штрафившийся пристав. - А  где  Мария
Ильина Ульянова?
     - Я здесь, - Мария Ильинична выходит из комнаты.
     - Что же  вы,  сударыня,  мне  целый  час  голову  морочили?  -  кричит
пристав...
     На извозчике отъезжает в сопровождении полицейского Мария Ильинична.
     Вдогонку ей несется музыка.  Громовые  раскаты  вплетаются  в  стройную
мелодию, один сильнее другого.
     Идет по  темным  улицам  Вологды  ночной  сторож.  Громовыми  раскатами
стучит его колотушка. Грозно стучит. Страшно стучит  в  напряженной  тишине,
словно хочет разогнать всех татей на земле - и тех, кто отнял у Груши  мужа,
и тех, кто посылает на войну молодых парней, и тех,  кто  отнимает  у  людей
самое дорогое - свободу.
     Призывно, гневно звучит маленькое пианино.
     Ему вторит колотушка. Грозно стучит!


"ДОЛОЙ ВОЙНУ!"

     Мария Александровна у  себя  в  комнате  на  Широкой  улице  в  Питере.
Восемьдесят один год скоро, а не  может  она  быть  ни  минуты  без  работы.
Слабеющими пальцами вяжет, что-то шьет, присаживается за  пианино  и  каждый
день пишет письма. И по-прежнему все время ждет. Ждет, когда Аня вернется  с
работы, и вернется ли? Ведь она сейчас все время под  угрозой  ареста.  Ждет
писем от Маняши, которая теперь в армии, где-то под Львовом. Ждет  писем  от
Мити - он служит военным врачом в Севастополе - и, конечно, ждет  вестей  от
Владимира  Ильича  и  Надежды  Константиновны  -  теперь  они  в  Швейцарии,
отрезаны от России не только границами, но и фронтовыми линиями.
     Мать всегда ждет. Мать всегда в тревоге.
     У дверей раздался звонок.
     Сдвоенный, громкий. Так всегда звонила Маняша. Может быть, это она?
     Открыла дверь, всматривается в пришельца. Доброе, но  незнакомое  лицо,
солдатская шинель.
     - Вам кого?
     - Не узнали, Мария Александровна? Роман Васильев. Ромка.
     - Сразу не признала, Роман Игнатьевич. Проходите. Откуда вы?
     - С каторги бежал. На фронт пробираюсь. Есть кто-нибудь из ваших?
     Мария Александровна рассказывает про каждого.
     - Что пишет Владимир Ильич, что делать велит?
     - Много пишет. Хотите почитать?
     - Если можно...
     Мария Александровна прошла в комнату  Анны  Ильиничны,  выдвинула  ящик
хитрого шахматного столика, принесла Роману пачку  газет  "Социал-демократ",
брошюры.
     - Вот читайте, а я пока чай приготовлю.
     Роман разложил газеты и забыл обо всем на  свете.  Мария  Александровна
хлопотала у стола, посматривала на  гостя,  видела,  с  какой  жадностью  он
вчитывается, раздумывает.
     "Сердцем читает", - подметила Мария Александровна.
     Роман аккуратно сложил газеты.
     - Как же  это  Владимир  Ильич  сумел  все  народные  думы  распознать,
понять, что каждому человеку нужно? До чего  же  все  просто  и  ясно!  Вот,
например, братание... Это русский солдат умеет. Как же хорошо обнять  немца,
а не стрелять в него! Воткнуть штык в землю, раскурить вместе одну  закрутку
и сказать: конец войне. Ты рабочий, и я рабочий. Нам делить нечего,  драться
не из-за чего. Пойдем по домам бить своих буржуев, царей и  кайзеров,  чтобы
они не мешали нашей дружбе. Будем хозяевами своей судьбы. Хорошо!
     Мария Александровна с улыбкой смотрит на  Романа.  Не  первый  раз  она
видит, как Владимир Ильич овладевает сердцами и умами людей.  Понимает  это,
и сердце наполняется большой материнской радостью, гордостью.
     - Володя сейчас усердно работает. Собирается  писать  новую  книгу,  об
империализме. Аня ему много материалов посылает, говорит, что все эту  книгу
очень ждут. Много работает, - вздохнула Мария Александровна. - Но  лишь  был
бы здоров.
     - А вот моя мать зовет меня  крамольником.  "Ах  ты,  сын  крамолы",  -
распекает она меня при каждой  встрече.  Я  ей  письмо  написал.  В  стихах.
Повидать ее не сумею. Хотите, прочитаю?
     - С удовольствием послушаю, - ответила Мария Александровна.
     Роман смущенно откашлялся, вынул из кармана листок и стал читать:

                     Не зови меня сыном крамолы,
                     Моя добрая бедная мать.
                     Если ты сломлена произволом,
                     То твой сын будет волю ковать.
                        За страданья, за горе, за муки
                        Выйдут в битву тьмы наших колонн,
                        И, сплетая в союз братский руки,
                        Силой буйной разрушим мы трон.
                     Уж трепещут в дворцах паразиты,
                     Натравляя на нас разный сброд.
                     Все они будут нами разбиты,
                     И свободно вздохнет наш народ.
                        Не зови меня сыном крамолы
                        И не плачь обо мне, моя мать,
                        Мы покончим навек с произволом.
                        Будет солнце свободы сиять*.
     ______________
     * Стихи написаны старым большевиком И.В.Шуваловым.

     Роман спрятал листок в карман.
     - Мать у меня добрая, хорошая, но  неволя  ее  к  земле  пригнула.  Всю
жизнь в страхе живет, чтобы меня с работы не прогнали,  чтобы  в  тюрьму  не
посадили, чтобы на войне не убили.
     Мария Александровна усмехнулась:
     - А вы думаете, Роман Игнатьевич,  что  есть  такие  матери  на  свете,
которые не тревожатся за своих детей, могут спать спокойно, когда их дети  в
тюрьме? И нет сейчас такой солдатской  матери,  которая  бы  не  просыпалась
ночью в страхе...
     - Это правда, - сказал, как бы раздумывая, Роман, - но моя  мать  никак
понять не может, что мы вступили в святую борьбу с произволом.
     - Поймет, Роман Игнатьевич,  поймет.  Владимир  Ильич  вместе  с  вами,
своими единомышленниками, объявил сейчас войну войне. Войну  за  мир.  Какая
мать не благословит такой войны? Разве ваша мать не благословит вас на это?
     - Я,  наверно,  не  мог  растолковать  ей   это,   -   вздохнул   Роман
Игнатьевич. - Будете писать Владимиру  Ильичу,  передайте  от  меня  привет,
скажите, что задание его я выполню. Вот  только  немецкого  языка  не  знаю.
Может быть, поможете, Мария Александровна?
     - С удовольствием.
     - Скажите, как будет по-немецки "Долой войну"?
     - Нидер мит дем криг! - раздельно произнесла Мария Александровна.
     Роман старательно записал русскими буквами на клочке бумаги.
     - А как сказать "Долой царя и кайзера! Да здравствует  социалистическая
революция!"?
     - Нидер мит дем цар унд кайзер! Эс лебе социалистише революцион!
     - Ну, я думаю, хватит, остальное сердце подскажет.
     Роман Игнатьевич с благодарностью  посмотрел  на  Марию  Александровну.
Она сидела в кресле, положив руки на подлокотники. Пальцы чуть шевелились  и
вздрагивали, словно раздумывали,  чем  бы  еще  заняться.  Трудная  жизнь  и
преклонные годы иссушили,  исчертили  морщинами  лицо,  и  только  глаза  не
погасли. В них светились мудрость и  неутолимый  интерес  к  жизни,  большая
человеческая доброта и материнская ласка.
1963-1965