильича не видели?
     - Здравствуй, Гриша! Саша внизу с ребятами оснащает лодки.
     - Не лодки,  Илья  Николаевич,  а  пакетбот.  И  не  с  ребятами,  а  с
матросами, - резонно замечает мальчик.
     - Прошу прощения, - серьезно отвечает Илья Николаевич.
     Гриша бежит вниз.
     Володя уже ждет своего приятеля.
     - Что  это  у  тебя  под  рубашкой  трепыхается?  Наверно,   птица?   -
заинтересованно спрашивает Володя.
     - Не-е, сомище - во! У тятьки стащил, - хвастается Гриша и  вытаскивает
из-за пазухи рыбу. Сом не так уж и велик.
     - Это зачем же? - спрашивает Володя.
     - Известно зачем - уху варить будем.
     - Ишь, Христос нашелся, одной рыбой хочешь целую флотилию накормить!  -
Володя взял из рук Гриши извивающегося сома и поднес к  носу.  Сморщился:  -
Плохо пахнет!
     - Пошто? - удивился Гриша. - Она же живая!
     - Живая, а воняет. Потому что ворованная. Беги к отцу и отнеси,  не  то
Саше скажу.
     Гриша  разочарованно  вздохнул.  Но  делать  нечего.  Капитан  флотилии
Александр Ильич шутить не любит. Спишет  с  корабля,  и  останется  Гриша  с
рыбой на суше.
     Мальчик побежал, оглянулся, смерил глазами расстояние до флотилии и  до
коряги и решил схитрить. Швырнул сома в Волгу и побежал обратно к ребятам.
     А матросы уже занимали места на пакетботах.
     - Аня-а! - кричит Саша в рупор.
     - Сейчас!  -  отвечает  ему  сестра,   торопливо   что-то   дописывает,
подбегает к маме и передает ей тетрадь: - Мамочка,  я  стихи  сочинила.  Про
Волгу. Прочтешь, когда мы отплывем. Пожалуйста,  не  сейчас.  -  Аня  целует
мать, машет  рукой  сестре  и  отцу,  бежит  вниз,  ухватив  подол  длинного
ситцевого платья.
     Оля потерлась о плечо матери:
     - Мур-мур...
     - Иди, иди, - торопит Мария Александровна дочку,  -  слушайся  во  всем
Аню, как меня.
     - Обещаю! - кричит уже на ходу Оля.
     Митя вскочил на ноги:
     - Мамочка, папочка, разрешите мне тоже ехать. Я во всем буду  слушаться
Сашу.
     Илья Николаевич взглянул  на  Марию  Александровну  и  крикнул  Володе,
чтобы он взял с собою Митю.
     - Я тоже хочу путешествовать, - решительно заявляет Маняша.
     Мария Александровна привлекла ее к себе:
     - Тебе надо еще немножко подрасти... и нам с папой будет очень скучно.
     Саша отдает команду:
     - Сниматься с якоря! Приготовиться к поднятию парусов!
     - Маняша! Мамочка! Папа! Ого-го-го! - кричит Володя.
     - До свида-а-нья! - машут платками девочки.
     Мальчишки поднимают паруса. Веселый гомон затихает. Лодки отчаливают.
     - Счастливого плавания! - разносится над рекой бас Ильи Николаевича.
     - В добрый час! - напутствует детей Мария Александровна. -  Итак,  дети
отправились в путь, - с легкой грустью говорит она. -  Даже  мне  захотелось
пуститься вместе с ними.
     - И мне, - признается Маняша.
     Илья Николаевич поднимает дочку на  плечо.  Лодки,  как  белые  лебеди,
проплывают  под  парусами  мимо  утеса.  Возникает  песня  -   мальчишеская,
звонкая, задорная. Разносится по реке и удаляется вместе с лодками.
     На берегу наступает непривычная тишина. Становится  чуть  грустно,  что
умолк гомон ребячьих голосов, угасла песня.
     - Уже волнуешься? - спрашивает Илья Николаевич, поглядывая на жену.
     - Немножко.
     - А  я   совершенно   спокоен.   -   Илья   Николаевич,   прищурившись,
всматривается в голубое марево, где скрылись лодки. - Саша  очень  тщательно
подготовился к путешествию, продумал все до мелочей. Я рад, что он  немножко
отдохнет от своих книг и кольчатых. Хорошо, что  он  решил  идти  вместе  со
всеми, а не пустился один на своей душегубке. -  Илья  Николаевич  улыбнулся
своим мыслям. - Саша у нас на верном пути.  Слышишь,  Машенька,  сын  у  нас
будет ученым.
     - Ты доволен?
     - Я горд.
     Мария Александровна раскрыла тетрадь, пробежала ее глазами.
     - Слушай, Илюша, какие стихи написала Аня:

                   ...В тебе, Волга, сила родная народа,
                   Стремленье к свободе всей русской земли,
                   И именем павших за правду, за братство
                   Недаром зовутся утесы твои...

     - Хорошие мысли...  верные  мысли...  -  Илья  Николаевич  одобрительно
кивнул головой.
     Мария Александровна села на пенек в тень, продолжала читать.
     - Аня у нас будет  писательницей.  Я  часто  думаю,  кем  будет  у  нас
Оленька. Музыкантом или филологом?
     - Оля  талантлива,  весьма  талантлива,  -   задумчиво   говорит   Илья
Николаевич.
     Маняша,   которая   внимательно    рассматривала    муравьиную    кучу,
заинтересованно спросила:
     - А что такое "талантлива"? Это хорошо?
     - Хорошо, - смеется  отец.  -  Это  значит  -  умеет  много  и  усердно
трудиться.
     Маняшино внимание привлекла большая стрекоза с  янтарными  крыльями,  и
она помчалась за ней.
     - Беспокоит меня Володя. Горяч, упрям, насмешлив.
     - У него хорошее, доброе сердце. Он очень способный мальчик,  -  горячо
защищает Мария Александровна сына. - Ты его редко хвалишь.
     - Боюсь, Машенька, боюсь. То, чего Оля добивается  упорным  трудом,  он
делает шутя. Ему многое дано, с него надо больше спрашивать... Вот Митя,  он
в вас, в Бланков, он будет врачом.
     - Да он и лицом  все  больше  походит  на  деда,  -  соглашается  Мария
Александровна. - Какое большое счастье, что у нас столько детей! Выводить  в
жизнь мальчиков будешь ты, девочек - я.
     - Вместе, Машенька, вместе, всю жизнь вместе. Мы оба им очень нужны,  и
ты и я.
     - А кем буду я? - вдруг неожиданно появляется Маняша.
     - А кем ты хочешь быть? - спрашивает отец.
     - Я хочу быть путешественником и еще  кататься  на  лодке,  -  отвечает
Маняша.
     - Почему  бы  нам  действительно  не  прогуляться  по  Волге?  -   Илья
Николаевич поднимает на руки дочку.
     - Ура!  -   кричит   Маняша.   -   Мы   тоже   поедем   путешествовать,
далеко-далеко!
     Спускаются  по  косогору  вниз.  Илья  Николаевич   отвязывает   лодку,
раскачивает ее сильным движением и стаскивает с песка в воду.
     Маняша хлопает в ладоши, радуется, что у нее такой  сильный  папа.  Она
занимает место рядом с мамой. Илья Николаевич садится на весла.
     - Ты помнишь, Машенька, двадцать лет назад мы также катались  на  лодке
и я пел тебе песни?
     - Мы тогда были молоды, а сейчас нам вдвоем  уже  сто  лет!  -  смеется
Мария Александровна.
     - Неужели сто? Да. Тебе - сорок восемь, мне - пятьдесят два.  Но  тогда
мы были с тобой вдвоем, а сейчас нас восемь человек, восемь, Машенька!  И  в
среднем на каждого приходится... Сколько же приходится?  -  Илья  Николаевич
быстро подсчитал: - Нам в среднем  по  двадцать  два  года  каждому.  Совсем
немного. Мы еще молоды, очень молоды.
     Сильными взмахами весел  Илья  Николаевич  выводит  лодку  на  середину
реки. Положил весла на борт, светлые струи бахромой стекают в  воду,  и  он,
обхватив руками колени и глядя на  сидящих  перед  ним  двух  Машенек,  поет
задушевно и молодо.


ОРДЕН СВЯТОГО СТАНИСЛАВА

     Под  Новый,  1886  год  в  семье  Ульяновых,   как   всегда,   устроили
бал-маскарад. Илья Николаевич вывернул мехом наверх шубу, прицепил к  бороде
длинные льняные пряди. Мария Александровна смастерила из ваты  шапку,  и  он
сидел возле елки, как настоящий Дед Мороз, только  под  наклеенными  бровями
поблескивали молодые, с огоньком глаза.
     Гостиная наполнилась  шуршанием  роскошных  костюмов  из  гофрированной
разноцветной бумаги. Прекрасная испанка с веером,  сверкая  черными  глазами
из-под маски, ни на шаг не  отходила  от  Кота  в  сапогах,  который  больше
смахивал на д'Артаньяна. И никто, конечно, не узнавал  в  этой  паре  Олю  и
Володю. А Красная Шапочка - Маняша узнавала всех. В  барышне-крестьянке  она
сразу угадала Олину подружку Сашу Щербо, в Дон Кихоте  -  Митиного  приятеля
Алешу Яковлева и, конечно, узнала в маленьком гноме пятилетнего  Сашу,  сына
директора гимназии. Только  спутала  сначала  маму  с  Аней.  Две  тоненькие
елочки,  закутанные  в  зеленую  бахрому,  танцевали  лучше   всех,   но   у
мамы-елочки из-под зеленой шляпы выбилась белая прядь волос.
     Кот в сапогах был неистощим на выдумки. Он был и актером и  режиссером,
придумывал веселые шарады и первый запевал ломающимся голосом.
     - Я совсем погибаю, милый друг... - пел Кот в  сапогах  подруге-испанке
и, сорвавшись на  высокой  ноте,  смеялся  звонко,  вытирал  лапой  в  белой
варежке слезы под маской  и  признавался:  -  Вот  видишь,  младая  испанка,
совсем погиб я...
     До самого утра светились окна в доме Ульяновых. Два раза  меняли  свечи
на елке. Кружились, изнемогая от смеха и веселья, пары.  Без  устали  играла
мама-елочка на рояле то нежные  вальсы,  то  задорную  плясовую.  А  сколько
песен было спето!..
     Спать расходились усталые, счастливые. Впереди была  еще  целая  неделя
веселых каникул...
     ...Но кончились каникулы.
     Утром Володя, Оля, Митя и Маняша, вскинув за плечи  ранцы,  отправились
в гимназию, Илья Николаевич пошел  к  себе  в  кабинет  заканчивать  годовой
отчет. Мария Александровна  с  Аней  разбирали  елку,  аккуратно  укладывали
самодельные игрушки в коробки из-под ботинок  и  вполголоса  обсуждали,  как
там  Саша  в  Петербурге,  так  ли  весело  он  провел  свои  каникулы.  Аня
собиралась возвращаться в Петербург на курсы.
     Елка опустела. Дождем сыпалась  с  нее  хвоя,  на  ветках  поблескивали
осенней паутиной ниточки канители, под  ногами  хрустела  бертолетова  соль,
изображавшая снег.
     Аня  понесла  коробки   с   елочными   игрушками   на   чердак.   Мария
Александровна взяла в передней с полки "ежик"  и  стала  чистить  стекла  на
лампах. Мягко  ступая,  зашла  в  кабинет  Ильи  Николаевича.  Он  сидел  за
письменным столом прямой, развернув  плечи,  так  же,  как  учил  сидеть  за
партой учеников, и ручку легко сжимал пальцами, и лист  бумаги  лежал  перед
ним чуть повернутым влево. Он сам делал всегда так, как учил детей.
     Мария Александровна сняла с лампы стекло, подышала в  него,  прочистила
"ежиком",  подровняла  ножницами  фитиль  в   лампе.   За   окном   вьюжило,
надвигались ранние зимние сумерки.
     Илья Николаевич откинулся на спинку стула.
     - Не зажигай пока лампу. Посумерничаем.
     - Тебе пора отдохнуть, - сказала Мария Александровна.
     - Я не устал, и осталось совсем немного.
     Илья Николаевич перебирал на столе листы, исписанные  красивым,  четким
почерком.
     - Помнишь, Машенька, шестнадцать лет назад, когда мы с  тобой  приехали
в Симбирск, я насчитал тогда по всей губернии...
     - ...восемьдесят девять школ, - подхватила Мария Александровна.
     - А сколько учеников в них было? - тоном экзаменатора  шутливо  спросил
Илья Николаевич.
     О, она очень хорошо помнит: две тысячи учащихся на всю губернию.
     - А сейчас, Машенька, в губернии четыреста  тридцать  четыре  школы,  и
учеников в них более двадцати тысяч.
     В голосе Ильи Николаевича звучала гордость.
     - А девочек сколько?
     - Три тысячи с лишним. Маловато еще.
     Мария Александровна вспомнила, как огорчало  Илью  Николаевича,  что  в
школах вовсе нет девочек, и как  он  воевал  с  крестьянами,  уговаривая  их
посылать дочерей учиться.
     - Подумай, Машенька, в деревне стало в десять раз больше  грамотных.  А
ты говоришь - "не следует ли отдохнуть". Душа радуется,  когда  смотришь  на
эти цифры. Но ой-ой-ой, сколько еще надо сделать! Дожить бы до  такого  дня,
когда все население губернии будет грамотным. А?.. Доживем?
     - Конечно, доживем.
     - Придется выдержать большую борьбу против  похода  на  земские  школы.
Если школы превратят в церковноприходские, отдадут их  под  власть  попов  -
беда, будут они выпускать полуграмотных невежд.
     В передней кто-то стучал промерзшими сапогами, обивая с них снег.
     В кабинет вошел вестовой Михеич, привез почту.
     Мария Александровна зажгла лампу, подождала,  пока  огонек  расползется
по всей кромке фитиля, надела стекло и сверху зеленый абажур.
     - Из Казани какое-то важное письмо. -  Илья  Николаевич  вскрыл  пакет,
вынул толстый лист бумаги, украшенный гербом  Российской  империи,  пробежал
его глазами и тихо охнул.  -  Машенька,  -  сказал  он  упавшим  голосом,  -
наградили меня... орденом Святого Станислава первой степени.
     - Поздравляю...
     Мария Александровна взглянула на побледневшее  лицо  мужа  и  осеклась.
Пошарила рукой стул, опустилась на него.
     - Это  конец,  Машенька.  Это  третий  звонок.  Ведь  это  означает   -
пожалуйте в отставку,  господин  Ульянов.  В  отставку!  -  Илья  Николаевич
прислушался к этому странно и по-чужому звучащему слову.  Встал  и,  заложив
руки за спину, зашагал по комнате.
     Только теперь до сознания  Марии  Александровны  дошел  страшный  смысл
этих слов. Она помнит, что  первым  звонком  Илья  Николаевич  назвал  орден
Анны, которым он был награжден за двадцать  лет  службы;  вторым  был  орден
Святого Владимира, за двадцать пять лет  службы,  и  тогда  волновался,  что
уволят.
     А теперь, после тридцатилетней работы, отправляют на пенсию, на покой.
     - Неужели это мой последний годовой отчет? - Илья Николаевич  посмотрел
на бумаги, лежащие на столе. -  Что  же  дальше?  В  пятьдесят  четыре  года
надеть шлафрок,  комнатные  туфли  и  наблюдать  жизнь  через  окно?  И  это
называется покой? Это же смерти подобно!
     Никогда не видела Мария Александровна своего мужа таким  растерянным  и
поникшим.
     - Может  быть,  можно  ходатайствовать?  -  неуверенно  сказала   Мария
Александровна.
     - Нет, бесполезно. Закон есть  закон.  Я  старался  о  нем  не  думать,
смотрел только вперед, надеялся на какое-то чудо. Но чуда не произошло...  В
отставку!.. А у нас с тобой дети еще на ноги не поставлены. Как  мы,  восемь
душ, проживем на одну пенсию?
     - Об этом  не  печалься,  -  ласково  сказала  Мария  Александровна.  -
Продадим дом, снимем маленькую квартиру, я сумею экономно  вести  хозяйство,
а там и дети закончат образование.
     - Но у меня так много неисполненных планов! -  горько  воскликнул  Илья
Николаевич. - Четыреста тридцать четыре школы!  А  их  должно  быть  тысяча.
Сотни новых светлых школ, грамотный народ,  просвещенный  край.  Вот  о  чем
мечтал я. И вместо этого орден, золотой крест на  широкой  красной  ленте  с
двойной белой каймой, серебряная восьмилучевая  звезда.  Нарядно!  Помпезно!
На оборотной стороне звезды выгравировано по-латыни:  "Премиандо  инцитат!",
что означает: "Награждая, поощряет!" Какое лицемерие!  "Поощряет"!  На  что?
На какие дела? Лишают возможности трудиться и называют это поощрением.
     Крупные капли пота выступили на его высоком лбу.
     Мария Александровна сидела подавленная. Слезы  сжимали  ей  горло.  Чем
она могла помочь ему, чем утешить?
     - Илюша, ты всегда будешь желанным гостем в школах...
     - Гостем?  -  Илья  Николаевич  расстегнул  ворот  косоворотки.   -   А
поставить преподавание так, как я это понимаю, мне дозволят? А  новые  школы
разрешат строить?.. "Премиандо инцитат"! - сквозь зубы, как  бранные  слова,
произнес Илья Николаевич.
     - Не может быть, чтобы человека в расцвете его деятельности  отстранили
от работы. Будешь хлопотать, будешь добиваться. Тебя ценят.
     - Ты видишь, как меня ценят, - усмехнулся Илья Николаевич.
     - Мы найдем какой-нибудь выход, найдем. Все уладится. Ты отдохнешь,  и,
кстати, надо оформить дворянское звание. Ведь ты уже  третий  раз  получаешь
на него право.
     - Что мне оно даст? Право на работу?
     - Это звание нужно детям, оно облегчит им  поступление  в  университет,
поможет в жизни.
     - Успеем, успеем.
     - Так ты уже откладываешь четыре года, - с легким укором сказала  Мария
Александровна.
     Она пыталась отвлечь Илью  Николаевича,  но  он  думал  о  своем.  Его,
привыкшего с малых лет к труду,  к  общению  с  большим  коллективом  людей,
лишали работы, отстраняли от любимого дела...
     Весть  о  награждении  директора  народных  училищ  орденом  Станислава
быстро распространилась по Симбирску.
     В дом потянулись визитеры: сослуживцы, друзья, знакомые  -  поздравляли
с высочайше пожалованной наградой.
     Приехал инспектор Иван Владимирович Ишерский.  Он  искренне  радовался.
Илья Николаевич благодарил, - не хотел разочаровывать преданного  друга,  да
и знал, что Иван Владимирович не поймет его. Многие ведь считают,  что  чины
и ордена украшают человека больше, чем его дела. Но эти шумные  поздравления
угнетали Илью Николаевича, он вдруг стал мнительным,  ему  чудилось  в  этих
поздравлениях прощание с ним.
     На третий день, 10 января, Илья Николаевич пожаловался жене:
     - Что-то тошнит меня от этих поздравлений и голова  болит  нещадно.  Не
пускай ко мне никого.
     Мария Александровна помогла мужу прилечь на диван, положила  на  голову
мокрое полотенце.
     - Тише, дети, папе нездоровится, - сказала  она  и,  отозвав  Володю  в
сторону, попросила его сбегать за врачом.
     Врач  не  нашел  ничего  тревожного.  Очевидно,  легкое  отравление   и
усталость. Прописал капли Иноземцева и уехал.
     Мария Александровна не сомкнула глаз  всю  ночь.  И  днем  металась  по
дому, как птица с поломанным крылом, не находя покоя.
     12 января Илья Николаевич почувствовал себя лучше  и  снова  уселся  за
отчет.
     В этот день мела сильная метель. Дети вернулись из гимназии,  прошли  в
кабинет отца, увидели, что он углублен  в  работу,  -  значит,  здоров.  Но,
видно,  непогода  давала  себя  знать.  Маняша  и  Митя  капризничали,  были
взъерошенные, как воробьи, не могли спокойно играть, и  Мария  Александровна
отпустила Митю к Алеше Яковлеву, а Маняшу Аня забрала  к  себе  наверх,  где
они уютно устроились с Олей и Володей. Аня рассказывала им о  красивейшем  в
мире городе Петербурге, о перламутровом  отсвете  белых  ночей  на  Неве,  о
Саше, который работает над дипломом и отказался поехать домой  на  каникулы,
считая, что вдвоем с Аней это будет стоить слишком дорого.  На  будущий  год
Володя и Оля кончат гимназию и тоже поедут  учиться  в  Петербург.  В  семье
будет четыре студента.
     - Страшно ехать на поезде? - спросила Оля. Кроме Саши и Ани,  никто  из
детей Ульяновых не ездил по железной дороге.
     - Нет, вовсе не страшно, - уверяла Аня, - только очень тесно и душно.
     - И никакой палубы нет? - поинтересовалась Маняша.
     - И палубы нет. На пароходе путешествовать куда приятнее.
     - Мы каждый вечер вчетвером будем гулять  по  набережной  Невы.  -  Оля
прижалась к сестре.
     Но Володя предупредил, что он будет пропадать в библиотеке.
     Мария Александровна сидела в столовой,  бралась  то  за  шитье,  то  за
вязанье, но работа валилась из рук. "Что это со мной?  Почему  так  тревожно
на  сердце?  Ведь  доктор  сказал,  что   ничего   опасного.   Может   быть,
стосковалась по Саше? Но от него вчера было письмо, бодрое, ласковое.  Может
быть, вьюга нагоняет тоску?"
     Она отложила шить