.
     - В такую дальнюю дорогу ямщик может взять с собой ружье,  -  возражает
мама. - У нас очень хороший кучер, смелый и добрый.  Видите,  как  он  умело
правит лошадьми. Удалось бы  ему  проскочить  башню  Змея  Горыныча,  а  там
недалеко и до цели.
     - А какая она, страна Добра и  Радости?  Мамочка,  расскажи!  -  просят
дети.
     - В этой стране живут сильные, красивые люди. Они не знают,  что  такое
ложь, трусость, зависть. Им неведомы болезни, войны, голод, им раскрыты  все
тайны мира. Они научились управлять  солнцем,  силами  природы,  их  главные
правители - Разум и Дружба.
     Кучер опустил вожжи, повернулся и блестящими глазами смотрит  на  маму,
подперев руками голову.
     - Мамочка, а почему эти люди  не  могут  сделать  счастливыми  всех?  -
спросил он.
     - Вот когда  будет  побежден  Змей  Горыныч,  тогда  люди  этой  страны
подарят всем счастье.
     - Володя, - с упреком говорит Оля, - ты все  время  забываешь,  что  ты
ямщик. Гони лошадей, не то попадем в лапы к Змею Горынычу.
     - Н-н-но, голубчики, н-н-но, милые! -  Володя  прищелкивает  языком.  -
Сударыня! - вдруг поворачивается он к Марии  Александровне.  -  Дальше  пути
нет. Слышите, как храпят кони? Поднялся буран, зги не видно.
     - Может быть, повернуть обратно? - спрашивает мама, обращаясь к детям.
     - Нет, нет! - кричат Оля, Митя и Маняша.
     - Обратного пути нет, - басит ямщик, - все дороги за нами замело. -  Он
приподнялся на козлах, вглядывается вдаль. - Сюда  бредет  Змей  Горыныч,  -
фантазирует Володя, глядя на рояль. - У него три  ноги,  в  пасти  несметное
число белых и черных зубов и огромный  огненный  глаз.  Он  бредет  и  лижет
землю, а позади него мертвый  след  тянется.  Мужчины,  выходите  из  саней,
встретимся с врагом...
     Из саней выпрыгнул Митя. Володя разочарованно посмотрел на него.
     - Оля, ты тоже будешь мужчина, - сказал он сестре.
     За Олей потянулась Маняша.
     - А вы женщина, - сказал ей ямщик, -  сидите  с  мамой,  мы  будем  вас
защищать.
     На крышке рояля трепетало отражение от лампы. Но это был уже не  рояль,
это был Змей Горыныч о трех ногах, и в его раскрытой пасти сверкали белые  и
черные зубы.
     - Вперед! - крикнул ямщик. - Оля, поражай его в пасть,  я  отрублю  ему
заднюю лапу. Ого-го-го!
     Володя, Оля и Митя с воплями ринулись навстречу врагу.  Маняша  прыгала
в санях, ей тоже хотелось вступить в бой.
     Шум сражения оторвал Сашу и Аню от солнечного затмения.  Даже  папа  не
мог усидеть у себя в кабинете.
     - Сударыня! - крикнул из-под Змея  Горыныча  кучер.  -  Укройте  вашего
ребенка. Змей Горыныч может его ослепить!
     Папа занял позицию за фикусом - заряжал воображаемую пушку.
     - Р-р-раз! Р-р-раз! - поражал врага Володя.
     Внезапно руки его рванулись к толстой ножке рояля  -  это  его  схватил
Змей. Володя извивался,  отчаянно  отбивался  ногами,  старался  высвободить
руки из лап чудовища.
     Саша подполз под рояль и стал наносить Змею удары в брюхо.
     Оля положила пальцы на клавиши и завопила:
     - Змей Горыныч укусил меня за руку! Я тяжело ранена!
     Аня отвела раненую к саням, а сама кинулась помогать товарищам. Но  Оле
скучно было сидеть в санях, и она снова вступила в бой, воюя левой рукой.
     - Бу-ум! - раздалось из-за фикуса, и папа хлопнул бумажной хлопушкой.
     О, это был меткий удар!
     - Папа выбил Змею глаз! Ура-а-а! Ура-а-а! - кричал Митя.
     - Молодец наш папочка! - похвалил нового бойца ямщик.
     Саша  помог  Володе  высвободить  руку,  и  они  вместе  отрубили  Змею
Горынычу лапу.
     Маняша соскользнула со стула, побежала добивать Змея.
     Мама села за рояль и стала импровизировать музыку боя.
     ...Вот он, Змей Горыныч,  надвигается,  огнедышащий,  страшный.  Против
него идут люди с чистыми  сердцами...  Пальцы  быстро  бегают  по  клавишам.
Удар! Еще удар!.. Змей стонет... ухает... корчится... подыхает...
     Сильные аккорды на басовых клавишах.
     - Совсем подох... - смеется Володя, вылезая из-под рояля.
     Папа опустил за шнур лампу-молнию и зажег ее. В гостиной  стало  светло
и празднично. Змей Горыныч исчез.
     Мамины руки ведут на  рояле  мелодию  чистую,  светлую.  Усталые  бойцы
стоят вокруг мамы, сидят у ее ног и чувствуют себя очень счастливыми.


КАРПЕЙ

     Аня проворно обрывала мелкие ягоды.
     - Я как в малиновое  варенье  попала.  Ты  чувствуешь,  какой  чудесный
запах?
     Саша не отвечал. Он охотился за бабочкой. Такой в коллекции у  него  не
было. Алые крылья с черными пятнами мелькали перед  глазами.  Но  едва  Саша
поднимал сачок, бабочка исчезала и, словно дразня и  увлекая,  появлялась  в
чаще малинника. Саша упорно пробирался за бабочкой, царапая руки  и  лицо  о
колючие кусты. И вот она уже бьется в сачке.
     Подошла Аня с корзиной, полной ягод.
     - А у тебя пусто?
     Саша только сейчас вспомнил, что  обещал  принести  Мите  целый  туесок
малины.
     - Я быстро соберу, - сказал он смущенно.
     Аня помогала брату наполнить туесок.
     В малиннике было душно, парило. Кусали комары.
     - Хорошо, что Володю с собой  не  взяли,  -  сказала  Аня,  обмахиваясь
веткой. - На него комары набрасываются, как на сахар.
     - Его даже малина не  соблазнила,  когда  он  вспомнил,  сколько  здесь
комаров, - засмеялся Саша.
     Неожиданно над головой загрохотал гром. Наползла черная туча.
     - Пойдем скорее, - заторопился Саша, - не то промокнешь и опять  будешь
кашлять.
     - Давай лучше под деревом постоим:  все  равно  до  дома  добраться  не
успеем.
     - Нет, мы переберемся на другой берег  Ушни  и  зайдем  к  Карпею.  Это
близко.
     Выбрались из малинника, сбежали по крутому берегу к  реке,  где  у  ивы
была привязана лодка. Река потемнела, сморщилась. Туча сизым крылом  закрыла
солнце.
     От берега до избы  Карпея  бежали  по  лугу,  перепрыгивая  через  ряды
скошенной травы.
     Карпей еще в окно увидел детей и широко распахнул дверь в избу.
     - Добро пожаловать, дорогие гости! Вовремя приспели.
     Карпей был охотник и рыболов. Жил бобылем. В хате у  него  стояли  стол
да скамейка, зато стены сплошь были увешаны пучками трав,  сетями,  вершами,
капканами. В избе пахло свежим сеном.
     Ульяновы любили этого  статного,  красивого  и  доброго  старика.  Илья
Николаевич называл его поэтом в душе.  Карпей  прожил  долгую  жизнь,  много
видел и умел хорошо рассказывать.
     - Вовремя  приспели,  -  повторил  Карпей.  -  Я  только  что  из  лесу
воротился, мед добывал.
     Карпей принес из чулана деревянную чашку, полную  коричневатых  медовых
сотов.
     Аня и Саша макали куски хлеба в мед и, запрокинув головы,  ловили  ртом
золотистые капли.
     Дед Карпей взглянул в туески, похвалил - хорошую малину собрали.
     - А какой сегодня день-то? - хитро прищурившись, спросил он.
     - Четвертое августа, - ответили разом брат и сестра.
     - Вот то-то!  Сегодня  день  Авдотьи-малиновки.  Аккурат  в  этот  день
малина доспевает. Потому и удача вам.
     За окном лил дождь, шумный, светлый.
     - Ишь, припустился, - прислушался Карпей.
     Аня выглянула в окно. Сквозь сетку  дождя  за  Ушней  видно  освещенное
солнцем поле.
     - Грибной дождь!
     - Ан нет! - возразил Карпей.  -  Грибной  дождичек  мелкий,  теплый,  с
парком, а этот с холодком. Грибной дождик позавчера  сеялся.  Сеногноем  его
еще зовут - много сена губит. А этот дождь спорый, значит, скорый.
     - Когда мы за грибами пойдем? - спросила Аня, страстная грибница.
     - Денька через два. Самая  пора  маслятам.  В  бор  пойдем,  сосны  там
прямые, словно свечки стоят, под ногами мох, как перина.
     Дождь действительно закончился быстро.
     - Я вас через Ушню провожу, - сказал дед. - После дождя река  бурливая,
не ровен час, душегубку опрокинет.
     Саша разулся.
     - Я пойду босиком, а ты в лодке мои сухие сандалии наденешь,  -  сказал
он сестре.
     Аня попыталась возражать, но Саша сумел  убедить,  что  это  устраивает
именно его - походить по мокрой траве босиком...
     Карпей и Саша вели лодку против течения. Густые заросли  ивняка  сменил
сосновый бор, звонкий, как гусли. Дождя здесь  не  было,  но  парило,  пахло
смолой и земляникой. За  лесом  раскинулось  поле,  а  через  него  пролегал
Владимирский тракт.
     Карпей вгляделся в пыльное марево и велел Саше подгребать к берегу.
     По Владимирской дороге медленно двигалась группа людей.
     - Святая  Владимирка,  людскими  косточками  мощенная.  -  Карпей  снял
картуз, перекрестился. - Сколько  каторжников  по  ней  в  Сибирь  прогнали!
Тыщи. Не многие обратно воротились... Гляньте, как они скованы промеж себя.
     Каторжан было двенадцать человек, шли они по двое в ряд.  Между  обоими
рядами покачивался железный прут, и к нему прикованы цепи от наручников.
     Люди двигались по дороге, как серые тени, едва  отличимые  от  пыльного
тракта.
     Аня и Саша, сцепившись за руки, в молчании следили за этой  процессией,
пока она не скрылась в лощине.
     - Страшно как, когда живых людей железными цепями сковывают! -  Аня  не
сдерживала слез.
     Карпей вытер ладонью вспотевший лоб, надел картуз.
     - Я, девочка, видел виды и пострашней...
     Он присел на корму, вынул из кармана берестяную табакерку.
     - Не забыть мне одного утра. Осенью это было. Шел я на  охоту,  шел  по
этой самой Владимирке и  уж  хотел  в  лес  своротить,  вижу  -  вдали  пыль
клубится. Партию ведут. Пригляделся  -  нет,  не  арестанты.  Больно  мелкий
народ. Подождал, пока ближе подойдут. Гляжу - глазам не верю.  Детей  гонют,
ведут, как взрослых  арестантов,  строем.  Только  что  без  кандалов...  На
каждом шинель надета и полы за пояс подсучены, чтобы по земле не  волоклись.
Идут босиком, а через плечо у каждого сапоги, за ушки связанные, висят.  Все
детишки по восемь - десять лет. Самому старшенькому  не  боле  четырнадцати,
как тебе, Сашенька...
     Карпей затянулся козьей ножкой. Ветер подхватил синее облачко дыма.
     - Какие  глаза  на  меня  глянули,  сердце  сковали.  Большие,  черные,
по-младенчески открытые,  ни  слезинки  в  них,  а  мука  страшная.  Впереди
махонький идет, вот такой... - Карпей показал рукой  чуть  повыше  кормы.  -
Ему бы на коленях у мамки сидеть, в бирюльки играть, а он шинель пудовую  на
плечах тащит... Поглядел на меня круглыми черными глазами - только дите  так
в душу заглянуть может. "Что за ребятишки?" - спрашиваю солдата, а у  самого
от ужаса зубы лязгают. "Жиденят ведем, -  отвечает  солдат.  -  По  царскому
указу в Сибирь гоним, да уж не знаю,  сколько  до  места  доведем.  Почитай,
половину вдоль дороги закопали. Хлипкий народ. Маета с  ними".  Сообразил  я
тогда, что это еврейских детей на царскую службу гонют.  Двадцать  пять  лет
полагалось им солдатчины отбыть. "Позволь, - говорю, -  служивый,  хлеб  мой
им отдать". - "Не порядок это", - буркнул  солдат  и  погнал  их  вперед.  Я
старшенькому успел краюху сунуть... Солдаты идут  и  следят,  чтобы  ровными
рядами по уставу шли, чтобы с ноги не  сбивались.  Для  порядка  мертвых  из
списка чиркают, для порядка несколько душ на место приведут. Вот  какой  он,
царский порядок! - гневно закончил Карпей.
     - За что это их? - спросил тихо Саша побледневшими губами.
     - По царскому указу. По царскому порядку.
     - Подлость это, - прошептала Аня, вытирая слезы.
     Дети  попрощались  с  Карпеем.  Шли  молча,   оба   потрясенные.   Саша
остановился, оглянулся на Владимирку.
     - Ты права! Подлость это... Низость... Ненавижу царя!
     Пришли домой.
     Пятилетний Митя еще с крыльца  увидел  сестру  и  брата  и  кинулся  им
навстречу. Схватил туесок с малиной, взвизгнул от радости.
     Саша поднял братишку на руки, заглянул в его  блестящие  черные  глаза,
такие радостные и счастливые, доверчивые глаза ребенка, которого  все  любят
и ласкают. Прижал к себе и осторожно опустил на землю.
     Вечером Саша, Аня и Володя сидели  на  крылечке,  смотрели  на  тусклые
огоньки деревни, за которой проходила  Владимирка.  Саша  поведал  Володе  о
том, что они видели по дороге и слышали от Карпея.
     Аня, повернув лицо к Саше, громко прочитала:

                        Любовью к истине святой
                        В тебе, я знаю, сердце бьется.
                        И, верю, тотчас отзовется
                        На неподкупный голос мой...

     Саша, обхватив за плечи Аню и Володю, привлек к себе и, переводя  глаза
с одного на другого, взволнованно ответил:

                        По духу братья мы с тобой,
                        Мы в искупленье верим оба.

     Десятилетний Володя хорошо знал эти стихи Плещеева, которые  так  часто
напевал отец. У Саши они звучали особенно призывно,  и  Володя,  старавшийся
во всем подражать брату, вместе с ним и сестрой громко пел:

                        И будем мы питать до гроба
                        Вражду к бичам страны родной!

     Все трое встали и уже кричали  во  весь  голос  в  темноту,  туда,  где
пролегал Владимирский тракт:

                        И будем мы питать до гроба
                        Вражду к бичам страны родной!

     Из комнаты вышла мама:
     - Тс-с!.. Тише... Что  с  вами?  Нельзя  так  громко.  Это  запрещенная
песня.
     - Эту песню всегда поет папа, - ответил Саша.
     - Значит, она правильная, - добавил Володя.
     - Нам хочется, чтобы ее услышали все,  и  те,  которых  ведут  по  этой
дороге...
     Мария Александровна смотрела на возбужденные лица детей, на их  горящие
глаза. Как они остро чувствуют несправедливость!
     - Песня  потому  и  запрещена,  -  сказала  мама,  -  что  призывает  к
честности,  к  неподкупной  любви  к  родине.  И  стихи  Некрасова,  которые
записаны у папы в тетрадке, тоже рассказывают правду,  потому  и  нельзя  их
читать при посторонних.
     - Это может повредить папе, - понимающе заметила Аня.
     - Да. Вот, скажут, чему директор народных училищ учит своих детей.
     - Но разве папа делает неправильно? - допытывался Володя.
     - Нет, он делает правильно, вам надо знать  правду,  -  ответила  Мария
Александровна. - А пока сберегите эти строки в сердце своем.


СТАРОЕ КРЕСЛО

     В папином кабинете стоит большое кожаное кресло. Оно всегда холодное  и
неуютное. Даже в жаркий день на него неприятно садиться. Поэтому и сидишь  в
нем в наказание. Чуть шевельнешься - кресло  сердито  скрипит,  словно  тоже
осуждает за твой проступок.
     Митя сидит  в  кресле,  слушает,  как  тикает  будильник.  Раньше  мама
заводила в нем музыку, чтобы можно  было  знать,  когда  пройдут  положенные
минуты наказания,  и,  как  только  зазвучит  мелодия  "Во  поле  березонька
стояла", можно было соскочить с этого кресла и идти играть. А  сегодня  мама
музыку не завела. Просто сказала, что Митя должен сидеть в  кресле  тридцать
минут, подумать о своем проступке и выучить урок из арифметики.
     А Мите думать не хочется.
     Мите хочется в столовую, где братья и сестры  мастерят  сейчас  елочные
игрушки. Митя тоже мог бы оклеивать орехи золоченой бумажкой  -  фольгой,  а
вместо этого сидит в кресле, и даже будильник ему не подскажет, когда  можно
сойти.
     Сегодня на уроке арифметики  учительница  крутила  на  картонных  часах
жестяные стрелки и спрашивала, который час. Спросила и Митю. Он ответить  не
мог и получил двойку. А не ответил  потому,  что  Красавка  отелилась.  Митя
весь вечер просидел на  кухне  возле  теленка.  Теленок  смешной:  не  успел
родиться, как уже старался встать на ноги,  а  они  расползались  у  него  в
разные стороны. Митя пригибал  ладонью  голову  теленка  к  миске  с  теплым
молоком и совал ему палец в рот. Теленок принимался сосать молоко с  пальца,
а язык у него шершавый, щекочется. Нос у теленка розовый, с  темным  круглым
пятном между ноздрями, глаза большие и  скучные.  Наверное,  ему  плохо  без
своей мамы.  И  Красавка  жалобно  мычала  в  хлеву,  звала  к  себе  своего
маленького.
     Мария Александровна сказала, что дети будут кормить теленка по  очереди
и нечего всем сидеть вокруг него. Он только что  появился  на  свет,  и  ему
надо дать хорошенько поспать.
     Все пошли учить уроки, а Митя украдкой пробрался на кухню и все  кормил
теленка. И сейчас ему не терпится  посмотреть  на  него,  умеет  ли  он  уже
стоять на ногах. Но  Митя  должен  сидеть  в  кресле  и  повторять  урок  из
арифметики. А Мите не хочется учить уроки.
     Мама сказала, что сидеть в кресле он должен полчаса и что  может  сойти
без четверти пять. Когда это будет без четверти пять?
     Митя сидит и думает.
     Вокруг циферблата точки и черточки. Митя знает: между двумя  точками  -
одна минута, а между черточками -  пять  минут.  Большая  стрелка  помедлит,
прицелится и перепрыгнет с  одной  точки  на  другую,  а  маленькая  толстая
стрелка стоит на  месте  и,  кажется,  вовсе  не  движется.  Полчаса  -  это
тридцать минут. Где же будет большая минутная стрелка,  когда  наступит  без
четверти пять?
     Скрипнула дверь, и в кабинет заглянула смешная мордочка кота в  большой
шляпе с пером.
     - Мяу!
     - Володя, я знаю, что  это  ты.  Пойди  сюда,  покажи  мне,  где  будет
большая стрелка, когда наступит без четверти пять.
     - Мяу, милый мальчик, если я  подскажу  тебе,  ты  никогда  не  выучишь
урока по арифметике. Соображай сам. Мяу! Мяу! - И Кот в сапогах исчез.
     Митя вздохнул. Успеют ли теперь ему сделать маску зайчика?  Он  смотрит
на  часы.  Даже  вспотел  от  напряжения,  и  кресло  кажется  ему  горячим.
Несколько раз он проверял себя, прежде чем убедился, в каком месте  минутная
стрелка подаст ему знак к свободе.
     За стеной в столовой слышен громкий смех. Звонче всех  смеется  Маняша.
Мычит теленок на кухне. Его, наверно, забыли покормить.  А  стрелки  застыли
на месте. Наверно, часы вовсе  остановились,  и  теленок  может  умереть  от
голода, и все игрушки будут сделаны без него, Мити.  Позвать  маму?  Сказать
ей, что часы остановились? Митя смахивает слезы с глаз, они  мешают  следить
за стрелкой. Митя считает. Осталось сидеть семь  минут.  Это  уже  точно.  С
проверкой решал.
     Опять мычит теленок. Сможет ли поголодать еще семь... нет, только  пять
минут?
     Нигде так медленно не идет время, как в этом кресле.  День  пробежит  -
не заметишь, а в кресле каждая минута тянется, тянется, и конца ей нет.
     Но наконец-то долговязой  стрелке  осталось  перепрыгнуть  с  точки  на
черточку. И тогда будет без четверти пять. Но стрелка замерла  и  не  думает
перепрыгивать. Митя отвел глаза  в  сторону  -  может  быть,  он  пригвоздил
стрелку взглядом, загипнотизировал ее и она больше не стронется с места.
     - Митя, сколько времени? - раздается голос мамы в дверях кабинета.
     Стрелка испуганно вздрогнула и  перескочила  на  длинную  черту  против
цифры "9".
     - Без четверти пять, мамочка. Полчаса прошло.
     - Совершенно верно, - сказала мама. - Ты подумал над  своим  уроком  из
арифметики?
     - Нет, не успел, - смущенно признался Митя, - я все время думал о  том,
когда можно будет встать с места.
     - А сколько времени сейчас?
     - Без тринадцати минут пять, - бойко ответил  Митя,  едва  взглянув  на
часы.
     - Ну, вот и отлично, - похвалила мама. -  Иди  покорми  теленка  -  он,
бедный, проголодался, - а потом будешь оклеивать орехи фольгой.
     Митя соскользнул с кресла.


НА КОНЧИКЕ НИТКИ

     Мама сидит на диване. Перед  ней  стоит  Маняша.  На  руках  у  девочки
растянут моток ниток. Мама сматывает нитки в  клубок,  берет  две  тоненькие
блестящие спицы и показывает дочке, как надо вязать.
     Едва заметно шевелятся мамины руки, и с левой спицы на  правую,  словно
голубое ожерелье, нанизываются петли.
     Маняше все понятно. Теперь она свяжет  Мите  шарф,  и  брат  больше  не
будет болеть ангиной.
     Дочка берет из маминых рук спицы